— Добрый вечер, Петр Николаевич, какими судьбами?

Он оглядел меня, испачканную красками, чернилами, с растрепанными волосами и улыбнулся.

— Здравствуйте, Ксения Александровна. Вы рисовали? — он так осторожно убрал прядь волос со лба, что не коснулся кожи. И это куда эротичнее объятий, скажу я вам. Хотя в эту викторианскую по сути эпоху и с моим-то ритмом жизни я скоро сексуальный подтекст начну видеть даже в рисунке дерева на столешнице.

Вопреки первоначальному плану обидеться за почти двухнедельное забвение, я поймала себя на том, что рассказываю о нашей постановке, показываю холсты с рисунками, натягиваю сеть, изображая волны, а мой спутник кивает, увлеченно комментирует, позирует в боярской шапке, смеется. На часах уже явно за полночь и ему пора, но он не уходит. Мы продолжаем говорить о пустяках, погоде, его поездке в родное именье — именно поэтому его так долго не было, о разбитых дорогах и забавных попутчиках. Эта удивительная легкость не исчезает даже когда появляется растрепанный Фрол в ночной рубахе и криво завязанном халате. И вот мы уже втроем пьем чай, я пытаюсь развлечь общество песней и неожиданно засыпаю.

Не слышу, как Фрол уводит поручика на крыльцо, как они увлеченно общаются и возвращаются обратно — у Фрола синяк на скуле, у Петра оторваны несколько пуговиц на кителе, наливают выпить и довольно таки быстро приканчивают бутылку коньяка, расставаясь если и не друзьями, то более благожелательно настроенными людьми.

Фрол вздыхает, глядя на меня, поднимает на руки и несет наверх. Я все-все пропустила.

Утро было так себе. Я проснулась вспотевшая, во вчерашнем платье и с разбитой головой. Во рту как кошки порезвились, в зеркало лучше не смотреть. Кое-как сполоснулась из умывального кувшина, позвала Фёклу перетянуть корсет, который уже стал свободноват, но та не отозвалась.

Я нашла свое другое рабочее платье, гладко зачесала волосы, ужаснулась привидению с синяками под глазами, которое показывали в зеркале и пошла к столу.

Фрол встречал новый прекрасный день с ледяным компрессом на пол лица и огуречным рассолом.

— Ох, Господь Вседержитель, где же это Вы так? — ужаснулась я.

— А… Мелочи, Ксения Александровна, пустяк это. — отмахнулся он и снова приник к живительному рассолу. Пустяк сиял несколькими оттенками фиолетового.

Я сбегала на кухню, натерла моркови, завернула в салфетку и возложила этот оранжевый рулет на начальственное лицо.

— Фрол Матвеевич, я, к стыду своему, плохо помню окончание вчерашнего вечера… — я промямлила это с неподдельным смущением и осторожным любопытством.

— Да, уморились Вы, барышня, забегались совсем. Я Вас отнес в комнату, будить уж больно жалко было…

— Спасибо, Фрол Матвеевич. А господин Татищев?… — что-то мне нехорошо становится от догадок всяких.

— Этот-то сам ушел. Думаю, на днях заглянет. — ухмыльнулся тарелке с солеными помидорами Фрол и более не проронил ни слова.

Не прошло и пары часов, как на пороге с букетом, на этот раз белых роз, появился поручик Татищев. Я, к стыду своему, в конторке держала справочник по цветам, быстро его перелистала, посмотрела одним глазом, затем двумя сразу, закрыла и покрылась нездоровыми пятнами.

— Доброе утро, Петр Николаевич! Очень рада визиту.

— Да. — Он как-то невпопад кивнул, вручил букет и уставился на меня. А я на него. На шее были заметны синяки, ровно от Фроловой ладони и головой мой гость шевелил с осторожностью. Что же было вчера?

Мы бы долго еще играли в гляделки, не выйди из недр дома Фрол.

— Может быть прогуляетесь, Ксения Александровна? — он осторожно отодвинул меня от стола и направил к лестнице наверх.

Я послушно прихватила букет и двинулась к себе. Там уже поджидала Фёкла, которая деловито помогла переодеться, перешнуровала злополучный корсет, причитая, как я исхудала и до чего довела себя с этой работой. Меня нарядили в жемчужно-серое платье с фиолетовыми вставками, которое подарил Фрол на Пасху. В нем я была более элегантной, чем обычно, но где бы еще уверенности в себе одолжить. Добавили сюда фиолетовую наколку в волосы и соответствующие перчатки, перекрестили меня и выставили вон. Вслед мне с осуждением взирал огромный букет роз, чье значение в толкователе букетов гласило «доверие, чистота помыслов и даже предложение руки и сердца».

Я шла, считая про себя ступеньки и не смея поднять глаз ни на кого. Молча протянула руку, не разбирая дороги вышла из лавки и пошла за своим спутником.

Тот тоже был несколько… рассеян. Мы вышли на Константиновскую и потихоньку двинулись в сторону Полтавской площади. Налево, мимо дома Миловидова, где размещалось начальство моего спутника, единодушно решили не сворачивать.

— Вы прекрасно выглядите, Ксения Александровна. — произнес он, исследуя какую-то точку на моем ухе.

— Благодарю, Вы слишком снисходительны ко мне сегодня. — да что же со мной происходит-то? Может тут в воду что добавляют…

— Я, Ксения Александровна, вот о чем хотел с Вами поговорить…

На горизонте показался удивительной красоты Княже-Владимирский собор. Его еще не достроили, но это поистине сказочное здание, об очаровании которого я раньше и не подозревала. Похожий разом на все сказочные теремки из мультфильмов и детских сказок, он манил меня с первого же дня в этой эпохе.

Мы устроились на скамейке, с которой открывался вид на царские врата. Хоть целый день бы тут провела. Захотелось остановить эту минуту, когда так тепло и ясно, ласковые лучи солнца напоминают мамины прикосновения, тишина вокруг.

— Да, Ксения Александровна, мы с Вами не так давно знакомы, но сошлись так близко… — продолжал свою, видимо заготовленную речь Петр Николаевич.

После близкого схождения я косо на него посмотрела, что как-то сбило общую патетику.

— Я не хотел Вас оскорбить, Ксения Александровна. — он покраснел. — Но Ваша искренность и непосредственность так удивительны… Я не так богат, я служу Отечеству и хочу продолжать это покуда Бог дозволит, поэтому не могу Вам предложить великосветских балов, которых Вы, без сомнения, достойны…

О чём он? Какие балы? Какой свет?

— Но я надеюсь, что Вы подумаете над моим предложением, и окажете мне честь стать моей супругой.

И протянул кольцо — старинное, с зеленым камнем, которое заворожило меня, как удав кролика.

— Но… — что, блин, со всеми творится-то?

— Я понимаю, что все так стремительно… — он как-то по-своему истолковал мое выражение лица, которое вряд ли отличалось изяществом.

— Петр Николаевич, дорогой мой, Вы уверены в своих чувствах? — кроме сумасшествия других мотивов брака с собой я не вижу. Пусть сбываются мои первоначальные планы, но что-то все слишком просто.