Около полутора лет Парнок и Цветаева были лесбийской парой. Они вместе посещали литературные вечера и салоны. «Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди, курили одну папироску» (П.Сувчинский). Пик их романа приходится на весну-лето 1915 года. Цветаева оставила ребенка с гувернанткой и отправилась с Парнок сначала в Коктебель, а затем в Святые Горы в Малороссию, в Ростов Великий…
В конце 1915 года Цветаева после недолгого пребывания в Москве вновь оставила семью и поехала с Парнок в Петроград, где София своим волевым решением ввела Марину в число редакторов «Северных записок», журнала левого толка, издававшегося состоятельной русско-еврейской семьей – Яковом Сакером и его бисексуальной женой Софией Чайкиной. Новый 1916 год Марина с Софией также встречали в Петербурге у Сакера и Чайкиной.
В начале января Михаил Кузмин организовал в доме кораблестроителя Акима Каннегисера вечер, на котором Цветаева с успехом прочла свои стихи. На собрании присутствовал широкий круг питерских гомосексуалов во главе с Кузминым, а также Осип Мандельштам (ему Марина симпатизировала и не стеснялась кокетничать) и Сергей Есенин… После этого вечера между Софией и Мариной произошел разрыв. Парнок в дом Каннегисера не поехала, сказавшись больной, но пообещала дождаться Марину с впечатлениям. Цветаева торопилась к приболевшей, а потому ушла с вечера раньше срока, не выслушав музыкальных упражнений Кузмина. Вернувшись, она обнаружила, что София спит.
На утро случился ставший обычным для Марины и Софии скандал. Марина немедленно вернулась в Москву, надеясь, что София сделает все, чтобы восстановить отношения. Но через месяц, устав ждать примирения, она сама поспешила к Парнок и обнаружила у постели больной поэтессы другую женщину.
Своенравной Марине была нанесена жестокая обида, о которой она не забыла до конца дней, превратив свой скоротечный роман в цикл стихов «Подруга».
Ожесточение против Парнок осталось навсегда… Она никогда не отказывала себе в удовольствии при случае устно и в письмах посылать в бывшую любовницу, «о смерти которой теперь не пожалела бы ни секунды», стрелы колкостей.
Как будто в отместку Соне, так ласково она называла Парнок, в качестве своей второй любовницы Марина выбирает… Сонечку. Теперь уже она чувствует себя «старшей сестрой» и наперсницей юной Сонечки Голлидэй, подающей надежды актрисы второй студии Художественного театра. Познакомились они в первой половине 1919 года. Марине было 27 лет, а «маленькая девочка, «живой пожар» была на четыре года младше подруги. История их любви описана Цветаевой в «Повести о Сонечке». Ей же был посвящен цикл 1919 года «Фортуна», для нее написаны роли в пьесах «Приключение», «Каменный ангел», «Феникс» и «Фортуна».
Но любимая Сонечка поступила еще более неожиданно, чем «на время» оставленная Мариной Соня. После гастролей по провинции, откуда она писала Марине трогательные, полные любви письма, Голлидэй просто больше никогда не зашла к Цветаевой.
На внезапный разрыв Марина ответила с удивительным равнодушием. И «Повесть о Сонечке» села писать только летом 1937 года, когда письмо от Ариадны принесло ей весть о смерти Голлидэй – она умерла от рака двумя годами раньше в Новосибирске (там едва вспыхнувшая звезда МХАТа играла травести).
Некоторые исследователи жизни и творчества Цветаевой и Парнок приводят факты возможного продолжительного романа Парнок и Голлидэй. Возникла эта связь двух Сонечек до встречи Парнок и Цветаевой или уже после, неизвестно. Но Цветаева невольно обвенчала своих таких разных любовниц все в той же «Повести о Сонечке» и в «Письме Амазонке».
«Письмо к Амазонке», написанное Мариной Цветаевой в 1932 году, стало своеобразным эссе об уничтожении в себе лесбийской любви.
Любовь к амазонке, которую теперь предстояло развенчать, Марина испытала еще в юности. Это была «любовь с первого взгляда» к амазонке Пенфесилее. Всего лишь гипсовому слепку с античной скульптуры в Германии – образу могучей, мужественной девы-воительницы, воплощающий тот тип женщины, к которому Цветаеву влекло всю жизнь.
Позже, с появлением с Сонечки Голлидэй, Марина наконец сама идентифицирует себя с этой воинственной амазонкой.
В эмиграции Цветаева посетит несколько вечеров известной феминистки Натали Клиффорд Барни и будет обсуждать с ней темы лесбийской любви. Полемике с Барни и идеям, изложенными в ее книге «Мысли Амазонки» (1920), как раз и посвящено «Письмо к Амазонке», где можно заметить некоторые элементы лесбофобии… «По Цветаевой тотальная трагедия лесбийских взаимоотношений заключается в невозможности иметь ребенка, зачатого обеими, общего ребенка», – отмечает искусствовед и исследователь лесбийской субкультуры России Ольга Жук.
Впрочем, нельзя оставлять в стороне и тот аспект критики лесбийских отношений в «Письме к Амазонке», в котором есть отголоски личной неприязни Цветаевой к Барни. Она обещала помочь Цветаевой с публикацией ее сочинений во Франции, но в итоге потеряла ценную рукопись. По справедливому мнению Дианы Л. Бургин, «Письмо…» Цветаевой адресовано сразу двум обманувшим ее чувства реальным амазонкам – Натали Барни и Софии Парнок. Тем более что черты сходства любовной истории «Письма к Амазонке» с взаимоотношениями Марины и Софии очевидны. Но, предрекая в «Письме…» смерть старшей женщины – «одинокой» и «гордой», Цветаева обрекала себя на еще большее, почти вселенское одиночество, о котором она, сочиняя письмо, еще вряд ли подозревала.
Эти неестественные для художника одиночество и страх («Не осталось ничего, кроме страха за Мура (сын Цветаевой)») охватят ее в эвакуации в августе 1941 года. Отправив к соседям шестнадцатилетнего Мура, она запечатает в конверты три письма и повесится у выхода из старой избы, в которой им предстояло жить.
Марина Цветаева, чье творчество, преданное забвению после ее смерти, в полной мере вернулось к российскому читателю только с начала 1990-х годов, в сущности, всегда любила женщин. Она была лесбиянкой, в ее жизни романы с мужчинами становились лишь способом мести неверным «подругам».
Мир творчества Цветаевой насквозь пропитан гомоэротическими желаниями и движется навстречу однополому сексу. Но талант Цветаевой был гораздо шире того пространства, которое можно было осмыслить в границах лесбийской сексуальности. Да и сама Марина, называвшая себя «…неистовым источником ересей», вышла за пределы одной только лесбийской традиции. В отличие, например, от Софии Парнок, которая сознательно выбрала путь первой и самой последовательной лесбийской поэтессы «серебряного века».
«Милый мой, ты у меня в груди…». Сергей Есенин (3 ноября 1895 - 28 декабря 1925)
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…
Эти последние есенинские стихи, написанные кровью накануне его гибели, всегда вызывали вопросы. Точнее, не стихи даже, а история их появления. Помимо катастрофической обстановки – пьянство, одиночество, безденежье… – они оказались единственной «уликой» самостоятельности ухода поэта. Недоверие к ним возникает и потому, что отданы эти пронзительные строки (между делом сунуты в карман пиджака) какому-то двадцатитрехлетнему еврейчику Вольфу Эрлиху. Как-то не укладывается все это в глянцевую биографию поэта, главными темами лирики которого будут объявлены религиозность и любовь к женщине (как вариант – родине-матери). И вдруг у национального гения не оказывается в Петербурге никого ближе желторотого сотрудника НКВД…
Вольф Эрлих – последний спутник Есенина, который, забыв обо всем, стал слугой поэта весной 1925 года. С Есениным Эрлих познакомился, когда был объявлен призыв в имажинисты – движение поэтов, придуманное Есениным вместе с его другом Анатолием Мариенгофом. Никакой теоретической основы, кроме того, что образ – «imag» (иностранное слово предложил образованный Анатолий) был провозглашен самоцелью творчества, в появлении имажинистов не было. Просто создание группы позволяло в начале 1920-х заниматься литературной коммерцией. Мариенгоф с Есениным открыли свой книжный магазинчик, кафе «Стойло Пегаса» и небольшое издательство. Вместе вели дела, стояли за прилавком, подсчитывали прибыль в поэтическом кабаке… Но, впрочем, вернемся к Эрлиху.
