В течение пяти лет, пока выходит «Мир искусства», Сомов, если говорить современным языком, фактически выступает в качестве его арт-директора. Занимается всем – от подбора иллюстраций до рисования виньеток. Во многом Сомов стал родоначальником и русского модерна в графике, ex-librisе, оформлении театральных программок.
В живописи он разработал два основных направления: портрет и стилизованный под XVIII век галантный пейзаж. Это был реконструированный мир рококо, костюмированных балов, искусственных цветов, хрупких фарфоровых статуэток, изящных «мушек», дорогих шелков и фижм. Этот мир, выплывающий из тумана, потребовал особой техники: полупрозрачной акварели, бледной пастели и гуаши. Бенуа вообще называл Сомова «создателем идиллического стиля минувшей жизни».
Такой тихой идиллии он, скорее всего, хотел и в личной жизни. Почти образцово-показательным может считаться брак Константина с Мифеттой, с Мифом… – 17-летней моделью Мефодием Лукьяновым (1892-1932). 22 года неразлучной жизни, без размолвок и почти без измен.
В 1918 году, в разгар революции, Сомов напишет портрет своего Мифа. На улице стреляли и ниспровергали старый мир, а Сомов рисовал Лукьянова в домашнем халате, удобно устроившегося на диване, с выражением спокойного удовольствия на лице.
Так незаметно прошла для Сомова революция. В 1922-м Миф уехал в Париж, а Константин едва успел вырваться из-под крепнувшего уже нового красного гнета – в 1923 году он отправился сопровождать американскую выставку петербургских художников. В Россию не вернулся, а, вкусив парижской дороговизны, поехал Нормандию, где Миф купил ферму и занялся разведением скота.
С начала 1930-х Мефодий медленно увядал от чахотки. Сомов проводил недели у его постели: тут же работал и… плакал. Дневники его никогда не были столь откровенными: «…я так часто был гадким, жестоким… все его (Мифа) вины – маленькие, ничего не значащие… у меня просто придирчивый нрав… меня никто так не любил, как он… теперь я впитываю в себя его лицо, каждое его слово, зная, что скоро не увижу его больше».
Это действительно была настоящая любовь, которая приходит к человеку, когда он уже вкусил достаточно случайного удовольствия и теперь находит прелесть в долгой и тихой привязанности и понимании. Удивительно, что такое правильное и доступное, как заблуждаются многие, только гетеросексуалам постижение любви пришло и к Философову (с Мережковским и Гиппиус), и к Дягилеву, и к Сомову – ко всей той троице, что в 1905 году, бравируя своей элегантностью, отправлялась в Таврический, затем чтобы снять очередную, уже использованную приятелем проститутку.
Сомов на семь лет пережил своего «сына, брата, мужа» Мифа. На склоне лет у него было новое увлечение – натурщик и боксер Борис Снежковский. Но в этой привязанности не было ничего плотского, только легкий флер гомоэротизма. Сомов стал для Снежковского, с которым познакомился, работая над рисунками к древнегреческой истории о влюбленных «Дафнис и Хлоя», своеобразным наставником и учителем.
К тому же после шестидесяти Сомов неожиданно увлекся рисованием гомосексуальных эротических сценок, вроде «Обнаженных в зеркале у окна» (1934), которые хорошо продавались и мгновенно разошлись по частным парижским коллекциям. Борис с удовольствием ему позировал. В конце 1930-х Сомов создал целую серию портретов обнаженного боксера…
Константин Сомов был из тех гомосексуалов, которые, в отличие, например, от Кузмина, не слишком злоупотребляли гомосексуальностью для своего творчества. В работах Сомова широко представлены все виды эротизма. Сомов ввел в русскую графику эротику как иронический жанр. Это была игра – «усталая порочность не всерьез», как выражались критики.
Декаданс требовал раскрепощения во всем. Но на суровой русской почве любая эротика покажется обывателю, и не только, порнографией, как это и произошло, например, с «Крыльями» Кузмина. Шутовская, скоморошеская, наконец, «скурильная», как любят говорить применительно к Сомову, эротика была с легкостью принята эстетикой модерна и русским искусством.
Певец прозрачной ясности. Михаил Кузмин. (6 октября 1872 – 1 марта 1936)
Один из самых выдающихся русских поэтов ХХ века так запутал своих биографов и современников, что установить точный год его рождения не представляется возможным. Пока природа позволяла, поэт, предвосхитивший своей «прозрачной ясностью» целое направление в русской поэзии серебряного века – акмеизм, старался омолодить себя то на пять лет, то на три года.
Внимательные кузминоведы отыскали-таки затерянный в архивах документ и остановились на одной дате – 6 октября 1872 года, Ярославль. Это была, по выражению Кузмина, «недружная, тяжелая, самодурная и упрямая» семья отставного военного. Отцу, Алексею Алексеевичу, когда появился Миша, было уже 60. Он почти не интересовался его воспитанием и умер, когда сыну едва исполнилось 14 лет.
Из друзей у мальчика были все больше подруги, а не товарищи; он любил играть в куклы, устраивать домашний театр из портьер, стульев и стола. За импровизированной сценой представлялись попурри старых итальянских опер. Из книжек Миша зачитывался Шекспиром, Вальтером Скоттом, Гофманом и «Дон Кихотом».
В 1884 году семья перебралась в Петербург, на Васильевский остров. В гимназии Кузмин учился довольно плохо, но зато был вознагражден закадычным другом Григорием Чичериным (будущим наркомом иностранных дел), которого он ласково называл Юшей. Объединила их страсть к музыке. Именно Чичерину Кузмин впервые признался, что любит мужчин, получив в ответ больше, чем дружеское понимание.
Гомосексуальные связи Кузмина быстро перестали быть секретом и среди гимназистов: «они смеялись». В 21 год у Кузмина случился недолгий роман с офицером конного полка. Хотя встречи с ним были связаны с некоторыми сложностями, в дневниках Кузмин назовет эти годы «счастливейшим временем моей жизни». Примерно на этот же период приходится и бурный роман с неким «князем Жоржем», который весной 1895 года увез Михаила в путешествие по Египту. На обратном пути князь заехал в Вену и внезапно умер… С Мишей начались «каталептические припадки», и он, хотя и донельзя стесненный в деньгах, в 1897-м отправился лечиться в Италию. Припадки закончились, когда Кузмин нанял в слуги юного римского мальчика, которого, с согласия его родителей, собрался забрать в Россию. Но пока ехал до Флоренции, lift-boy Луиджино ему надоел…
…Несмотря на свою гомосексуальность, Кузмин был воспитан в глубоких религиозных традициях, собирался после гимназии идти в семинарию и долгое время мечтал стать старообрядцем. Но кондовая церковность вызывала у Кузмина раздражение, и он бросился искать религиозную истину вне церкви. Этому немало способствовал Григорий Чичерин, провоцировавший интерес Кузмина к итальянскому искусству и католицизму. Впрочем, основой для общения, помимо сексуальных интересов, оставалась музыка. Первые стихи были написаны Кузминым именно для своих и Юшиных сочинений.
Истину же телесную Кузмин нашел в удовольствии, которому беспрестанно предавался. В течение трех лет, начиная с 1905 года, Кузмин пытался обустроить свой быт с 18-летним банщиком Гришей Муравьевым. Муравьев был первым, к кому после князя Жоржа Кузмин почувствовал не только «влечение тела»: «…Я ему верю». Даже собирался ехать в провинцию, в Псков, чтобы жить там вдвоем «своим хозяйством». Встречи с Гришей оставались постоянными до тех пор, пока не вышли «Крылья» (1906).
Вера улетучилась вместе с новыми приятелями и популярностью. Осенью 1905 года на музыкальных посиделках у Альфреда Нурока, озаглавленных «Вечерами современной музыки», Кузмин впервые прочитал свою повесть «Крылья». Послушать «гомоэротический роман» пришли художник Константин Сомов и Сергей Дягилев. На Сомове Кузмин сразу остановил свой взгляд – он был из мужчин его типа – «…худых чисто мужских тел». И вот, уже предаваясь с Муравьевым «поцелуям без любви», Кузмин весь сосредотачивается на Сомове. Не найдя ответа у Сомова, берет в любовники вологодского парня Павлика Маслова, купленного по случаю в Таврическом саду, на петербургской плешке тех времен. Купленного, но верного, искреннего и простого. После первой же ночи обычная петербургская проститутка откровенно скажет Кузмину: «У вас ебливые глаза…» И все лето 1906 года Кузмин будет метаться между Костей и Павликом, пока осенью они не окажутся в постели втроем… После столь смелого эксперимента Кузмин наконец остановит свой выбор на Константине Сомове, оставляя Павлику возможность безуспешно обивать порог его квартиры.
