К 1905 году религиозно-философские собрания были запрещены указом Святейшего Синода как ересь, но концепция, утверждающая однополую любовь, с христианской точки зрения в целом была выстроена.

Каковы же были в сексуальном плане отношения Гиппиус, Мережковского и Философова? Говоря проще, спали ли они вместе? – этот вопрос осторожно задавали в своих мемуарах многие представители русской культуры начала ХХ века. Известно, что Философов не мог иметь традиционных сексуальных отношений с Гиппиус, поскольку еще с гимназической юности сложился как абсолютный гей в кругу таких известных гомосексуалов, как Сомов, Нувель и Дягилев. Примечательно, что в компании Сомов – Нувель, Дима Философов до появления Дягилева тоже был третьим.

Известно, что он несколько раз отвергал плотские притязания Гиппиус и, возможно, предпочел в этом союзе Мережковского…

Известно также, что тесные отношения связывали Зинаиду Гиппиус и издательницу детского журнала «Тропинка» поэтессу-лесбиянку Поликсену Соловьеву (1867-1924)…

…Но в России после 1906 года об их личной жизни почти нет никаких сведений, потому что жили они в основном за границей и очень замкнуто. А там, в беднеющей эмигрантской Европе, на которую с шумом налетала огромная тень Гитлера, было не до интимных переживаний и тонкостей. Парижская эмиграция относилась к Гиппиус с неодобрением. К тому же перед смертью едва живого Дмитрия Мережковского угораздило начать сотрудничать с фашистами…

Итак, у Гиппиус были противоречивые отношения со своей плотью. Как реализовалась ее физиологическое начало в жизни, в сущности, не важно. Потому что борьба с похотью, которую вела Зинаида Гиппиус всю свою жизнь, была направлена не на уничтожение телесного начала, а на его рассеивание, на его андрогинизацию. Гиппиус – единственный духовный андрогин в русской истории ХХ века, воспринимавший культуру сквозь призму этой своей андрогинности.

Быть может, попытка построить свой личный быт в качестве андрогина не вполне удалась. Зато в теории все выглядело блестяще.

«С точки зрения личной любви, – заявила Гиппиус в начале 1930-х годов, – одинаково ненормальны: и мужчина, говорящий, что он любит вообще мужчин (во множественном числе), и другой мужчина, объявляющий, что он любит – женщин. Но они оба абсолютно нормальны, для своей нормы типичны».

Виртуоз «усталой мудрости». Константин Сомов (30 ноября 1869 – 6 мая 1939)

Константин Сомов был вторым сыном в семье историка искусства и художника Андрея Ивановича Сомова, который до конца своей жизни служил старшим хранителем Эрмитажа. В доме была огромная частная коллекция старинных гравюр и рисунков, которые с малых лет мог держать в руках юный художник.

В детстве Костя предпочитал играть в куклы, мастерить для них костюмы, дружить ему было проще всего с девочками.

Образование он получил в частной гимназии К. И. Мая, где одновременно с ним учился Дмитрий Философов. С Димой Костя сразу нашел общий язык, и они сдружились. По свидетельству Бенуа, учившегося в той же гимназии, особая близость Димы и Кости, которые держались вместе и особняком, почти никому не нравилась. И, быть может, они не стали объектами насмешек и изгоями только потому, что оба раньше срока покинули заведение Мая. Но прервалась и дружба подростков, обещавшая перерасти в нечто большее (ведь они оба оказались гомосексуалами). Из-за болезни Диму отправили в Италию, а Костю, которому естественные предметы давались довольно тяжело, отец забрал из гимназии. Сомов поступил в Академию художеств, где с 1894 по 1897 год учился под руководством Ильи Репина.

В феврале 1897 года, не окончив Академии, Сомов отправился в Париж и вернулся в Петербург только осенью 1899 года. К тому времени место друга в сердце Димы Философова давно было занято его энергичным кузеном из Перми – Сергеем Дягилевым. Несмотря на то, что с Дягилевым Сомов будет много сотрудничать, некоторая неприязнь сохранится на всю жизнь – все-таки он увел у него друга и, может быть, любовника.

Но на Дягилева, с точки зрения творческой, ему было грех обижаться. Именно Дягилев, занявшись организацией художественных выставок, в 1898 году привез часть работ Сомова из Европы, где он учился, и представил публике.

Очень быстро, впитав в себя новые веяния европейской живописи, Константин Сомов стал вектором того направления в русском изобразительном искусстве, которое задал открытый Дягилевым, Философовым, Бакстом и, собственно, самим Сомовым журнал «Мир искусства».

Самый заметный лидер «мироискусников», Сомов, создал новый жанр, проникнутый рефлексией и иронией, основанный на стилизации и гротеске. В своих акварелях, картинах, а в особенности, гравюрах он показал особый вымышленный «мирок», населенный странными нереальными персонажами. И главное – он, вдохновленный стилистикой Обри Бердслея, открыл для России некогда абсолютно запретный жанр «ню». Чего стоили его откровенные работы для сборника классических эротических рассказов – «Книги маркизы» Франца фон Блея (1908) с силуэтами вздыбленных фаллосов. В полном «эротическом варианте» книга вышла только спустя 10 лет, в революционной России…

Как проходила жизнь Сомова? В основном на дачах под Петербургом и в Таврическом садике, где можно было выбрать себе на ночь симпатичного молодого гимназиста, чтобы тот хоть отчасти разнообразил привычный досуг с Вальтером Нувелем, который как раз и представил Сомову Михаила Кузмина…

Роман с Кузминым был непродолжительным, но важным для Константина. Скрытный, не склонный к откровенности художник, как шутил Вячеслав Иванов, был Кузминым «развращен» и «лишен девственности».

А что Кузмин? О, он давно мечтал познакомиться с Сомовым, надеясь, что тот когда-нибудь напишет его портрет.

Возможность личного знакомства представилась только осенью 1905 года, когда Кузмин входил в литературу со своей гомосексуальной повестью «Крылья». На Константина произвели впечатление и сама повесть, и облик ее автора. И он, как того хотел Кузмин, действительно напишет его портрет, но только спустя четыре года после первой встречи, когда известность Кузмина уже вполне состоится.

А пока Сомов находился под впечатлением «Крыльев» и с удовольствием форсировал творческое и личное сближение с Кузминым. Зимой 1905-1906 годов они встречались в основном на вечерах в доме у Ивановых, где проходили регулярные собрания «гафизистов» – Сомов, прекрасно разбиравшийся в истории костюма и в современной моде, выступал там в качестве «костюмера».

В это же время художник работал над портретом Вячеслава Иванова и не возражал против присутствия Кузмина. Но влюбленности поэта как бы не замечал – до тех пор, пока… не прочел об этом в дневнике самого Кузмина, который нашел «бодрящим», с «любовью к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья». Как известно, дневник – его Кузмин вел в течение всей жизни – был своеобразной открытой книгой, которую поэт читал в узком кругу.

К весне отношения Кузмина и Сомова стали более близкими. Константин со своим сердечным другом Вальтером Нувелем бывает на квартире поэта – заезжают по несколько раз в неделю, обменивается книгами, обсуждают достоинства любовников и проституток из Таврического сада. Кузмин даже познакомил Сомова со своим любовником Павлом Масловым… Но их интимное сближение произошло ближе к осени. В любовных играх принимал участие и Павел Маслов.

Это эротическое напряжение будет сопутствовать общению двух гомосексуальных пар, Сомов – Нувель и Кузмин – Маслов, в течение, по меньшей мере, года. Потом они останутся друзьями, хотя в записках Сомова обнаружится несколько нелестных отзывов о стареющем Кузмине.

Ну, так что же… Они были слишком разные. Сомов – из шестисотлетних дворян, с неплохим семейным капиталом и собственным домом в Петербурге. И Кузмин – всегда, даже в самые лучшие для него времена, стесненный в деньгах и скитавшийся по съемным столичным квартирам. Константина Сомова, довольно скрытного человека, который почти не вел дневников, не расточал елея и благодарностей, был скуп на комплименты – светские и интимные, невозможно представить на дружеской ноге с каким-нибудь питерским сутенером, увлеченным банщиком или продавцом галантерейного магазина. Для Кузмина же все это было повседневной жизнью…