У современников мы более не находим свидетельств близости Сабашниковой и Иванова, но строка из февральского 1907 года письма Зиновьевой-Аннибал
М.М. Замятиной ставит Сабашникову именно на место третьей – «С Маргаритой Сабашниковой у нас обеих особенно близкие, любовно-влюбленные отношения».
Однако не все было спокойно в триединой системе семейных координат. Тот же Кузмин в своих дневниках обращает внимание на постоянные приступы гнева – «злости» – у Лидии Дмитриевны и замечает излишнюю нервозность Вячеслава Иванова. Вероятно, что и у Зиновьевой были причины ревновать Иванова к Сабашниковой, а у Иванова – восемнадцатилетнего Городецкого к женщине. У последнего к лету 1906 вне брака родился сын…
Но опыт «притяжения третьего» с Маргаритой Сабашниковой-Волошиной оказался наиболее удачным. Сабашниковой Лидия посвятила первый рассказ в замечательном, по мнению критики, сборнике «Трагический зверинец» (к слову, книге – любимейшей у Марины Цветаевой), а Маргарита написала портрет Зиновьевой-Аннибал, правда, уже после внезапной смерти Лидии и оставила о ней трогательные воспоминания в книге «Зеленая змея».
Лесбийская повесть Лидии Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода» («…моя мука высказалась в очень странной форме»), оконченная в начале мая 1906 года, вышла в издательстве «Оры» в 1907 году и почти сразу была арестована по обвинению в безнравственности. В марте арест был снят. Повесть, прочитанная в середине мая 1906 года на одном из вечеров Гафиза, произвела впечатление на публику. В определенной степени она навеяна размышлениями Вячеслава Иванова над природой дионисийства, разговоры о котором велись в башне. Оргии, которые устраивались Зиновьевой-Аннибал и Ивановым у себя дома, являлись «оргиями» в «дионисийском смысле» – это было мистическое действие духовного раскрепощения.
По форме «Тридцать три урода» – дневник лесбиянки. В этом форма текста противостоит интимному дневнику Михаила Кузмина, который Зиновьева-Аннибал отказывалась признать художественным произведением, в отличие от большинства гафизистов. А с точки зрения жизненного опыта «Тридцать три урода» подводят итог неудачной попытки Иванова сделать третьим Сергея Городецкого и намечают в качестве третьей именно Сабашникову.
Только с Зиновьевой-Аннибал Иванов нашел способ воплотить свои идеи в реальность. По справедливому замечанию Бердяева, Лидия Дмитриевна была «более дионисической, бурной, порывистой» натурой. Вспомните хотя бы ее революционное прошлое. Изощренный немецкий академизм Иванова дал плоды благодаря появлению в его жизни этой «огненной» женщины – «золотоволосой, жадной к жизни, щедрой», многодетной матери (трое детей – от Шварсалона, двое – от Иванова) и верной в духовном смысле супруги.
Салон Лидии Зиновьевой-Аннибал и ее супруга Вячеслава Иванова стал самым ярким и самым заметным явлением в салонной культуре декаданса, которая имела отчетливую гомосексуальную направленность. Салонная гомосексуальная культура, как собственно гейская, так и лесбийская, оказалась той колыбелью, в которой зародились взгляды, определившие развитие русской философской и художественной мысли на два, три десятилетия вперед – вплоть до конца 1930-х годов в Советской России и до конца 1960-х в русской эмиграции. Отчасти философская составляющая этих исканий воплощена в книге Василия Розанова «Люди лунного света» (1910, с изменениями 1913 г.). Розанова, впрочем, не было среди гафизистов, зато он принимал участие в собраниях Гиппиус и Мережковского, чей семейный салон, так же не лишенный гомосексуальной ауры, противостоял паре Зиновьевой-Аннибал и Вячеслава Иванова.
Роман Лидии Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода» сделал для лесбийской темы в русской литературе столько же, сколько «Крылья» Кузмина – для освоения русским искусством начала ХХ века темы мужских отношений. Не удивительно, что остроязычная Гиппиус, заподозрив в Зиновьевой-Аннибал серьезную идеологическую оппонентку, поспешила в статье «Братская могила» в июльских «Весах» за 1907 год обрушиться и на Зиновьеву и на Кузмина одновременно, впервые употребив слово «мужеложство». Хотя в языковом контексте того времени это выглядело доносом в полицию, правда, только на Кузмина, ведь царские суды толковали «мужеложство» только как анальное сношение двух мужчин. Но уже попытка распространить употребление слова «мужеложство» на однополые отношения в целом очень симптоматична…
Столь же резкую критику вызвал и сборник рассказов «Трагический зверинец» (1907) – книги об «изломанных» (Юрий Айхенвальд) судьбах женщин.
Попытки создания «триединой семьи» прервала скоропостижная смерть Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал. Осенью 1907 года, ухаживая за больными крестьянскими детьми, она заразилась скарлатиной, смертельно опасной в зрелом возрасте, и сгорела за несколько дней.
Творчество Зиновьевой-Аннибал в Советском Союзе было под запретом. Ее повесть «Тридцать три урода» вновь вышла в России только в 1999 году. Наследие Зиновьевой-Аннибал, начавшей писать довольно поздно, во время своего супружества с Ивановым, составляет несколько десятков статей, рассказов, пьес и миниатюр. Ее путь в жизни и искусстве – последовательное движение женщины в сторону духовной и телесной свободы и раскрепощения.
«Мне близок тайный твой недуг…». Поликсена Соловьева (Allegro) (1 апреля 1867 – 16 августа 1924)
«Это длится иногда до самой смерти. Умилительное и устрашающее видение: дикий крымский берег, две женщины, уже немолодые, всю жизнь прожившие вместе. Одна из них – сестра великого славянского мыслителя, которого сейчас так много читают во Франции. Тот же ясный лоб, те же ясные глаза, те же мясистые обнаженные губы…», –вспоминает Марина Цветаева в своем «Письме к Амазонке» самую известную женскую пару в России начала ХХ века – поэтессу Поликсену Соловьеву и писательницу Наталью Манасеину.
…Мы, как встарь, идем рука с рукою
Для людей непонятой четой:
Я – с моею огненной тоскою,
Ты – с своею белою мечтой.
Так эта прогулка по дикому берегу жизни воплощена в поэзии Соловьевой. …Встретилась Цветаева с «двумя женщинами» в белогвардейском Крыму в кровавые 1920-е. Марина – эмигрировала, Наталья и Поликсена – вернулись в столицу. Они были неразлучны двадцать лет, пока сквозь «темный вечер жизни» ни дошли «безмолвно <…> до заветных дверей». Поликсена открыла эту дверь первой. Что стало с Натальей – неизвестно… Мы не знаем точной даты ее смерти.
Поликсена была двенадцатым и последним ребенком в семье известного русского историка Сергея Михайловича Соловьева. С того времени, как девочка взяла в руки карандаш, она стала рисовать. Как только изучила основы грамотности (писать и читать выучилась в 5 лет), – начала записывать стихи. Первое из них послала старшему брату Всеволоду, когда ей исполнилось восемь лет.
«Все первые стихи мои воспевали природу и роковые сердечные страдания…», – признается Соловьева в автобиографии 1911 года. Но «роковые страдания» словно повисали в воздухе – предмета их как будто не существовало. Мужчины не интересовали девушку, которая всю себя посвящала искусству – рисованию и словесности. Она занималась в Школе живописи, ваяния и зодчества, училась у самого Поленова. Поликсену интересовало все подряд, она долго колебалась, что предпочесть. Кроме рисования, училась музыке и мечтала о карьере актрисы. До конца жизни полагала: выбрав литературу, «загубила свои сценические способности».
Когда Соловьевой было пятнадцать, ее брат Владимир, известный русский философ, показал стихи сестры Фету, который нашел, что в них «есть entrain». Так, благодаря похвале Фета, вектор творческих интересов Соловьевой окончательно направился в сторону поэзии. Ее первые стихи, подписанные криптонимами П.С., появились в журнале «Нива» в 1885 году. Ей было 18 лет. Все тексты со времени выхода ее первого сборника «Стихотворения» в 1899 году написаны от лица мужчины и подписаны псевдонимом Allegro. Он был придуман наскоро для публикации стихов в журнале Н. К. Михайловского «Русское богатство». Публика и критики не поверили, что Allegro – женщина, и решили, что этот «пламенный господин» – сам Михайловский. Посчитав подобные отзывы за комплимент, Поликсена «разоблачилась» и до смерти подписывалась – П. Соловьева (Allegro).
