Литмир - Электронная Библиотека

Поздней осенью 1911 года на пороге квартиры Александра Блока появился студент юридического факультета Петербургского университета Михаил Александрович Ковалев. Он принес поэту конверт с маленьким коллективным сборником «В наши дни», несколькими вырезками из революционных газет и рукописями. Знаменитый символист запомнил студента Ковалева с «честными, но пустыми глазами…» Уже тогда из глаз поэта Рюрика Ивнева все выжгло пламя его поэзии.

В 1910 году вместе с неким П. Эссом (быть может, это был сам Ковалев) Ивнев издал совершеннейшую ахинею под названием «У Пяти углов; Диалог; Взлет 1». А потом начнут выходить, если судить по названиям, не книги стихов, а какие-то пиротехнические пособия – «Пламя пышет» (1913), «Золото смерти» (1916), «Солнце во гробе» (1921) и, конечно, три «Самосожжения» (1913, 1915, 1916), с которых все – в литературе и в жизни – и начиналось у Рюрика Ивнева...

Михаил Александрович Ковалев родился в семье высокопоставленного царского чиновника. Отец его, офицер русской армии, юрист по образованию, некоторое время был губернатором, потом служил помощником прокурора Кавказского военно-окружного суда, ушел из жизни, когда мальчику едва исполнилось три года. Мать воспитывала Мишу и его старшего брата одна. Чтобы дать детям образование, она вынуждена была искать работу: удалось получить место начальницы женской гимназии в городе Карсе.

Революция 1905 года застала Михаила в Тифлисском военном корпусе. Окончив кадетское училище, он решает пойти по стопам отца-юриста и оказывается в Петербурге, в интимных салонах которого – на «Башне» Иванова, на собраниях у Мережковских… – текла в то время литературная жизнь.

В 1913 году Ковалев уже среди постоянных посетителей литературного кафе «Бродячая собака». Там часто бывали, например, Михаил Кузмин, а также «два Жоржика» – Георгий Адамович и Георгий Иванов, как всегда – под ручку... В 1915 году вместе с сыном Константина Бальмонта Николаем он посещает салон жены романиста Федора Сологуба Анастасии Чеботаревской. На всех этих собраниях атмосфера была просто-таки пресыщена разнонаправленной сексуальностью, поэты – известные и не очень – блистали художественными идеями. И Ковалев, постепенно превращавшийся в Ивнева, задумался придумать свою… Такой оригинальной поэтической метафорой на целых десять лет творчества, до начала 1920-х годов, станет для Ивнева идея «самосожжения».

…В мартовскую петербургскую оттепель через несколько дней после февральской революции Ивнев встретит Сергея Есенина с Николаем Клюевым и еще каким-то поэтом – «резвого, звучного, золотого и загадочного в своей простоте и своей затаенности». Эта есенинская солнечность почти совпадет с «самосожженческими» желаниями Ивнева, и он сразу же влюбится в поэта.

«…И тогда, и потом, и теперь ты возбуждал во мне самые разнообразные чувства… тебя нельзя не любить», – напишет Ивнев, обращаясь к Есенину, в 1921 году в критической книге «Четыре выстрела в Есенина, Кусикова, Мариенгофа, Шершеневича». Книжечка, сочиненная, кстати, чуть ли не по заказу самого Сергея Есенина, стала запоздалым объяснение в любви к «соломенному гению» и «критической телеграммой» о разочаровании в дружбе – творческой и личной – ко всем остальным имажинистам…

Тогда, в 1921 году, Ивнев очень легко охарактеризовал путь Есенина, который поэт прошел на его глазах, – это путь из-под «крылышка» Гиппиус и Философова под ручку с Клюевым. В этой характеристике сквозили творческая и личная ревность одновременно.

В «Четырех выстрелах…» Ивнев рассказывает, за что бы он хотел расстрелять – сжечь – своих приятелей-имажинистов. Но совершает лишь один прицельный выстрел – в того, кого «любит невероятно сильно», до «жуткости близкую» «бархатную лапку с железными коготками», – Сергея Есенина. Огонь льнет к огню – «кудрявому, как будущая Россия, загадочная Р.С.Ф.С.Р., полная огня и фосфора». Разумеется, пиромания Ивнева как метафора воплощала то, что происходит в стране, – пожар революции в буквальном смысле был пламенем, в котором сгорало все – барские усадьбы, книги… наконец, судьбы людей. У Ивнева сгорает, прежде всего, тело, «…познав все скрытое и скрытую любовь». Эта идея прозвучит в последнем стихотворение сборника «Самосожжение».

Одними она будет понята буквально (как психическая пиромания и однополый садомазохизм), других озадачит – Максим Горький, например, иронично называл Ивнева лидером секты, который погубит своих детей, а сам сбежит. И в определенной степени случилось именно так. Из имажинистов – чуть ли не лидером которых Есенин назначит Ивнева – сталинские времена переживет только он.

Но вернемся к поэтическому выстрелу в обожаемого Ивневым Есенина – только в Есенина, потому что все остальные оказались осечками – выстрел в «лицемерного» Кусикова это выстрел в никуда: «он уже далеко», в Мариегофа – это пальба в «зеленых облаков стоячие пруды», а в Шершеневича Ивнев вообще отказывается стрелять…

Безусловно, поэтический выстрел в Есенина был для Ивнева своеобразным объяснением в любви. И Есенин, способствовавший написанию книги и ее изданию, об этом прекрасно знал. Но «самосожжение» для Ивнева – все-таки не только жест поэтический, так как в ту эпоху было не принято разделять идеи и дела. Напомним, что Ивнев дружил с поэтом и гомосексуалом Иваном Васильевичем Игнатьевым-Казанским (1892-1914), который стал первым издателем его книг. Он, один из лидеров эгофутуризма, и заговорил в своих статьях об идее самоуничтожения в гомосексуальной любви: «Интуит становится трагиком, и тем трагичнее его судьба, что он идет на самосожжение во имя «Ego». Здесь очень интересна игра слов – «Эго» или все-таки «Его»? Эту игру Игнатьев разрешил в жизни. В конце 1913 года он издал сборник, так сказать, эксбиционистских стихов «Эшафот» с подзаголовком «Любовникам посвящаю», в посвящениях смело указав имена любовников... А 2 февраля 1914 года Рюрик Ивнев сидел на свадьбе Игнатьева. Молодожен налил всем шампанского, поцеловал невесту, вышел в спальню и бритвой перерезал себе горло.

Ивнев и сам устраивал такие вот смертельно-любовные игры с мужчинами, которые ему нравились. Одно время среди знакомцев Ивнева значился музыкант и журналист Всеволод Леонидович Пастухов, который рассказывал, как «в одну из ночей, когда мы были вдвоем, и уже много было выпито и переговорено, с Рюриком случилась внезапная перемена. Он посмотрел на меня полусумасшедшим взглядом и сказал: «Ты такой хороший, и я боюсь, что тебя испортит жизнь. Я хочу теперь, сейчас же убить тебя».

Пастухов подумал, что это всего лишь шутка, и ответил: «Что же, это хорошая мысль». Ивнев тем временем выхватил револьвер и навел его на Всеволода. «Было что-то в его нервно подергивающемся лице, что вдруг меня испугало, но я равнодушным голосом сказал: «Рюрик, бросьте ваши глупые штучки. Вы меня своим незаряженным револьвером не напугаете». Но в это мгновение раздался выстрел, и Пастухов почувствовал, как пуля просвистела мимо его виска…

Ивнев так напугал юношу, что тот перестал встречаться с ним и отвечать на телефонные звонки.

Так что «Четыре выстрела…» доказывают: Ивнев просто-таки обожал Есенина – и не только в качестве поэта. Огонь в орудии убийства должен был уничтожить эту любовь. В одном из поэтических сборников Ивнева «огненной серии» под названием «Пламя пышет» (1913) звучит призыв к божественному огню – «…дорогой, изумительный Боже, // Помоги усыпить мне любовь». Или вот, например, откровенный садомазохизм:

Что может быть лучше крика грубого.

И взмаха плетки, и вздоха стен?

Поцелуй – укус в губы,

Мимолетный, перелетный плен…

На 1918-1921 годы приходится время наиболее активных отношений Ивнева с Есениным, вместе они устраивают литературные вечера, вместе собираются за границу. Но Рюрик, узнав об установлении советской власти в Грузии, едет на Кавказ…

Сергей и Рюрик познакомились в 1915 году на литературном вечере в Петербурге. В антракте к Ивневу подошел «хрупкий, весь светящийся и как бы пронизанный голубизной» юноша. «Вот таким голубым он и запомнился мне на всю жизнь», – напишет в мемуарах Ивнев. Эти записки проникнуты ревностью ко всем, кто претендовал на внимание Есенина, особенно пристрастны они по отношению к женщинам – Зинаиде Гиппиус, Асейдоре Дункан, претенденткам на место жены – Толстой или Шаляпиной, протягивавшим к Есенину свои «щупальца». Через пару недель после встречи очарованный Ивлев устроил вечер Есенина в шикарной квартире родителей своего приятеля Павлика Павлова. Но до этого он безвылазно провел несколько дней в полуподвальной комнате Кости Ландау – «лампе Алладина», где Есенин читал им свои стихи.

46
{"b":"583289","o":1}