Именно Львов в декабре 1908 года познакомил Нижинского с Дягилевым. И эта встреча двух любовников перевернула представление о классическом балете. Львов представил Нижинского «чиновнику по особым поручениям при театре» во время антракта одного из представлений в Мариинском театре. На первую встречу тет-а-тет с Дягилевым Вацлав отправился в отель «Европейская гостиница», где жил Сергей. Тогда же состоялась и попытка заняться сексом, которая, по словам Нижинского, «оказалась не очень успешной».
Спустя несколько месяцев, Дягилев решил везти русский балет на запад. Перед биографами Нижинского встает вопрос, когда пришло это решение к выдающемуся «антрепренеру» (возьмем это слово в кавычки, так как Дягилев не выносил его) и кто подсказал ему эту, казалось, невероятную идею. Ромола Нижинская, будущая жена Вацлава, уверяет, что инициатором «Русских сезонов» был Нижинский. Это кажется невероятным, ибо молчаливый и полуобразованный Вацлав чувствовал себя уверенно только на сцене и в постели Дягилева. На самом деле впервые о представление русского балета в Париже Дягилев заговорил еще в 1906 году. А реальные очертания в виде сметы и предварительной афиши проект обрел еще до встречи с Нижинским – в июне 1908 года.
В начале мая 1909 года состоялся отъезд русской труппы в Париж. Нижинский проследовал в купе Дягилева, поезд тронулся, очередная золотая клетка захлопнулась почти на десять лет вперед.
18 мая со сцены театра Шатле сошел новый гений танца. Французы долго ждали появления на сцене именно мужчины, которого с некоторых пор вытеснили с парижских подмостков танцовщицы-травести. Пресса заговорила о «чуде мужского танца», воплощением которого был Нижинский. Мужской эротизм, несомненно, явился своеобразным катализатором совершения этого чуда. Понимали ли Нижинский и Дягилев то, что позволяет воспаленным умам со времен выступления Нижинского на парижской сцене твердить о «сговоре гомосексуалистов», соблазнивших публику мужскими чарами?.. В этом есть своя правда, и она заключается в том, что, разумеется, парижские гомосексуалы во главе с Жаном Кокто, ставшим другом Дягилева, были в восторге от экспериментов Нижинского. Но «мужской эротизм» Нижинского содержал в себе лишь самую незначительную толику маскулинности. Движение к воплощению мужского начала в танце шло через размывание границ пола. Нижинский, в котором Фокин отмечал «полное отсутствие мужественности», как нельзя лучше подходил на роль разрушителя традиции. Да и костюмы Нижинского – ленточки, цветочки, нити жемчуга на шее – скорее были воплощением андрогинности. Последнее, кстати, отчасти соответствовало и интимным отношениям Сергея, который выступал в сексе в активной позиции, с Вацлавом, полностью подчинявшимся своему протеже. Нижинский, полный комплексов, переживал свою пассивную роль, хотя она была освоена им еще во время связи с князем Львовым. Но даже в своих «безумных дневниках» «Чувства» он предпочел соврать: «Много раз Дягилев просил, чтобы я любил его, как будто бы он был женщиной».
У успеха в Париже была одна обратная сторона, которая угнетала хрупкую психику Нижинского, – слава распахнула перед ним двери самых неприступных домов, но он по-прежнему чувствовал себя уютнее в одиночестве. Сергей же старался оживить внимание Вацлава интересом к светской жизни через ее внешний блеск. Более всего его интересовало образование любовника: они посещали концерты, спектакли, музеи, Дягилев открыл для своего протеже французскую живопись, особое впечатление на Нижинского произвели картины Гогена.
Вернувшись на новый сезон в Мариинку, Нижинский, ощутил вкус к свободному танцу, нехотя танцевал «классический» репертуар и все чаще сказывался больным, когда в афише назначали спектакли Фокина. Дело в том, что ему уже давал уроки танцовщик-гротеск Энрико Чикетти, который во многом предвидел поэтику модерна в танце.
Спустя год, летом 1910-го, Нижинский, повторив свой успех на сцене в Париже и в Берлине, вернулся в Россию, где уже не мог танцевать, как того требовали старые каноны, и впервые задумался о том, чтобы попробовать себя в хореографии. Нижинский сделал нечто, «выполненное в стиле движущегося греческого фриза». Дягилев подобрал музыку – «Прелюдию к «Полуденному отдыху фавна» Дебюсси, ставить балет взялся Фокин…
Но и этот балет, и феерическое будущее Нижинского так и остались бы в проектах, если бы не его дерзкий жест в «Жизели» на сцене Маринки. Вацлав решил танцевать без обязательных «штанов». Публика решила, что Нижинский вышел на сцену обнаженным. На следующий день Нижинский был уволен из императорского театра, а Дягилев смог наконец создать свою труппу, чтобы отправиться в Европу и окончательно покорить Запад русским балетом – за Парижем последовали Лондон, Берлин, Вена, Будапешт...
«Полуденный отдых фавна» будет поставлен самим Нижинским в 1912 году. И тоже обернется скандалом. Изображая фавна, развлекающегося с шарфом нимф, Нижинский повторит движения, которые были ему хорошо знакомы по мгновениям одинокого удовольствия, – сымитирует мастурбацию в танце. Полиция нравов тут же запретит спектакль, но вторая премьера все же состоится…
Прозрачный эротический жест на сцене подтверждает, насколько важной казалась Вацлаву его скрытая от широких глаз сексуальность. После «Фавна» Нижинский стал единственным хореографом труппы Дягилева, поставил «Весну священную» и «Игры». Но публика не поняла новаторства Нижинского. Вскоре его союз с Дягилевым стал трещать по швам. Причиной конфликта послужили деньги и секс. Пассивная позиция в сексе была навязана Вацлаву его первыми любовниками. Обладая пенисом внушительного размера, Нижинский всегда хотел быть активным и часто возбуждался от самофелляции. В течение всего романа с Дягилевым он постоянно изменял ему с женщинами только для того, чтобы доказать себе свою мужественность.
Что касается денег, то Вацлав никогда не получал больших сумм на руки, в течении десяти лет между ним и Дягилевы не было даже договора.
Разлад завершился неожиданным браком Нижинского на венгерской подданной Ромоле фон Пульски. Скорость и внезапность этого брака напоминают стремительный союз Чайковского и Милюковой. Когда Вацлав и Ромола решили пожениться, они даже не могли общаться друг с другом, так как не знали ни одного общего языка. Долгое время Вацлав не решался вступить с Ромолой в сексуальные отношения…
Нижинский не очень хорошо понимал все последствия своего решения: Дягилев порвал с ним все отношения, а сам он вскоре оказался во власти шизофрении, которая полностью овладела им к 1917 году.
В полубреду Вацлав прожил еще три десятилетия, иногда ненадолго возвращаясь в реальность, чтобы рисовать странные геометрические глаза и писать еще более странную книгу. Попытки вывести его из шизофренического бреда предпринимали и простивший измену Дягилев, и Сергей Лифарь, но более всего Ромола, которую подозревали в том, что она вышла за Вацлава из корыстных побуждений. Было ли это так, не известно, но всю жизнь Ромола и две ее дочери хранили верность мужу и отцу и не раз спасали его от неминуемой гибели в годы первой и второй мировых войн.
Нижинский переживал свою гомосексуальность не так, как, например, Чайковский, – под гнетом общественного мнения… А исключительно по причине своих внутренних психологических комплексов.
Вацлав Нижинский прожил жизнь вне рамок общества – в золотой клетке танца, в которую сам заточил себя, полностью отдавшись искусству. А также за стеной любви и внимания – их ему дарил князь Львов, но более всего Сергей Дягилев. Наконец, болезнь навсегда отгородила его от мира, где у него никогда, с самого детства, не было ни друзей, ни товарищей, а только один-единственный любовник и наставник, от которого он всегда норовил сбежать к парижским проституткам… Но главным его другом, разумеется, был танец, его неповторимый прыжок, символизировавший новаторское движение Нижинского.
«Радость, как плотвица быстрая...». Рюрик Ивнев (23 февраля 1891 – 19 февраля 1981)
