Вот- вот должна начаться орудийная канонада – последний штрих в начинающемся штурме.

— Солдаты! Каждый из вас любит свое Отечество и готов отдать за него жизнь – это знает каждый! Но те, кто стоит на валу, — генерал Алларт резким движением вскинул руку в сторону Перекопа. — Да-да эти разбойники, тати недостойные ходить по земле многие годы убивали и грабили русский народ! И пусть я родился в Саксонии, но душа моя с первых дней приросла к бескрайним могучим просторам России. Так дадим же этим скотам, по недоразумению зовущимися людьми, то, что они заслужили: штык в пузо, пулю в грудь и саблю на шею. За Бога, Царя и Отечество!

Не было криков, как не было и восторженного подбрасывания треуголок и кепок, постепенно приходящих на смену громоздким и неудобным армейским европейским шляпам. Солдаты и офицеры смотрели на генерала с решимостью, их горящие взоры могли испугать любого врага. Почти сразу по команде заиграли барабанщики и флейтисты им вторили горнисты.

— Левой! Левой!

— Шире шаг!

— Штыки подтянуть!

Стоит заметить, что замена багинетов на штыки, закончившаяся два года назад не коснулась основ ношения оружия: трехгранные штыки, как и вставляющиеся в дула багинеты солдаты носили на портупее, с левой стороны, чтобы удобнее было выхватывать из чехла. Обычно на исполнение команды солдату требуется не больше 4–5 секунд, время достаточное, для того чтобы после залпа рота или взвод могли перейти в штыковую или обороняться от атаки кавалеристов.

Небольшой туман, ползущий по земле до последнего скрывал силуэты марширующих солдат. Колонны воинов несли осадные лестницы, у каждого пятого на плече болталась в такт марширующему сумка с тремя гранатами, столь удобными в осадах, когда важно не дать противнику высунуться из-за стены и вместе с этим причинить какой-нибудь урон.

Спустя десять минут после начала канонады ушедшие на правое крыло полки: Пермский и Муромский, под барабанный бой двинулись к валу. Шли двумя полковыми колоннами по шесть человек в ряд, сержанты шли впереди взводов, командиры рот справа от первого взвода. В случае нападения такое полковое построение может быстро образовать каре или встать в трехшереножный строй и сразу с марша выступить в бой.

Правда, во время отработки приемов на марше в войсках случались конфузии.

Войсковая наука тяжело давалась большим соединениям, нежели меньшим. Но как бы там ни было, время для отработки у полков было, что в лагере, что стоящих под Софией. Рескрипты и наставления Генштаба поступали в полки с завидной регулярностью, причем старались доставить подробное описание введенных приемов как можно скорее. Враг ждать не будет, его следует бить быстрее, болезненнее до тех пор, пока наглая самоуверенная рожа не попросит пощады, но и в том случае, когда противник попросит мира следует еще один раз ударить, дабы внушить трепет и страх.

— Барабанщик бей скорый шаг! — скомандовал пермский полковник Жилков внимательно следящий за приближающимся силуэтом каменной башни вольготно расположившейся на валу.

Сегодня тон задавали пермяки.

Так получилось, что после реформ армии: ликвидации звания бригадира и чистке от неквалифицированных иностранных офицеров, в ее рядах осталось не так много высших офицеров. Поэтому дабы не нарушать субординации и в то же время никого не принижать, Генштаб разработал, а государь подписал указ о том, что командующий армии может временно назначать отдельных полковников большими офицерами. Но только во время выполнения поставленной задачи.

Бодрая дробь барабанов усилилась, стала резче, солдаты сразу перешли на бег трусцой. Два знамени зачехленные до этого времени сбросили холщевую сбрую и заколыхались по ветру. Молодой знаменосец бежал в общей колонне, но занял место не среди солдат, а между двумя ротами, тем самым он был прикрыт с тыла и спереди.

Двуглавые орлы будто ожили, их лапы, держащие скипетр с державой словно разили невидимого врага. Именно знамена поймали первый луч света, поднимающегося из-за горизонта солнца. Пули и стрелы летели в них, но пролетали мимо, в место знамени они впивались в тела наступающих. Но солдаты упорно бежали вперед. Вот добежали воины с лестницами и рогатками. Дзынь! Звонко щелкнула тетива осадного скорпиона – древнее самой башни на века. И откуда он тут взялся? Полутораметровая стрела навылет пробила двух воинов поднимающихся по лестнице на вал.

— Поднажмите братцы! Кидай гранаты! — кричали спешащие забраться наверх солдаты.

— Взвод на месте стой! В две шеренги становись! — в это же время офицеры получили приказ прикрыть взбирающихся наверх собратьев, и теперь сержанты выстраивали подчиненных для огня по мельтешащим на стенах защитникам.

— Первая шеренга… товсь! Целься! Пли!

— Вторая шеренга… товсь! Целься! Пли!

Сверху на поднимающихся по лестницам пехотинцев начали падать раненые и убитые слитными залпами степняки. Большая часть в страхе укрылись за земляными насыпями- бортами, но стоило бомбардирам занять удобную позицию как наверх полетели вонючие дымящиеся гранаты. Одни затухали в полете, другие прогорали и не срабатывали, но даже одна взорвавшаяся бомба из трех сеяли панику в ряды крымчаков, привыкших грабить и уводить в полон, а не сражаться с регулярными войсками.

И все же при всем превосходстве русских войск бой шел жаркий, юркие кривоногие степняки били из луков почти в упор и редко промахивались. К тому же каменная башня, одиноким великаном возвышающаяся над сражающимися постоянно огрызалась картечным и фузейным огнем. Янычары, засевшие в ней с остервенением били по наступающим. Вдруг в одной из бойниц раздался грохот, и на головы солдат посыпалась каменная крошка, кому-то не повезло, и его зашибла раскуроченная часть древнего бронзового орудия.

— В штыки их! — вот, наконец, первый солдат взобрался на вал и теперь с фузеей наперевес бросился на огрызающихся хлипкой стрельбой лучников. Но, не пробежав и пары шагов, муромский богатырь упал с двумя стрелами в груди. Перед смертью он успел взглянуть на чистое голубое небо сердце наполнилось небывалой радостью, но Костлявая уже выдернула душу воя, лишив его послдених мгновений счастья. Следом за убитым на вал попрыгали его товарищи, а за ними уже с других лестниц начали перепрыгивать и пермяки.

— Ломай дверь! — седовласый сержант, ветеран не одной войны оглядев позиции крымчан, едва слышно фыркнул, и со своим взводом подхватив свежее, недавно срубленное бревно бросился к дверям башни. — Раз, два взяли! И р- раз! И д-два!

Луженная сержантская глотка с легкостью перекрикивала стрельбу и грохот битвы.

Янычары, засевшие в башне, продолжали отстреливаться, но уже не так остервенело, скорее по долгу службы. Взращенные из славян воины поняли, что битва за Перекоп проиграна, им сверху было лучше видно, как середина вала медленно продавливается русскими войсками, а край уже взят, вон на крайней башне трепыхается на слабом безвольном ветру зеленое знамя.

Солдаты продолжали биться, они не могли видеть как сотни и сотни крымчаков бегут к коням в панике вскакивают на них, устремляясь как можно дальше от русского воинства. Настегивая нагайкой бедных ни в чем не повинных животных, они неслись прочь от Перекопа вглубь обжитых земель Крыма.

Девлет-Гирей с двадцатитысячной армией отступал к Бахчисараю, вторая половина армии должна была сдержать русских под Перекопом. Причина отступления была проста – Кафа и Керчь больше недели находились в руках неприятеля. Треклятые подлые урусы обманули хана, они посмели использовать против него его заклятых врагов – черкесских князей…

В 1707 году он ходил на них в поход, но видно не сумел обуздать ненавистный дух и теперь они мстили крымским стервятникам и падальщикам за былые обиды. Вместе с черкесами на русских транспортах переправился отряд калмыков. Весь карательный корпус степняков насчитывал меньше шести тысяч всадников. Мало для полноценного рейда, но из-за того, что хан, уходя в набег на Россию, в стойбищах оставил только дряхлых стариков и мальцов, толком не умеющих держать саблю, участь прибрежных городов была решена.