Эрлих в то время жил на квартире Александра Михайловича Сахарова, одного из обожателей Есенина. Он, кажется, даже продал граммофон, чтобы купить бумагу и издать есенинского «Пугачева». Там они и встретились… С юным Эрлихом Есенин быстро сдружился. В начале 1920-х ему нравилось быть наставником у молодых поэтов. «Есенинские птенцы» – так называли современники молодых людей, которые, по словам С. Виноградской, «являлись не только его учениками, но и необходимыми атрибутами его личной жизни». Для Есенина, помимо разных бытовых удовольствий, это был еще и признак его поэтической значимости. Поэтический эгоцентризм проявлялся во всем – Есенин не терпел критики и непонимания, только если это не было организовано им самим – например, демарш с выходом из имажинистов Рюрика Ивнева или первые работы Крученого, ставшего после смерти Есенина его литературным могильщиком. Еще не отяжелеет земля на свежей могиле поэта, а он уже напишет несколько книг о «нравственной» неизбежности «самоубийства» Есенина – пропойцы и развратника.

«Женщин в этом мире хороших – до черта. А на меня одна шваль скачет», – говорил Сергей Есенин Эрлиху. Но Вольф, или, как его по-русски называл Есенин, – Вова, все-таки посвятил свою единственную книгу о Сергее Есенине «Право на песнь» одной из этой «швали» – Галине Артуровне Бениславской…

Несмотря на бесконечные связи с женщинами, среди друзей у Есенина были исключительно мужчины, которые, как мы уже сказали, являлись не столько соратниками или спутниками в творчестве, сколько просто сожителями, с которыми он делил кров и постель. Конечно, в послереволюционное время в Москве гораздо легче было выживать вместе. Но для Есенина присутствие верного друга, с которым ты делишься всем и отдаешь ему больше, чем получаешь сам, было, судя по всему, едва ли не физиологической необходимостью.

Скорее всего, это был отголосок деревенского детства, общинного сознания рязанского крестьянина: «Артельный он был парень, веселый, бедовый, много друзей имел. Соберутся ватагой – и за Оку, в луга…» Первое соприкосновение с однополой сексуальностью произошло, вероятно, в самом раннем возрасте.

Образование Есенин получил в церковно-учительской школе в Спас-Клепиках. В Константинове была только начальная школа. В Клепиках Сергей поселился в интернате в комнате с мальчиками из всех окрестных школ. Обстановка в подобного рода замкнутых подростковых коллективах, как правило, располагает к гомосексуальным играм. Более ничего определенного о сексуальности юного Есенина сказать нельзя. Разве только то, что было в стихах… Но пока это все исключительно гетеросексуально, как, например, конец стихотворения про «…Алый цвет зари» и зацелованную допьяна и измятую, как цвет, которое народ закономерно допишет так:

И уже не девушкой ты придешь домой,

А вернешься женщиной с грустью и тоской.

Тем не менее, в интернате он почти влюбился в болезненного Гришу Панфилова. Мальчики проводили вместе все свободное время, а родителям Панфилова Сережка стал за второго сына. Письма Панфилову, умирающему от чахотки, пожалуй, самые проникновенные у Есенина.

Что было дальше? Дальше был побег в Москву от отца, объявившего стихи пустым занятием. Увлечение социал-демократией, лекции в Народном университете Шанявского, странном учебном заведении, которое могло дать лишь самое поверхностное образование. Первый брак – на А. Р. Изрядновой (на 4 года старше Есенина). В 1914 году Есенин сотрудничал в журнале «Друг народа», но разошелся взглядами и уехал в Петербург. Жену оставил в Москве, с ребенком, и больше не вспоминал о них.

В марте 1915-го Есенин отправился напрямик в квартиру Блока – почти повторил маршрут Николая Клюева четырехлетней давности. Блок порекомендовал Есенина Сергею Городецкому, бисексуальность которого общеизвестна. Напомним, что он был одним и завсегдатаев вечеров Гафиза у Иванова и Аннибал. Случилась однажды короткая влюбленность Вячеслава Иванова в Сергея Городецкого. Еще любил Городецкий беглые поцелуйчики и ласки. Подробные описания таких эротических игр, которые сегодня бы назвали петтингом, оставил в своих дневниках Михаил Кузмин.

Городецкий написал несколько писем издателям и поселил «Сергуньку» у себя. «С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. <…> Мы целовались, и Сергунька опять читал свои стихи». Что значили эти поцелуи Городецкого и Есенина, который недолго, но все же жил у поэта, почти не важно, потому что впереди у Есенина еще будет настоящая любовь человека, искушенного в самых изысканных мужских ласках. Таким учителем во всем станет Николай Клюев, а пока, вероятно, были только самые шалости, первые уроки, так сказать…

Не удивительно, что и претендентов на учительство нашлось достаточно. В «доме Мурузи», на вечерах в логове «триединой семьи» (Гиппиус, Мережковского и Философова), он читал свои стихи. И ревнивая Гиппиус, заметившая взгляд Дмитрия Философова, задержавшийся на Есенине, зло острила над деревенским парнишкой. Смотря на его валенки сквозь лорнет, она намеренно громко вот уже который раз спрашивала: «Скажите, Есенин, на вас, кажется, новые гетры?» И не напрасно ревновала Гиппиус. Первые стихи Есенина опубликует именно Философов в своем журнале «Голос жизни».

В 1915 году Есенин встретил на одном из литературных вечеров Михаила Ковалева (Рюрика Ивнева), недавнего выпускника Пажеского корпуса. Они сошлись как-то быстро, вероятно, потому, что оба почувствовали друг в друге провинциалов. Ковалев прибыл в Москву из Тифлиса и в начале 1910-х обошел уже все салоны.

После первой встречи Ивнев загорелся устроить вечер Есенина на квартире родителей своего приятеля Павлова, у которого он снимал комнату. Сергей прочел стихи в семейной библиотеке. Потом гости уединились в комнате Ивнева. Выключили свет, и Есенин заголосил похабные частушки. Ивнев в мемуарах уверяет, что ему удалось прекратить это безобразие, и после недолгих разговоров они с Сергеем улеглись спать. Но через пару дней на квартиру Павловых пришел взволнованный Дмитрий Философов, с которым Ивнев был едва знаком, и произошло следующее.

«Он говорил о разных литературных мелочах, потом вдруг подвинулся ко мне ближе и спросил:

– Скажите, что у вас тогда было, когда вы устраивали вечер с Есениным?

– Читали стихи, – отвечал я.

– Нет, я не об этом. Что было потом?

– Пели частушки.

– А потом?

– Разошлись по домам.

Д. В. Философов досадливо морщится.

– Мне-то вы можете сказать все!

– Я вам сказал все.

– Нет, бросьте, расскажите обо всем, чем вы ночью занимались.

Мне делается смешно.

Я вам рассказал решительно все, Дмитрий Владимирович!

После этих решительных слов он раскланялся и ушел, как мне кажется, обиженным. Уже значительно позже я узнал, что Философову кто-то рассказал, что у нас был «афинский вечер», и он хотел узнать подробности».

Интересно, что, переиздавая в 1960-х годах свои рассказы о Есенине, Ивнев удалил этот фрагмент, за исключением реплики о «шупальцах» Гиппиус-Философовых, протянутых к поэту. Но вырвал Есенина из этих «щупальцев» вовсе не Ивнев, а Николай Клюев.

В 1915 году Есенин поселился на квартире сестры Клюева. Есенину было двадцать, а Клюеву шел тридцатый год. Для выступления по госпиталям сшили специальные русские сапоги из ярко-коричневой кожи, для Есенина еще голубую русскую рубашку. В таком одеянии рядом с Клюевом в кафтане он выглядел мальчиком-подпаском. Отношения развивались в течение полутора или двух лет. Под их занавес в 1917 году Есенин написал стихотворение «О, Русь взмахни крылами…», героями которого стали Алексей Кольцов, его «середний брат» «бескудроголовый» «смиренный Николай» и сам Есенин.

Иду тропу тая,

Кудрявый и веселый,

Такой разбойный я.

Интересно, что здесь он подметил те немногие визуальные черты, которые позволяли уже современникам сравнивать пару Есенина и Клюева с Рембо и Верленом. Лысоватый Верлен и кудрявый Рембо. Приставанья Клюева Есенин не всегда отвергал, о чем существуют недвусмысленные записи в дневнике литературного критика Владимира Чернявского, впервые приведенные в эмигрантском двухтомнике Клюева, изданном в 1969 под редакцией профессоров Бориса Филиппова и Глеба Струве.