- Мишуля! Оставь ты его! Пусть идет куда хочет!

Я лежал, съежившись у стены, и пытался восстановить дыхание. В глазах прыгали бешеные звездочки, в ушах гудели колокола. Отдышавшись, я молча оделся и под пристальным взглядом злых Михуиловых глазок выскочил на улицу.

Я бесцельно шел по парку, пиная ногой пустую пластиковую бутылку. Солнце за день так ни разу и не вышло из-за плотных облаков, и вечерний сумрак опустился раньше обычного. Молодые мамашки растащили своих шумных чад по коляскам и повезли их домой. Им на смену парк наполнили гуляющие и целующиеся парочки.

Я подошел к первой попавшейся палатке при выходе из парка. Пошарив в карманах и посчитав найденные там деньги, я понял, что на водку мне не хватит, поэтому купил пол-литровый пакет не дорогого вина и пачку сигарет и пошел обратно в парк.

Найдя укромное место в самой гуще деревьев, я уселся прямо на траву и открыл пакет с вином. Пить не хотелось. Я тупо булькал содержимым пакета, тряся его в руке. У меня возникло желание лить это желтое, похожее на мочу вино на траву и смотреть, как земля впитывает в себя эту дрянь. Неожиданно пакет вырвался у меня из рук и полетел. Я удивленно посмотрел в сторону и увидел сидящую рядом девушку. Она сделал глоток вина, вернула пакет мне в руки и спросила:

- Чо ждешь?

- Чуда, - ответил я и тоже сделал глоток.

- Давно?

- Не очень. Одно вроде было, но нам оказалось не по пути.

- Тебе повезло. Мне, вон, по пути было, а потом меня высадили, сказав, что у меня билета нет, - она снова взяла вино и выпила. Я не знал, про что она говорит, но переспрашивать не стал. - Из дома ушел?

- Ну.

- Предки?

- Отчим.

- А у меня ругаются.

- Разводятся?

- Нет. Пьют.

- Я думал, дети алкоголиков принципиально не пьют.

- Я не принципиальная, - ответила она и снова сделала глоток.

Мы сидели под деревом, курили и пили теплое кислое вино. Иногда молчали, иногда обменивались странными сообщениями, как инопланетяне, на одном понятном только нам языке. Я не мог толком разглядеть ее, лишь иногда пламя зажигалки выхватывало из темноты полные губы и длинные пальцы.

Вино кончилось, и мы, не сговариваясь, полезли в карманы в поисках денег.

- Блин, - выдохнул я, достав из заднего кармана джинсов маленький квадратик презерватива вместо ожидаемой купюры.

- Оставь, пригодится, - бросила она без смущения. Я не понял, был ли это намек, или я таким образом был послан.

Та же палатка, и яркий свет фонаря, наконец, осветил мою незнакомку. Она была высокая и худая. Такую фигуру называют спортивной. На ней были рваные на коленях джинсы и такая же, как у меня, мужская джинсовая куртка, из-под которой высовывалась светлая растянутая футболка. В ней все были «слишком». Слишком высокая, слишком худая, слишком вытянутое лицо, слишком большие глаза, слишком длинный нос, слишком большой рот. Черные волосы, и те были слишком коротко стриженные для девушки. Интересно, каким видела меня она? Хотя нет… не интересно.

Мы вернулись и сели под то же дерево. Людей в парке не было вообще, только вдалеке, где-то в районе Толькиных гаражей лаяли собаки, и дорога, проходящая рядом с парком, тихо ворчала, как голодный желудок. Она зябко поежилась, и я молча обнял ее за плечи, а она обняла меня и просунула свою руку мне под куртку. О чем мы говорили? Мы просто рассказывали друг другу о своих мечтах, о своих надеждах, о том, какими мы видим себя в будущем.

- Кругом столько людей, а я как в пустыне живу. Они просто как… как эта хуйня называется, которая катается по песку? - она подняла голову с моего плеча.

- Верблюд? - улыбнулся я.

- Сам ты верблюд, - я не видел, но почувствовал, что она тоже улыбается.

Я потянулся к ней и попытался найти в темноте ее губы. Они сами нашли меня, и мы упали на траву. Это был странный секс. Мы просто успокаивали друг друга. В ней было что-то странное. Ее фигура могла вполне сойти за мальчишескую. Длинная шея, красивые острые ключицы, твердый впалый живот и практическое отсутствие груди делали ее похожей на мальчика. Я испытывал возбуждение именно от ее бесполости. Я находил губами ее маленькие соски, и она издавала тихие звуки, низкие и гортанные. Я медленно покачивался над ней, и в моей голове проскакивали образы. Они было то мужские, то женские. Я занимался любовью не с ней, а со своей фантазией. Думаю, она делала то же самое. Возможно, она представляла себе того парня, который ее бросил. А может, ее никто и не бросал? Но об этом я уже никогда не узнаю.

Мы поправили на себе одежду, и я пошел ее провожать. Начинало светать, и в парке стали появляться первые прохожие. Они торопились на работу, идя через парк к открывающемуся метро.

- Все! Дальше я сама, - сказала она мне и легко запрыгнула в подъехавший автобус.

Я не стал просить оставить мне номер телефона и не стал задавать глупого вопроса, увидимся ли мы снова. Ни мне, ни ей это было неинтересно и ненужно. Знаете, как бывает? Садишься в поезд и вдруг неожиданно для себя выкладываешь случайному попутчику все, что наболело. А потом он сходит на своей станции и забирает с собой часть твоих переживаний. И вы больше никогда не видитесь…

Через две недели кончилось календарное лето, а чуда так и не произошло. Знаменитым стилистам я был не нужен, наследство на голову мне не упало, и родственники из дальнего зарубежья так и не появились. Мне ничего не оставалось, как занять деньги на медицинскую книжку и идти устраиваться на работу в «Макдональдс».

Я брел по мокрой после дождя улице, разглядывая красивые витрины дорогих бутиков. Как там говорил Остап Бендер? Ах, да… Мы чужие на этом празднике жизни.

Рядом с тротуаром затормозила огромная машина с «красивыми» номерами, и из недр этого бегемота выскочил радостный Геночка.

- Солнц!!! Как я рад, как я рад! - прыгал он вокруг меня, обнимая и пытаясь чмокнуть в губы на глазах у недовольных прохожих. - Ты куда пропал? Про тебя все спрашивают. У нас Валюшка ногу сломала. Прикинь, выступает теперь в гипсе. Во ржака! Менеджера сняли. Санечку. Помнишь его? Воровал, оказывается, сучка крашеная, - без умолку тараторил Геночка.

- Генка! Я тоже тебе рад, - я пытался отогнать его губы от своего лица, как назойливую муху.

- Котенок! - тонированное окно машины приоткрылось, и я услышал низкий бархатный голос. - Пригласи своего друга к нам, - и окно закрылось.

- Ой! Пошли! Я познакомлю тебя с моим котиком, - потащил меня Геночка за руку к машине.

- Не! Я по делу иду.

- Да подождет твое дело! - манерно ударил он меня по груди. - Пошли, не пожалеешь, - я смирился и пошел к машине.

На заднем сидении «бегемота» сидел мужчина лет пятидесяти. Именно так почему-то я представлял себе Шаляпина. Высокий, широкий, с густыми волосами цвета «соль с перцем». Его лицо было красивым и властным, только карие глаза были теплыми и улыбчивыми. До Шаляпина ему не хватало тяжелой песцовой шубы и меховой шапки. Зато на его руке посверкивали часы, которые я видел в дорогом магазине в кубе из пуленепробиваемого стекла.

- Ну, что, котятки? Голодные?

- Дау-у-у, - протянул Геночка, обиженно надув губки.

- Ага, - буркнул я.

- Паша, поехали, - сказал мужчина и назвал адрес хорошего ресторана.

Мы сидели за столиком, поедая безумно вкусное мясо и запивая его дорогим вином, а Константин Иванович, так звали на самом деле Генкиного котика, расспрашивал меня о жизни.

- Говоришь, ходил именно в этот салон?

- Угу, - мотнул я головой, ловя ртом длинный кусок красной рыбы с вилки.

- Подожди!

Он вынул дорогой телефон, тупо сделанный под слайдер, набрал номер и пробасил в него.

- Здравствуй, здравствуй, дорогая. Узнала, вижу? Что же ты мальчика моего к себе не взяла? - на том конце трубки громко запищал женский голос. - Как какого? Фамилия как? - прикрыв трубку рукой, спросил он у меня. - Тебя ждут через две недели. Не взыщи, но для начала головы клиентам мыть будешь. Заодно посмотришь, поучишься, - сказал Константин Иванович, закончив разговор, и принялся с аппетитом поедать мясо.