— До свидания, Лев. Да, раз уж Виолетта обещала… насчёт танцев… Если доберётесь до берега, то в воскресенье приходите в ДК. Что на Ленинском проспекте, к шести вечера, спросите, где студия бального танца «Изабель».

— Свет…

— Тсс. .- девушка приложила палец к губам,- соседи спят. И Вам спокойной ночи. В воскресенье буду ждать,- чертенята подкинули под котлы угля, золото плеснуло через край,- да, и не забудьте захватить, хм… спасательный жилет. А то всё же вдруг минуете точку невозврата.

Исследование

— Мужики, не подскажете, где-то тут в окрестностях детский дом был. Давно лет 20 назад…- особой надежды на вразумительный ответ Лев не возлагал. Деревенские удивлённо и недоверчиво таращились на пришлеца. Дескать, зачем он тут. Если б они его озвучили, Лев бы вряд ли ответил исчерпывающе. Найти. Что? Ответы. На вопросы, которые тревожили его на подсознательном уровне. Он дал слово Вете помочь. И начинать надо со Светы. Помочь избавиться от прошлого. Отпустить его. Детский дом. Потеря мамы. Травма страшная, порой даже непереносимая. Теперь понятно почему Светлана такая. Осталась одна против всего мира. Враждебного, как ей казалось. Девочке пришлось вооружиться. Стать сильной. В ей случае легендарная фраза «Да, красота — страшная сила» шутливо не звучала. Может даже наоборот. Лев увидел свету настоящей. Нежной, ранимой, ласковой. Всё остальное-доспехи, броня, сверкающая серебром кольчуга. Одним словом — защита. Панцирь, который Льву хотелось разбить.

Целый день плутал по едва заметным грунтовым дорожкам на старенькой, ещё отцовской «Ниве». Старушка с испытанием справилась отлично, чего нельзя было сказать о самом Льве. Устал, видать с непривычки, тошнило, раскалывалась голова. Уже начинало смеркаться, а ничего путного Лев так и не узнал. День коту под хвост. «Фиговый детектив выходит из психолога», — бормотал Лев, угрюмо таращась по сторонам и то и дело сверяясь с картой. Выяснилось, что даже на дороге и с известным (чисто теоретически) конечным пунктом в тайге пользы от карты никакой. Как правило, по сторонам возвышались лишь сосны, этаким частоколом вокруг чего-то неведомого. А в это неведомое, что странно, от главной, условно говоря, дороги, ручейками текли тропинки, порой даже накатанные. Сворачивать на каждую было немыслимо, но в принципе надо. Неведомое могло хранить что угодно, от секретной ракетной базы (кстати в своём путешествии Лев- таки однажды напоролся на кордон, когда перед ним выросли будто грибы-лесовички дюжие ребята в камуфляже с автоматами и развернули к лесу задом… Хорошо хоть, по этому заду не надавали) до избушки Бабы-яги. В общем, райончик был ещё тот. У каждого свой интерес. Уфологи чаяли встретить тут тарелки или хотя бы какого-нибудь лесного человека, грибники обожали эти места из-за невиданных размеров своей добычи. Ну, а то… в 60-е район был стёрт с лица карты то ли из-за повышенной радиации, то ли из-за секретности проводимых испытаний, что, собственно, одно и то же. А потом вдруг это стало санаторной зоной. Построили детский дом. Таёжный свежий воздух, природа. А потом на природу и к свежему воздуху потянулись сначала номенклатурщики, а в 90-е — и все остальные, кто тем или иным способом добыл деньги. Теперь то и дело приходилось натыкаться на проволоку- забор и табличку: «частная собственность». Лев в общем-то не сомневался, что именно за такой преградой и будет находиться бывший санаторный детский дом. Чья-то частная собственность. Дом закрыли в смутные 90-е. Ничего удивительного, учитывая, что творилось в стране, но даже в те времена дело было громкое. Пожар, погибли дети. Вернее, формально не погибли, останков не нашли, но каждому было понятно, что случилось. Выбрались из горящего здания, убежали, а вернуться не смогли, заблудились. Тайга жестока, особенно к детям. Поисков никто не организовал… С тех пор о местечке ходила дурная слава. Странно, но пропала только одна, младшая группа. Как говорили, именно в их крыле начался пожар. Малышам было самое большее 5–6 лет.

— Детский дом. Заброшенный. Или перестроенный. Не в курсе? — повторил Лев свой вопрос.

Мужики переглянулись. Психолог махнул рукой и потянулся к зажиганию.

— Ну дык, Михась, поди знает.

Лев насторожился.

— Михааааась! — от полупьяного рёва заложило уши, — ты про сгоревший детдом слыхал?

— Ну, а чего? — раздалось с другого конца улочки

— Поди сюда! Тут из города спрашивают.

Со скамейки не торопясь поднялся тщедушный мужичонка и вразвалочку направился к машине.

— Чего надо-ть?

— Да узнать хотел, что сталось-то с ним? Никак найти не могу.

— Что сталось-то? — Михась почесал бороду.- Да ведомо что- разломали. Нонче там коттеджи строют. Место-то по природе хорошее. Озеро. Рыбалка. Порой и щуку можно было вытащить. Да такую…- мужичок развёл руки в стороны, — м-да, по природе — хорошее, да по сути поганое, — философски закончил он.

— То есть? — Лев удивлённо вскинул брови

— То и есть. Нечисть там шалит. Издревле уж. Мне ещё дед рассказывал

— Какая нечисть?

— Ведомо какая. Нечисть с сопки.

А тут уж, как тема стала близка, к беседе подключились и ранее безынициативные.

— Упыри там, — пробасил здоровенный рябой мужик. Со старого погоста лезут. Ещё в гражданскую то ли белые, то ли красные деревеньку у сопки пожгли, вот с тех пор и лезут мертвяки.

— Да брось,- встрял ещё один, — русалки это. Бабы красивые. Говорят если ночью мужика встретят, одежду с него сорвут и до смерти за…

— Дык я ж не спорю, шо красивые. Но упырихи. Раз из земли выходют. Мой шурин сам видал. На мотоцикле раз ехал мимо сопки той, и вдруг ниоткуда баба. Прям у дороги и рукой машет. Сама вся при фигуре, я имею в виду на показ. Не-е, не то чтобы, всё как надо, мелковато, конечно, но таких по телеку кажут.

— Ну и что он?

— Да он по газам и не оглядывался, пока до дому не добрался. Говорит, вмиг протрезвел. А глаза, говорит, этой упырихи до сих пор снятся. Жёлтые, звериные. Дьявольские глазищи.

— Да дурак твой шурин, надо было её…-загоготал самый молодой.

— Захлопнись, — проворчал Михась, — кто б эти бабы ни были, бесовское естество у них изнутри прёт. Детей уворовывают. Мужиков совращают. Потом ходит сам не свой: ни на покос, ни на сев. Одно хорошо, что руки на себя не накладывает, хотя и такое случается. Чаще просто спивается.

— Ну, у вас-то это, как бы помягче сказать, дело обыденное, — Лев окинул взглядом лица мужиков.

— Оно, конечно так, да не так, в своей философской манере ответил Михась.- Пить когда делать нечего — одно, а когда работать надо, ни-ни. Особливо если сообща.

— Ну, а детдом-то, — вернулся к интересующей его теме Лев, — не знаешь, кто пожег?

— Отчего не знать, — пожал плечами Михась, — знаю. Кладовщик ихний. Сенька Губошлёп.

— Какой кладовщик? Зачем? Спьяну что ли?

— Зачем спьяну? Сенька и не пил вовсе. Как раз он-то на себя руки и наложил. Поди-кось, пил бы, авось и до сих пор живой бы ходил. А так… Высосала баба с сопки его душу. Дочиста. Вернулись раз с посева, а он в сарае на перекладине висит. Дурында. Залез на колесо от «Беларуси» и…

— Не выдержал, что дети погибли?

— Да что ему дети. Из-за лешачихи этой. Уж больно красива была. А когда послала, Сенька и не сдюжил. Хлипкий был. Некрещёный. А нечисть таких и выбирает. У нечисти-то, ведомо, души нет. Вот и хочет хоть на время человечьей погреться.

— Так что, выходит, эта ваша лешачиха Сеньку на поджог подбила?

— С чего лешачиха-то? Директор ихний.

Головная боль стала нестерпимой:

— Директор? Детского дома? Не может быть. Дикость какая-то.