— Зачем! — восклицал Сула. — Зачем Алфреду за море?! — запротестовал он, к удивлению Вальве. — Эстонцам здесь дело надо делать. Эти… они здесь не вечно… — произнес он с ударением, и было ясно, кто эти «они». — На Большой Земле остались опытные бойцы. Многие в лесах еще в сороковом боролись с ними, задолго до прихода немцев. Многие из них и немцев в лесах били. Сейчас немало людей подались за море, но на Мокрой Земле, в лесах Черный Андрес, майор собирает всех, кто остался. Выбраться с Острова на Большую землю все-таки проще, чем за море. Да и нужнее.

На прощание Сула предупредил:

— Сейчас вроде и не трогают никого, чтобы опровергнуть немецкую пропаганду. Кончится война, начнут вывозить народ, как раньше. Им же надо, чтобы на наших берегах поселились их люди. Так-то для них спокойнее[8].

После его ухода долго одолевали Землянику мысли про дальнейшие перспективы жизни, а они не представлялись радужными.

Дней пять понадобилось все-таки матери Вальве, чтобы выпрямиться, видно, в природе так: кто редко болеет, если уж заболеет, так основательно. А пять дней… Это, конечно, многовато для шестидесятилетнего человека. Земляника могла наконец отправиться обратно в Прятки. Сула больше не показывался, но Вальве не сомневалась: про ее уход из Карула ему станет известно. Она спешила к Алфреду, даже забыла захватить сала, но газеты кое-какие раздобыла.

В деревню Прятки спешили также два друга — Король и Маленький Иван. Скелет оскорбил Короля, обозвал дерьмом. Это настолько низко, что даже не задевало гордости Его Величества — он не умел ни чувствовать, ни думать на столь низком уровне, попросту даже не понял, что его оскорбили. Его выгнали из Штаба истребительного батальона, и против этого у него не было основания возражать. Распухла губа и глаз лиловел, но ведь и он теперь может сказать, что был в застенках НКВД. А в этих застенках не такое еще случается…

Выйдя из НКВД, он побежал сначала сам не зная куда. Потом остановился, принюхался к южному ветру и направился опять на Кривую улицу; здесь то же самое, то есть закрыто и никаких следов. Отсюда он помчался опять на Малую Гавань — за желтой дверью по-прежнему глухо. Тогда побежал в Тори к Лилиан Вагнер: где еще искать следы Маленького Ивана, как не здесь. Опасливо подходил к воротам дома Вагнеров, боялся старого хозяина. Ему показалось, что у него для этого достаточно оснований: каждый кот в курсе, чье мясо съел…

Осторожно открыл калитку, словно боясь злой собаки, хотя здесь собаки не держали, вошел во двор, повернул за угол и, подняв ногу, замер: сам Вагнер, седой человек с морщинистым лицом, возился с какими-то инструментами у входа в дом. Услышав крадущиеся шаги, оглянулся, окинул Короля серыми глазами, а тот лихорадочно соображал: убежать или идти дальше?

Бежать все же недостойно. Король продолжал храбро идти к крыльцу дома, даже заставил себя вполне озвученно произнести «…ствуйте». Вагнер не взглянул в сторону посетителя. Он озабоченно колдовал со своими инструментами. И Король юркнул в дверь коридора. Правда, у него мелькнула мысль спросить, дома ли Лилиан, но фраза эта показалась ему чересчур длинной. Однако в доме его ожидал страшный удар: дело даже не в том, что Лилиан и Иван сидели рядышком за столом, а в том, что на столе перед ними лежали… учебники. Иван что-то старательно выводил в тетради, Лилиан следила за его рукой.

Лилиан, взглянув, вскрикнула:

— Подрался?

— Нет, — ответил ошарашенный Величество и, чуть не заикаясь, спросил, показывая взглядом на тетради перед носом Ивана: — А это… что?

Иван виновато взглянул на друга, растерялся. Видя растерянность своего ученика, Лилиан ринулась в атаку:

— Ты по-русски не понимаешь, а он уже и эстонский выучил. А если он не захочет поговорить с тобой по-эстонски, как тогда?

— Почему не захочет? — такое Королю показалось абсурдным. — Он же хочет.

Король знал, что именно благодаря стараниям Лилиан он может общаться с Иваном запросто на своем языке, сам же он «марсианский», как шутя все еще называл родной язык Ивана, понимал плохо. Запомнились многие обороты его речи, особенно те, которые Иван, бывало, произносил, разозлившись на что-нибудь.

— Несправедливо! — не отступала Лилиан. — Ему же приятно, когда и ты умеешь на его языке, если вы друзья… А в школе? Как он будет учиться, если не знает нашего языка?

Короля парализовало: не ослышался ли он? Где? Когда? Что?! В школе?!

— В какой еще школе? — Кругом сплошное предательство.

— Чем плохо, если я и немецкий знаю, и эстонский, и скоро по-русски говорить смогу? — убеждала Лилиан, но Королю, честно признаться, не до возражений: у него болел глаз. Разве Иван пойдет в школу? Война ведь еще не кончилась… С какой стати ему туда вообще идти? Лилиан стала выспрашивать, кто побил Короля, откуда у него син… лиляк?

— У Калитко все время закрыто, — не отвечая Лилиан, обратился он к Ивану. — Куда они все подевались?

Иван растерянно взглянул на свою учительницу, словно советуясь о чем-то. Он посерьезнел, а Лилиан смущенно замолкла. Потом Иван начал сбивчиво объяснять, что Калитко пил много гехатипата, у него что-то случилось с сердцем и его забрали в больницу, а там столько больных, что и посещать не разрешают… Король лишь потом узнал, что так объяснить случившееся научила Ивана эта маленькая мудрая принцесса — Лилиан, предвидя, что известие об убийстве Ирины и Калитко может гибельно подействовать на Короля: так уж случилось, что все его сверстники из народа Тори знали, как тяжело заболел Король после увиденных в замке замученных людей в те дни, когда кончилось первое русское время. И Лилиан не забыла об этом.

Вот и получилось, что никто из них сразу не рассказал о том, чем мальчики обычно с огромным удовольствием ошарашивали один другого — о чем-нибудь потрясавшем, удивительном, страшном. Вообще-то, одно дело рассказать, совсем другое — все это еще раз пережить. А чтобы рассказать, как все было, — надо же в точности. Мальчики не могут без точности. Но в действительности ТАКОЕ их природе все-таки противоестественно, если, конечно, они не выросли в окружении лицемерия, обмана и жестокости, в окружении, которым принято смаковать все уродливое, противоестественное.

Синяк под глазом остался пока необъясненным. Король не был склонен удовлетворить законное любопытство своих друзей и, услышав из коридора топот и звон металла, говорившие о вероятном появлении старого Вагнера, поспешил распрощаться. Иван надел куртку и шапку, похлопал по карману, в точности так же, как делал Жора Калитко перед тем, как выйти из дому проверяя, не забыл ли чего, — в данном случае это могла быть только трубка. Он смущенно простился с Лилиан, сказав:

— Скоро приду.

И они вышли под молчаливым серьезным взгляд девочки. Она смотрела им вслед задумчиво, даже немного грустно. О чем она думала, эта светловолосая красавица Лилиан?

А друзья, как-то само собой получилось, побежали в сторону дома Эдгара. На ходу, вернее на бегу, Король коротко обмолвился, что был в тюрьме. Король дал понять, что «там» его слегка избили… Он вдоволь наслышался в свое время рассказов взрослых о тех, кого в тюрьме били, и обычно про это говорилось в уважительно-сочувствующем тоне. Он не ошибся: Ивана такой факт тоже привел в восторг — человека били в тюрьме! Вот это да! И он, этот герой, ходит с ним рядом, его можно даже руками потрогать… Такое не каждому доступно. Насладившись произведенным эффектом, Король рассказал и о Свене с Комсюком.

— А ведь был моим офицером!

— Предатель — никакой не офицер.

Они как-то незаметно очутились у особняка Эдгара. Решили: Иван на улице покрутится, подождет. Король мигом про Алфреда узнает. Потом пойдут бить предателя.

— Разжаловать! — уточнил Король. — Когда предателя разжалуют, у него над головой разламывают шпагу, срывают пуговицы и погоны.

Иван считал, что это ерунда что-то ломать, отрывать.