У нее получилась целая речь, и сперва Анна всеми фибрами души протестовала, но постепенно вынуждена была признать, что в словах графини есть резон. Разумеется, Джеймс не согласится, но какие аргументы она может противопоставить прямо сейчас?

– Вы намерены объявить это публично?

– Конечно нет, – едва не рассмеялась леди Брокенхёрст. – Я просто сделаю так, что об этой новости случайно узнают. Я неофициально признаю, что Чарльз – сын Эдмунда, и только. – Каролина улыбнулась, довольная тем, как ловко она все придумала. – Правда, у нас мало времени. Мне нужно будет проинформировать лорда Брокенхёрста, и еще остается вопрос, как мы сообщим эту новость Чарльзу… – Она составила пальцы домиком и задумчиво подошла к открытой балконной двери.

– А как же София? – спросила Анна.

– Да, – кивнула графиня. – Мы должны подумать, как быть с Софией.

– Когда вы скажете мальчику, что Эдмунд – его отец, он наверняка задаст вопрос о своей матери.

– Может быть, лучше ничего ему не говорить? Думаю, вам не хотелось бы предавать имя дочери огласке?

– Вы предлагаете вообще вымарать Софию из всей этой истории?

– Я думаю в первую очередь о ее сыне. Он может заключить прекрасный брак, получить доступ в высшее общество, прожить жизнь счастливо и обеспеченно. Конечно, сейчас вы скажете, что для Софии все эти ценности не имели бы значения…

– Нет. – Какой-то внутренний порыв заставлял Анну говорить откровенно. – Нет, все это было для нее важно. София оценила бы то, что вы хотите сделать для Чарльза.

Леди Брокенхёрст улыбнулась, на этот раз теплее, чем обычно.

– Вы очень любезны. И я тронута. Значит, мы договорились?

– Я должна посоветоваться с Джеймсом, – сказала Анна, но она уже знала, что ни его, ни ее мнение не будет значить для Брокенхёрстов ровным счетом ничего.

Кверк привез ее обратно на Итон-сквер. Потом он рассказывал в людской остальной прислуге, что весь недолгий путь госпожа была молчалива и задумчива. Она так и просидела до самого дома, не сказав ни слова, только смотрела в одну точку перед собой, углубившись в размышления.

Когда они приехали домой, Анна отправилась к Джеймсу в библиотеку. Он сидел за письменным столом и читал.

– Каролина собирается все ему рассказать! – выпалила она, в отчаянии сжимая руки. – Леди Брокенхёрст хочет признать Чарльза своим внуком. По ее словам, люди спокойно отнесутся к тому, что он незаконнорожденный. Общество примет молодого человека, если все увидят, что он член семьи Брокенхёрст. И невесту графиня ему уже подобрала.

– Чарльз на это не пойдет.

– Пойдет, – перебила Анна, поднимая руку. Ей снова приходилось быть честной. – Он относится к леди Брокенхёрст с огромной симпатией. Да и я тоже, если уж говорить откровенно. Графиня очаровательная женщина. Но она уведет Чарльза от нас еще дальше.

Джеймс неподвижно смотрел в огонь.

– А София? Какую роль отведут ей в этой счастливой истории?

– Леди Брокенхёрст считает, что София вообще не должна играть здесь никакой роли. Он будет сыном Эдмунда Белласиса, а его мать останется таинственной возлюбленной, чье имя растворилось в тумане времени. При таком раскладе репутация Софии будет в безопасности и нам не придется расплачиваться.

Джеймс пристально смотрел на жену.

– Тогда, считай, Чарльз для нас погиб.

– Что значит погиб? – не поняла она. – Почему? Это репутация Софии погибнет, если все откроется.

– Нет, – покачал головой Джеймс. Как может его жена, обычно такая проницательная женщина, не видеть истины? И повторил: – Тогда, считай, Чарльз погиб – для нас!

– Каким образом?

– Если лорд и леди Брокенхёрст признают Чарльза своим внуком, то тогда ради нашей дочери мы должны будем уйти в тень и больше не пытаться сделать его частью своей жизни.

– Нет! – Анна почувствовала, что у нее по щекам льются слезы.

– Да, – настаивал Джеймс. Анна должна отчетливо понимать, чем им это грозит. – Если графиня сдержит слово и не станет называть имени матери, то наш долг перед Софией – уберечь от поругания ее память. Чем чаще мы будем видеться с Чарльзом, тем выше риск, что кто-то заподозрит между нами связь. Если мы любим нашу дочь, то должны отказаться от внука.

Анну захлестнуло горе. Ей показалось, что ее прекрасная и гордая София умирает во второй раз.

Джеймс взял жену за руку, словно пытаясь дать ей силы вынести этот удар.

– Увы, ничего не попишешь. Мы отдадим Чарльза семье Брокенхёрст и навсегда потеряем его. Пожелаем ему счастья и будем жить, как прежде.

Джон Белласис был в ярости. Он ненавидел, когда его загоняют в угол, но хуже всего было то, что его обставил слуга, дворецкий. Джон считал себя человеком опытным. И подумать только, он, такой умный, образованный, утонченный, капитулировал перед каким-то простолюдином. Всю дорогу до Бакленда – так называлась деревня в Суррее, где жил преподобный мистер Поуп, – Джона, сидевшего на заднем сиденье кареты, буквально передергивало от раздражения. В конце концов ему все же пришлось заплатить этому отвратительному Тёртону еще двадцать фунтов, чтобы увидеть первую страницу письма и узнать адрес. Разумеется, можно было бы самостоятельно выяснить, каким приходом руководит Поуп, но сколько бы это заняло времени? Белласис корил себя за то, что не начал заниматься этим делом раньше. А теперь дворецкий воспользовался тем, что Джон оказался в безвыходном положении. Ведь если он хочет извлечь из сложившейся ситуации выгоду для себя и для своего отца, то ему обязательно надо встретиться с преподобным мистером Поупом лично и собрать все факты, прежде чем обращаться к тетушке.

Проезжая через деревню, мимо пруда с утками, стайки задиристых кур и крикливых гусей, Джон невольно вспомнил, почему он живет в «Олбани». Наверняка кто-нибудь назвал бы эту картину сельской идиллией – занят своей тяжкой работой кузнец, а через лужайку от него низко согнулся колесник, вставляя спицы в обод, – но Джону было не до буколического очарования. Сельская местность навевала на него скуку, а от свежего воздуха он начинал кашлять.

Неподалеку от приземистой саксонской церкви с примыкающим к ней большим кладбищем, где было множество могил, Белласис обнаружил жилище приходского священника. Домик с фасадом из известняка и заросшим розами садиком был довольно мил, хотя, как с облегчением отметил Джон, скромнее по размеру и менее помпезен, чем дом его отца в Лимингтоне. Было приятно хоть в чем-то почувствовать превосходство над Чарльзом. Джон велел кучеру подождать, а сам пошел по садовой дорожке.

– Что вам угодно, сэр?

Дверь открыла престарелая экономка. Сгорбленная, с убранными под чепец седыми волосами и длинным, похожим на клюв носом, старуха напомнила Джону стервятника, которого он однажды видел, когда вместе с приятелем посетил новый зоопарк в Риджентс-парке, где животных изучали с научной точки зрения. Представившись мистером Сандерсоном, Белласис изложил свое дело, после чего его провели в скромную гостиную. В ней было тепло и уютно, за каминной решеткой горел огонь, а над камином висел пастельный портрет, на котором Джон сразу узнал Чарльза Поупа в юности. Джону тут же вспомнился портрет преподобного мистера Поупа, который видел в лондонском кабинете молодого коммерсанта. Вполне возможно, что автором обеих картин был один и тот же художник. Образ юноши был решен в романтическом ключе: свободного покроя рубашка, которая очень шла Чарльзу, небрежно причесанные кудри, но в голубых глазах читалась скрытая сила. Джону стало неловко разглядывать портрет человека, чью тайну он собирался разоблачить.

– Добрый день, сэр! – послышался женский голос.

Джон обернулся. В дверях стояла полная дама лет пятидесяти с небольшим, в простом черном платье без отделки. Добрые глаза; к убранным назад волосам приколот небольшой вдовий чепец; лишь аккуратные завитки обрамляют лицо.

– И вам доброго дня, мадам, – ответил Джон.

Она указала ему на стул у камина, села сама.