Мало-помалу я все же освоился с этой невообразимой тряской и свыкся с ней настолько, что в конце путешествия мне удалось даже несколько раз соснуть в этом ящике для пыток».
Вслед за этим произошел целый ряд совершенно невообразимых происшествий, являющихся непременным и весьма неприятным сопутствующим фактором любого путешествия по Китаю. Постоянная тряска здесь в счет уже не идет, ибо это постоянный атрибут кочевой жизни в катящемся ящике, называемом повозкой. Зачастую дорога становится совершенно непроезжей, а колдобины по краям колеи становятся такими высокими, что повозка того и гляди вот-вот развалится. Чтобы не опрокинуться, возница выбирается из колеи и идет куда глаза глядят, напрямик через поля, нимало не беспокоясь о том, что скажут или сделают их хозяева.
Наконец день заканчивается, очередной этап вымучен, как выражаются наши старые служаки, и мы оказываемся в деревне, а следовательно, на постоялом дворе. Но это уже не времена Марко Поло и, старея, Китай уже многое потерял. Постоялые дворы теперь грязны и находятся в еще более мерзких деревнях, где на улицах полно зловонных луж, наполненных нечистотами животных и людей и гниющими отходами…
За неимением лучшего приходится довольствоваться и этим. И все же иногда приятно оказаться под крышей, голодному, валящемуся с ног от усталости, измочаленному, и перекусить, отбросив всякие предубеждения, чем бог послал и тем, что можно достать за деньги. Чувствуешь себя просто счастливым, что удалось сюда добраться без поломки и не засесть на всю ночь в какой-нибудь рытвине под проливным дождем, поскольку в довершение всех несчастий, еще и льет дождь.
И еще одно крайне неприятное обстоятельство: полное отсутствие солидарности, взаимопомощи у возниц, доходящее до абсурда, поскольку они действуют по принципу: мое дело — сторона, не задумываясь о том, что завтра любой из них может попасть в такой же переплет. Они не оказывают никакой помощи своему товарищу, что мается от скуки в ожидании подмоги, за которой путешественник вынужден отправиться в ближайшую деревню. Наконец приводят быков, все наперебой начинают предлагать свои услуги и заламывают с вас втридорога, разумеется; повозку разгружают, быки вытаскивают ее, иногда по частям, из грязной колдобины, в которую она угодила. Так проходит часть ночи. Наконец добираемся до какой-то вонючей деревеньки и зловонного постоялого двора, наскоро перекусываем чем-то совершенно невообразимым из дикарской кухни, закутываемся в свои более или менее влажные одежды, дабы избежать укусов самых разнообразных насекомых, кишащих в этих грязных местах и в конце концов засыпаем, совершенно разбитые, на постели из листьев сорго; хорошо еще, если они оказываются свежими. Считайте, что вам повезло, если дальше к северу вам удастся отдохнуть на «кунге», представляющем собой нечто вроде большой печки, занимающей бо́льшую часть комнаты и служащей одновременно и лавкой и постелью. Построенная из глины или кирпича, она обладает тем достоинством, что на ней можно расстелить циновки и отдохнуть более или менее спокойно.
Изредка, однако, кое-что занятное встречается на дорогах. Кое-где можно заметить какие-то сооружения из гладко отшлифованного камня. Это нечто вроде портиков, где в нишах находятся большие глыбы хорошо обработанного черного мрамора, на которых выгравированы длинные надписи, посвященные каким-то достопамятным событиям или деяниям известных людей. Иногда дорогу путешественникам преграждает бесконечная вереница быков, груженных каменным углем. И тогда волей-неволей вы вынуждены ждать бог знает сколько времени! Встречаются также поля, более или менее возделанные, сельские местечки, более или менее заселенные, деревни, в той или иной степени грязные, затем ручьи, речушки, которые можно преодолеть вброд, реки с паромными переправами, справа и слева от дороги попадаются кладбища, разбросанные по полям, с небольшими кипарисовыми рощами. Попадаются и встречные повозки, везущие путешественников, таких же измученных и подверженных тем же испытаниям местными дорогами, бредут пешеходы с традиционными бамбуковыми шестами на плечах, на концах которых болтается какая-то поклажа, люди, толкающие перед собой тачки, а иногда и тачку с парусом, вид которой когда-то так развеселил достославного Марко Поло!..
Иногда дорога, которая была до этого плохой, но просто плохой, с ее колеями, где худо-бедно, но еще могли катиться гордо именуемые колесами диски, украшенные гвоздями, так вот, эта дорога, позвольте повторить, становится совершенно непроезжей. Мулы вытягивают шеи, возница щелкает кнутом, а путешественник, уже свыкшийся с этим неспешным передвижением, высовывает нос в окошко и интересуется, почему вообще остановились. Наконец все выясняется! Идет ремонт дороги! Крестьяне, насильно согнанные на работы, распределяются по обеим сторонам дороги побригадно, с лопатами и мотыгами, роют канавы, землю из которых выбрасывают, а затем разравнивают на дороге. В результате так называемый ремонт тут же превращает дорогу, которую, обладая неуемным оптимизмом и с большой натяжкой, все же можно было назвать проезжей, во вспаханное поле, где каждый шаг дается с неимоверным трудом. Немного времени потребуется дождю, чтобы пропитать эту рыхлую землю, превратить ее в непролазную трясину, в которой вязнут и мулы и повозки, а путник оказывается обреченным на нескончаемое ожидание.
Однако постоялый двор, даже самый примитивный, к счастью, вознаграждает путешественника за все тяготы перегона. Издерганный, измученный, накувыркавшийся вдосталь, покрытый синяками, бедняга в конце концов начинает помаленьку продвигаться вперед и отдает себе в этом отчет, замечая порой с несказанной досадой, насколько полегчал его кошелек.
Его кошелек! Не более чем общепринятое выражение. Поскольку здесь, в Китае, этой невообразимо странной стране, кошелек мог бы стать удивительным монументом… Однако лучше поговорить о деньгах сейчас, дабы не интриговать читателя по поводу металлических кружков, имеющих хождение в этой империи странного и неожиданного.
В Китае существует только одна разменная монета, медная, называемая местными жителями «цянь» и которую европейцы окрестили «сапек». В центре монеты проделано квадратное отверстие. Состав ее и, следовательно, действительная стоимость подвержены сильным колебаниям в зависимости от нужд провинциальных властей, которые только и имеют право ее отливать, поскольку она действительно отливается, а не штампуется: количество меди, входящей в ее состав, иногда увеличивается, но чаще уменьшается и заменяется эквивалентными количествами свинца, олова, цинка, железа и даже земли. Вес и размеры монеты также меняются. В периоды волнений и возмущений провинциальные власти, дабы увеличить свои доходы, «урезают» монету, и тогда фальшивомонетчики, для которых Китай поистине рай земной, пускают в обращение еще более урезанные, если, конечно, это возможно, сапеки. В результате возникает фантастическая путаница, напоминающая известную головоломку, рожденную в той же стране, что и эта поистине уникальная монета.
Монеты нанизывают на шнурок, пропущенный через центральные отверстия; собранные таким образом в нечто напоминающее четки, они называются «цяо» и служат самым ходовым средством денежного обращения. Но и цяо не является фиксированной единицей: он может состоять из тысячи сапеков, разделенных узелками на столбики по сотне монет. Иногда в нем бывает восемьсот, пятьсот, четыреста, а то и меньше монет. Но поскольку состав каждой монеты неоднороден, то вполне допустимо включать в цяо наряду с полновесными монетами и сапеки меньшего достоинства. При сохранении всех пропорций вот была бы «радость» для наших французских мясников и тихий ужас для всех домохозяек! Как бы то ни было, но эти «вкрапления» разнородных монет являются предметом бесконечных споров, в которых и проявляется дух и сущность китайской расы.
Кроме использования в цяо обесцененных монет, торговые правила в некоторых местах разрешают банкирам удерживать более или менее значительное число сапеков в качестве комиссионного сбора. «Так, — пишет господин Руссе, — мне частенько случалось подозревать моего повара в том, что он наживается при закупке провизии, поскольку я просто не знал, что он совершенно законно недодает мне десять, двенадцать, а то и пятнадцать сапеков на тысячу».
