Наталка все-таки не такая, как все. Особенная. Сколько хорошего сделала она для солдат, для него самого!.. И солдаты и он навсегда, наверное, останутся у нее в долгу. И как стойко, безропотно переносит она все тяготы и лишения, которые порой не под силу даже мужчине.

Он готов был подхватить ее на руки и нести, нести хоть на самую высокую гору! С волнением привлек к себе… Он не целовал еще ни одной женщины. Не умел ухаживать, стеснялся. Каждую свободную минуту использовал для учебы. Друзья на танцы, а он — за книгу… В военном училище его даже прозвали «монахом». Но это было давно. А вот сегодня, когда идет война и всякие амуры надо бы в сторону, он… втюрился. Непонятно? Да нет, все ясно! Наталка именно та девушка, которую искал. Вот сейчас соберется с духом и все ей скажет. Не успел однако подумать, как она рванулась, побежала вниз, на кухню. Пустился было вслед и остыл: негоже в таких случаях бегать!

Образ девушки стоял перед ним, пронизывал все его мысли. Она уже казалась не тихой и доверчивой, а непонятной, загадочной, гордой. Желанной, любящей, готовой, как ему казалось, пройти вместе с ним всю жизнь.

Вернувшись на кухню, Наталка не находила себе места: то кружилась с ведром в руках, пела, то вдруг падала в траву и хохотала. Егорка смотрел на нее и ничего не понимал. Да она и сама не могла разобраться в своих чувствах. Так все ново, непонятно и вместе с тем удивительно заманчиво! Сделав первый шаг, Наталка уже не могла остановиться. Ее тянуло к Сергею, хотелось чаще видеться с ним и говорить, говорить… Все равно о чем, пусть даже о самом грустном, но только не оставаться здесь одной. Так хорошо с ним…

Новое чувство не давало покоя, хмелем бродило в ней, бунтовало, рвалось наружу. Подмывало забраться на самую высокую скалу и оттуда закричать, чтобы все слышали: «Люблю! Люблю!» Но это чувство и страшило ее: глупая, нашла время влюбляться! Еще неизвестно, когда кончится война, а она, видите ли, влюбилась! И забыла, что ее счастье, как и многих, зависит от исхода войны. От победы… А когда она будет, победа?

«Ну, стану его женой, а потом что? Как дальше сложится наша судьба?» — спрашивала себя Наталка, Думала, как все сложно! Любовь и эта узкая, полная опасности, тропка в горах! Кровь, страдания людей и… семейная жизнь. Как все это далеко одно от другого! Как несовместимо!

Заглянула в осколок зеркальца, поправила косы и с приятным волнением в сердце пошла в штаб, зная, что там сейчас кроме Сергея никого нет.

Там, где кончались луга и начиналось предгорье, стоял красный кирпичный дом. Много лет в этом кулацком доме размещалась контора МТС, но вот недавно эвакуировалась и здание опустело.

Хардер расположился в одной из лучших комнат конторы. Стол, две койки: одна для себя, другая — для Фохта. Он бывает в батальоне наездами, но нередко остается ночевать.

Отсюда Хардер начнет поход в горы. Начнет завтра, послезавтра… Прибудут топографические карты — и начнет. А чего медлить? Надо кончать с русскими и приниматься за дела — вон какая территория завоевана!

Привыкший к перемене мест, обер-лейтенант слонялся из угла в угол, скучал, не зная, как убить время. Вчера допоздна играл в карты: чертовски не везло ему вчера — почти все жалованье спустил. Хватил с досады шнапса и лег спать. А сегодня чуть свет он уже на ногах, бродит по двору, выискивая на ком сорвать зло за вчерашний проигрыш. Порой останавливается, смотрит в одну точку. Думает, впрочем, не только о проигрыше. Хочется чего-то нового, каких-то невиданных ощущений.

Бывало и раньше, что скука томила его. В такие дни шел в роты, придирался к солдатам, кого-то наказывал и обычно приходил в норму. А сегодня ни в чем не находит успокоения.

Заглянув в мастерскую, где располагалась ремонтная команда, Хардер удивился: солдаты, его подчиненные, занимались вовсе не тем, чем должны были заниматься. Двое из них, склонясь над корытом, старательно мыли консервные банки. Остальные возились у печки, зачем-то подогревая масло в ведре. Они так увлеклись этим занятием, что не заметили, как вошел командир батальона.

— Это что еще за производство?

Солдаты выпрямились, словно по ним прошел электрический ток. Застыли, не смея пошевелиться.

— Я спрашиваю — что это значит? — наступал Хардер, указывая на корыто.

Рыжеволосый ефрейтор, старший команды, начал объяснять, что они, ремонтники, выполнили задание, а теперь вот готовят посылки домой, в фатерлянд. Но Хардер уже не слушал ефрейтора, шагнул мимо солдата, стоявшего с паяльником в руках. Его внимание привлекли банки, составленные пирамидой в углу. Это были готовые к отправке, наполненные топленым маслом банки. Оставалось лишь уложить в ящики и сдать на почту. Солдаты застыли в страхе, но, к удивлению, Хардер не сделал им даже замечания. Подержал одну из банок на ладони, как бы взвешивая ее. Понюхал оставшееся в ведре масло и вышел.

Потом, сидя в штабе, что-то долго подсчитывал. А вскоре, вызвав фельдфебеля, ведавшего питанием, приказал впредь ни одной пустой банки не выбрасывать. Больше того, ежедневно докладывать о наличии этой тары.

Гертруда Хардер не раз писала мужу на фронт, что если война затянется, то их торговле придет конец. Все меньше и меньше продуктов остается на полках магазина, все труднее доставать их для продажи. Так недолго и до нищеты дойти… Читая письма, обер-лейтенант ухмылялся, знал, про нищету — это она так, для красного словца, а вот насчет товаров — права. Как кстати были бы сейчас эти килограммовые банки! Банки с кубанским маслом! Идет война, и там, в Нейсе, как и по всей Германии, страшная дороговизна. Но это как раз и хорошо, — это им на руку. И пусть Гертруда не сомневается: он не только воин, но и опытный коммерсант!

Хардер приказал готовить пищу в основном из консервированных продуктов: пустил слух, что они могут испортиться. Кавказ есть Кавказ. А солдаты теперь ходили по дворам и под угрозой оружия требовали сдавать масло. Ремонтная мастерская превратилась в своеобразный цех, где ежедневное утра до вечера готовились посылки Гертруде.

Потирая руки, обер-лейтенант прикидывал прибыль. Задержка с картами уже не волновала его. Даже хорошо, что офицер, уехавший за ними, застрял в полку. Да и зачем торопиться, спешить в горы? Не лучше ли выставить причины, которые позволят задержаться? Причин много! Во-первых, требуется пополнение — такая нехватка в живой силе. Во-вторых, не так уж много боеприпасов, особенно мин… Лучше, пожалуй, запастись всем необходимым: поход в горы — не увеселительная прогулка.

Размышления Хардера оборвались неожиданно. Вернувшийся из штаба полка офицер привез карты и приказ о выступлении. В приказе подчеркивалось, что в горах появились советские войска и медлить нельзя. Командир полка требовал как можно скорее перекрыть тропу, ведущую на перевал, и отрезать русских от населенных пунктов.

Обер-лейтенант поморщился, скривил губы в ядовитой усмешке: паникеры! Уж он-то знает, что делается в горах. Вот радиограмма Квако: «В горах пусто, исключением мелких, почти безоружных групп». А Квако можно верить.

Поход в горы представлялся ему далеко не легкой, связанной с большими трудностями операцией. Этих трудностей пока не видно, но стоит сняться с места, выйти на тропу, а тем более ввязаться в бои, как они сразу дадут о себе знать. Отсутствие селений, безлюдье — все это не предвещало ничего хорошего. Одним словом, скучная калькуляция!

Вынув из пакета еще одну бумагу, Хардер хотел было отбросить ее в сторону — надоело — и вдруг преобразился, застыл перед нею, как на молитве: боже мой, какое счастье! Документ касался только его, Отныне он — гауптман! Да, да!.. Вот оно долгожданное!.. Но не пошутил ли над ним кто-либо из штабистов? Рассматривал бумагу на свет и опять читал, но уже не про себя, а вслух, во весь голос. Сухие, казенные слова звучали как стихи.

Оставив наконец почту, вывалил из чемодана все, что там было, на стол, стал рыться в узелках, коробочках. Еще в Белграде он приобрел отличные, расшитые особой канителью погоны. Почти год в чемодане возил. Волновался, ждал… И вот, наконец-то!