Тангуты вернулись и еще дважды атаковали Пржевальского и его людей, которые тем не менее вернулись к истокам Хуанхэ, где одному из озер, питающих реку, было дано название «Озеро Экспедиции». С этого момента нападения тангутов, скорее шумные, нежели опасные, уже не прекращались. В течение нескольких недель они неотступно преследовали маленький отряд казаков, не нанося, впрочем, ощутимого вреда.

В сопровождении лишь части своих небольших сил Пржевальский покинул южный Цайдам и направился в его западную часть, столь бесплодную, что там не могут жить даже верблюды.

Долгий переход в 800 верст привел полковника к берегам необитаемого болота, где гнездились лишь тучи фазанов. В местечке, именуемом Газ, он провел три месяца: оттуда путешественники совершили переход еще в 800 верст в Западный Тибет, где открыли три новые горные цепи. Возвратившись в Газ, они через ущелья вернулись в Лото, населенное тюркскими племенами, весьма гостеприимными. Такой же доброжелательный прием они встретили в западном районе Китая, граничащем с Восточным Туркестаном.

По утверждению Пржевальского, это великолепная страна: с жарким климатом, с плодородной почвой, дающей два урожая в год (в феврале и июле), где население круглый год имеет свежие фрукты и где не бывает зимы.

Все время двигаясь вперед, Пржевальский снова попал в пустыню с редкими вкраплениями оазисов. Около Черчена он открывает доселе неизвестную горную гряду, которой присвоил название Царя-Освободителя[274]; он первым также исследовал реку Хотан; переправился через нее, затем через Тарим и достиг богатого оазиса Аксу, затем пересек Тянь-Шань и достиг Секу, конечной точки своего путешествия.

Подводя итог сказанному, следует признать, что четвертая экспедиция, совершенная по почти неизведанным местам, выдвинула полковника Пржевальского на одно из первых мест среди исследователей Центральной Азии.

Произведенный после возвращения в генералы лично императором, по достоинству оценившим заслуги солдата и исследователя, Пржевальский смог наконец-то отдохнуть. Но и тут демон-искуситель дальних странствий не оставлял его в покое.

Он готовился отправиться в Тибет, но смерть от переохлаждения настигла его в Караколе, маленьком городке Семиреченской области. Будучи просвещенным монархом, другом наук, царь, отличавший Пржевальского особым расположением, повелел переименовать Каракол в Пржевальск[275].

Преждевременная смерть исследователя явилась большой потерей для русской армии и для науки, прогрессу которой он способствовал столь активно и успешно, и имя его будет жить в памяти людей как имя человека, прославившего родину и человечество[276].

Первые европейские путешественники в Японии

Первые сведения европейцев о Японии едва ли восходят к более раннему периоду, нежели начало XVI столетия. Правда, тремя веками ранее Марко Поло упоминал под названием «Сипанго» — китайское название, «Джипенкуэ», Царство восходящего солнца — о Японии как о большой стране, расположенной к востоку от Китая, однако это название ни о чем не говорило европейцам. Что вполне объяснимо, учитывая полное отсутствие каких-либо данных об этой стране.

Старинные космографии конца средневековья сохранили тем не менее это название венецианского путешественника, что послужило причиной весьма курьезной ошибки. Первые открыватели Америки, обнаружив остров Куба, сочли, что добрались до королевства Сипанго.

Однако, как заметил господин Вивьен де Сен-Мартен, Фернан Мендиш-Пинту[277] не был, как это считалось, первым португальцем, добравшимся до Японии (1542 г.). Из анналов империи видно, правда хронологическая последовательность весьма неточна в столь отдаленный период, что за двенадцать лет до Пинту, то есть к моменту, относящемуся к 1530 году нашей хронологии, другие португальские моряки уже попадали на эти неизвестные берега.

До этого — ничего!

Что является правдой, так это то, что Пинту дал «зримое» описание этой самой удаленной суши, которому романтические приключения и привлекательность неизвестного придали огромную убедительность.

Как бы то ни было, но человек он был весьма своеобразный и вполне заслуживает столь широкой известности. В течение двадцати лет Пинту скитался по восточным морям то в качестве раба мусульман или малайцев, то будучи пиратом, а то и наделенный посольскими полномочиями. Описание его приключений является самой фантастической одиссеей и самым авантюрным романом из всех написанных. И если оттуда нельзя извлечь достоверных сведений с точки зрения географии, тем не менее оно представляет существенный интерес как географический документ той эпохи, рисуя нам верную картину привычек и характера большинства из тех, кто в те далекие времена посещал удаленные западные области.

Однако это чисто случайное посещение Японии Мендиш-Пинту послужило отправной точкой для последующих отношений между Португалией и микадо. С первого же момента было условлено, что ежегодно португальское судно будет доставлять на Кюсю шерстяные ткани, меха и т. п. И в этом случае, как, впрочем, и всегда, за торговцами тут же последовали миссионеры. Едва прошло семь лет с момента отплытия Пинту, как в 1549 году в Японию явилась миссия иезуитов. Ее возглавлял знаменитый Франсиско Ксавьер, чей талант, добродетели и вера сделали его самым привлекательным из всех миссионеров.

Народ и правительство встретили священников и негоциантов с распростертыми объятиями, не чиня никаких препятствий проповедям христианства, равно как это было сделано раньше в отношении установления торговых отношений. Это была полная свобода, золотой век для вновь прибывших. Как одним, так и другим было разрешено свободное передвижение по всей территории империи. Народ охотно раскупал товары и внимательно прислушивался к проповедям.

Поэтому в первое время обращение в христианскую веру шло довольно успешно, и работа миссионеров была плодотворной. Коммерция также процветала, благодаря содействию со стороны губернаторов прибрежных провинций. Падкие на редкий чужеземный товар, японцы покупали все, не торгуясь.

Однако самые элементарные чувства осторожности и сдержанности недолго сопутствовали столь счастливому развитию событий. Вскоре португальцы стали открыто злоупотреблять незнанием японцев истинной стоимости продаваемых им товаров и старались получить прибыль не менее чем сто к одному. Обнаружив наконец, что их просто обкрадывают, японцы начали потихоньку шушукаться, а затем и открыто возмутились. Естественно, духовенство, осуждая в душе жадность торговцев, встало тем не менее на их сторону, поскольку они были соотечественниками. Мало-помалу дело дошло до того, что пришельцы окончательно обнаглели, распоясались, стали рассматривать Японию как покоренную страну и открыто презирать ее обычаи и законы.

Столь дикое поведение вскоре принесло свои неизбежные плоды. Первоначальное уважение островитян сменилось недовольством и открытой неприязнью. За португальцами последовали испанцы, другие религиозные ордена и, в частности, доминиканцы. Сразу же возникло неизбежное соперничество между португальскими и испанскими торговцами, между иезуитами и доминиканцами. Местное население уже не знало, кому внимать, и разделилось на сторонников как тех, так и других. Возникли споры, стычки; анархия надвигалась со всех сторон. Желая остаться хозяином в собственной стране и восстановить мир, правительство приняло указ, запрещающий японцам принимать католическую веру. Это произошло в 1586 году.

Прошло десять лет, а указ не действовал. Напротив. Прибывали все новые миссионеры, распри усиливались, а по наущению новоявленных святых отцов новообращенные жгли идолов и разрушали храмы. В 1596 году появился новый указ, официально запрещающий христианскую религию.