Вскоре Есенин и Ивнев обменялись поэтическими посланиями… Позже Ивнев рассуждал о том, как, попав под личное обаяние Есенина, он почти избежал его литературного влияния. «Может быть, это произошло потому, что где-то в глубине души у меня тлело опасение, что если я сверну со своей собственной дороги, то он потеряет ко мне всякий интерес…» Не просто тлело, а полыхало, грозило «самосожжением в любви».

В годы октябрьского переворота Ивнев едва не поделил Есенина с Клюевым… Но к 1919 году наметилось сближение Есенина, Мариенгофа, Шершеневича и Ивнева – так появились имажинисты. В январе 1919-го Есенину пришла в голову мысль создать «писательскую коммуну». Для нее выхлопотали квартиру в Москве в Козицком переулке. Основателями коммуны стали Есенин и Ивнев. У каждого была своя комната, но уже на «открытии» Ивневу пришлось перебраться на кровать Есенина. Впрочем, на его койке уже кто-то был… Не вынеся суровых условий теплого дома (там – редкость по революционным временам – было отопление), Ивнев вернулся в ледяное одиночество своей комнаты в Трехпрудном переулке. А Есенин, смущенный быстрым исчезновением своего верного коммунара, написал посвященный Ивневу и единственный во всем его творчестве акростих – «Радость, как плотвица быстрая...»

В 1920 году, вернувшись в Москву после поездки по России, Ивнев встретил Есенина и Мариенгофа в большом зале консерватории – «они сбегали с лестницы, веселые, оживленные, держа друг друга за руки…» Есенин и Мариенгоф жили тогда вместе и содержали небольшой книжный магазинчик, за прилавком которого периодически появлялись. Ивнев стал целыми днями пропадать в магазинчике, манкируя работой у Луначарского. Магазин Есенина он называл своим вторым домом. Издать новую книгу стихов Ивлева предложил именно Есенин – это был сборник «Солнце во гробе», следом появились «Четыре выстрела»…

«Продолжая жить с Мариегофом, Есенин и я все более сближались… но третьему здесь не было места…», – напишет спустя сорок лет, в конце 1960-х, Рюрик Ивнев. И, действительно, Рюрик третьим не стал. Место в сердце «голубого» поэта было занято Мариенгофом. Впрочем, нужно отдать должное Ивневу: несмотря на явную неприязнь к Мариенгофу, он никогда не стремился его опорочить. И даже вступился за него в мемуарах, защищая от тех, кто уверял, что Мариенгоф сознательно спаивал Есенина, пытаясь таким образом привязать поэта к себе…

Конец 1920-х годов Ивнев провел на Дальнем Востоке, работал во владивостокском издательстве, потом в Петропавловске-Камчатском – корреспондентом журнала «Огонек». В начале 1930–х возвратился в Грузию. Жизнь в провинции, возможно, и спасла его от сталинского террора. Ивлев много переводил грузинских, осетинских и азербайджанских поэтов. Во время Великой Отечественной войны был журналистом в газете Закавказского военного округа «Боец РККА».

В 1950-м вернулся в Москву, предварительно переведя на русский язык несколько здравиц в честь «усатого диктатора». «Песня о Сталине» Дмитрия Гулиа в его переложении издавалась более десяти раз.

В конце 1960-х засел за мемуары. Удивительно, что все эти истории – о Кузмине, Клюеве, Хлебникове, Мандельштаме, Есенине, разбавленные воспоминаниями о политически благонадежных Горьком, Луначарском, Маяковском и других, – печаталась в начале 1970-х в советских издательствах.

Сам Ивнев написал много «идеологически правильных» стихов, но в его квартире в Москве по-прежнему собирались осколки большого серебряного зеркала, разбитого террором века.

После смерти писателя остался немалый архив: около 1000 неопубликованных стихотворений, десятки рассказов, повестей, романов, воспоминаний… Не переиздавались вот уже почти век его ранний роман о «противоестественной любви» матери к пасынку «Несчастный ангел» (1917), одним из героев которого стал Гришка Распутин, а также трилогия о жизни русской богемы начала XX века – «Любовь без любви»…

«…Неистовый источник ересей». Марина Цветаева (26 сентября 1892 – 31 августа 1941)

В сорок четыре года вдовец Иван Владимирович Цветаев, на руках которого были маленькие дети Андрей и Валерия, второй раз сочетался законным браком – взял в жены двадцатидвухлетнюю девушку пианистку Марию Александровну Мейн. Почти ровно через год после венчания, в конце сентября 1892 года, Мария родила девочку – Марину.

Радость рождения была омрачена разочарованием юной матери – она ждала мальчика и даже придумала ему имя – Александр. К тому же колыбель да пеленки грозили оторвать Марию Мейн от главного в жизни – музыки. Поэтому едва дети (в 1894-м на свет появилась младшая дочь Анастасия) подросли, матушка передоверила их гувернанткам, взяв под свой пристальный контроль лишь одно – музыкальное образование. Но часы за гаммами у рояля останутся самыми неприятными воспоминаниями детства, а отвращение к игре (не к музыке, а именно к музицированию) будет преследовать Марину всю ее жизнь. И хотя исполнительское мастерство девочка осваивала довольно быстро, к семи годам в ее жизни произошло открытие, которое все больше уводило от звуков, извлекаемых музыкальным инструментом, в сторону звуков и образов литературной речи.

Складывание слов в рифмы в четырехлетнем возрасте, казавшееся матери детской забавой, со временем превратилось для ребенка в необходимость. Открытие слова, восторг пред музой Пушкина (Марина «влюбилась в Онегина и Татьяну… в Татьяну немножечко больше») – все это совпало со странной любовью Марины к старшей сводной сестре Валерии.

Мать пыталась пресечь «бумажную страсть» дочери, прятала бумагу и письменные принадлежности, полагая – нет бумаги, нет и стихов. Но стихи жили, заполняя пространство маленькой Марины. С походами в гимназию на Садово-Кудринскую в ее жизнь пришла старая Москва. Стены уютного отцовского дома на Трехпрудном расширились за пределы Садового кольца.

В 1902 году у Марии Александровны Мейн стал стремительно развиваться туберкулез. Лечение за границей, куда переехала семья, не помогло. Странствия по курортам закончились смертью матери в июне 1906 года. Последовало возвращение в Москву.

Марина продолжила обучение в гимназии фон Дервиз, откуда была исключена в 1907 году. В 16 лет, заявив, что собирается продолжить во Францию, она отправилась в Париж. Новые впечатления торопились воплотиться в стихи… Принимая такие самостоятельные решения, к 1910 году Марина полностью вышла из-под влияния отца.

Под впечатлением юношеской влюбленности в поэта Владимира Нилендера, восемнадцатилетняя Марина решается привлечь его внимание книгой своих стихов и издает на деньги отца, знаменитого основателя Русского музея, свой первый сборник «Вечерний альбом». Рассылает его в редакции литературных журналов. На книжку последовало невероятное для поэтической премьеры количество откликов – Валерия Брюсова, Ильи Эренбурга, Николая Гумилева и Макса Волошина.

Так легко Марина вошла в литературное пространство «серебряного века». Спустя несколько дней к ней в Трехпрудный явился с комплиментами Макс Волошин, она заявила отцу, что гимназия ей – поэтессе – ни к чему и оставила учебу. Именно у Волошина в Коктебеле она встретит своего избранника Сергея Эфрона. Они обвенчаются в январе 1912 года. В этом же году выйдет в свет сборник Цветаевой «Волшебный фонарь» и увидит свет первая дочь Марины – Ариадна…

Семейную идиллию Цветаевой разрушит встреча с Софией Парнок. Знакомство Марины и Софии состоялось глубокой осенью 1914 года в доме подруги Парнок переводчицы Аделаиды Герцык. В это время Парнок была более известна как открытая лесбиянка, чем поэтесса. Ну, может быть, благодаря публикациям в петроградских изданиях она заработала известность критикессы.

Связь Марины и Софии была первым опытом физической лесбийской любви для Цветаевой. Но Марина ждала большего, а «это было только физическое». В сознании Цветаевой не укладывалась возможность подобного расщепления любви. Физическая привязанность не могла, это следовало из чувственного опыта Цветаевой, иметь только плотское олицетворение. Для опытной же лесбиянки Парнок все было гораздо проще с пониманием эмпирического воплощения чувства.