Который уже день находился Король в постели? Он не знал. Он не считал дней. Он следил за крысами. К нему заходили люди — он не обращал на них внимания. Роози, Сальме, Хельви, Эндель, Яан заходили, чтобы привлечь к себе высочайшее внимание, но Король недосягаем. Больше других старалась старшая дочь Зайцевых, Энда, которая по вечерам разговаривала с ним через забитую гвоздями дверь между их комнатами, но ему все равно, и Энда говорила как будто с дверью. Он слышал, как Энда раздевалась, даже знал значение каждого шороха — ему все равно. Король смотрел на крыс.

Когда какая-нибудь подкрадывалась совсем близко, он мог посмотреть ей в глаза. И они смотрели друг другу в глаза, Король и крыса, не мигая, как, бывало, он соревновался в этом со Свеном: кто раньше моргнет или отвернется. Крыса не отворачивала своего взгляда, она смотрела не моргая, затем, не считаясь с королевским взглядом, продолжала свое дело. А Королю представлялись те глаза, которые он видел когда-то в ателье Калитко. Потом у него мучительно болела голова и вместе с головными болями появлялась Энда, клала ему на затылок горячее влажное полотенце, гладила его лоб до тех пор, пока он не засыпал.

Он не мог долго спать. Едва закрывались глаза, появлялись сверчки и цыркали, цыркали, он просыпался и опять видел глаза, а голос Калитко говорил, что в будущем станет в мире их столько — от них невозможно будет укрыться; днем и ночью они повсюду за всеми следят; а сам глаз, говорил голос Калитко, сам зрачок… нехороший, он и свиреп, и холоден, и неумолим; отдели глаз от лица и смотри в него — невыразительный он, какого бы цвета ни был; но глаз, то есть зрачок, есть окно внутрь неведомого мироздания, живого организма, и то, что внутри, через это «окно» возможно увидеть. Но что там у крысы внутри? Какое у крысы внутри мироздание? Королю не удалось это рассмотреть…

Тогда он заплакал: хотелось видеть, что внутри у крысы, а не мог. Ему словно явственно слышалось, как голос Калитко объяснял, что все глаза в мире есть на самом деле проход в космическое пространство. Он плакал, подходила Энда, гладила его лоб, прижималась к горячему лицу Короля своим и шептала: «Успокойся, все уже прошло, уже этого нет, ничего такого нет, все прошло, прошло — ушло, ушло, ушло…» И удивительно, он действительно больше не видел глаз, и красных следов на снегу больше не видел, и непонятное страшное беспокойство постепенно отпустило. Энда каждую свободную минуту проводила у постели Короля, и как будто на всю жизнь в его памяти запечатлелся ее шепот: «…прошло, прошло — ушло, ушло…»

Ушло не ушло, но Король не ел. Он понемногу успокоился, однако стал ко всему безучастен, в том числе и к еде. Ему нравилось, когда его гладила Энда — кому не понравится! Он слушал ее рассказы про корову и лошадь и про другую живность на Большом Ару, в частности про жирного и ленивого кота, который наотрез отказывался заниматься крысами, предпочитая молоко, даже овсяную кашу. На еду Король никак не реагировал. Ежели человек или какая-нибудь скотинка не ест, то врач, ветеринар и вообще любой скажет, что он болен. Сколько ни приносила старая хозяйка ему еду, он не мог заставить себя проглотить и ложки молочного супа.

Ему, естественно, избегали напоминать даже намеками про Малый Ару и о том, когда и куда увезли тела убитых. Никто ни о чем его не расспрашивал. Будучи в горячке, он сам о многом рассказал. С ним вели себя так, словно и не существовало на свете никогда Малого Ару.

А старого болтуна Зайцева к нему сперва даже не пускали, хотя его голос не раз слышался за дверью, когда он делал попытки прорвать линию обороны, доходили обрывки его гневных фраз: «…что я — дурак? Я ему про друго…»

Все же старый Зайцев наконец прорвался и начал по-своему воздействовать на нервную систему Люксембургского Короля. Осведомившись о порядках во дворце Его Величества в его королевстве, он особенно интересовался, из каких и какого количества блюд обычно состоит обед коронованных особ. Одним словом, старик допытывался, хорошо ли кормят королей. Видя, что этот вопрос не занимает Его Величество в данную минуту, что он все косит глаза под кровать, заглянул туда и Зайцев. Но в те минуты, когда в комнате бывали посторонние, крысы не появлялись. И тогда старый Зайцев решил продемонстрировать — в который раз! — свою эрудицию: выяснилось, что он, если и не знал про обычаи во дворце люксембургских королей, тем не менее какое-то представление относительно питания монархов имел.

— Я тебе еще не рассказывал, как ели при Катерине? Да, конечно… Это я тебе говорил про Лукулла Лукулловича, а про Потемкина и… Так вот у Катьки это называлось «выносы». Слуги выносили еду… Блюда называются, понимаешь? — Старый Зайцев, худой и черный, хотя вообще-то он черным не был, такое впечатление создавалось из-за густой щетины на небритом подбородке, на Короля смотрели добрые, с хитрецой, карие глаза. Король, конечно, слушал. Он поглядывал на Зайцева, даже силился улыбнуться, но понимал ли? Трудно сказать. — Сначала супы подавались и двадцать пять видов закусок, потом шли тридцать пять вариантов блюд не очень вкусных… так себе, всякое разное. Затем несли особые супы, а чем особые?.. Кто ж их знает? Затем рыбные блюда, после них жареные куры, опять тридцать блюд всякого разного, потом сладкие блюда.

Король, оказывается, уснул, но сверчки ему не показались, не было и мохнатеньких, Он видел во сне жареные, дымящиеся куры, но они не вызывали никаких эмоций. Пока он спал, Зайцев, выразительно рассказывая, сам вытирая время от времени слюни загоревшими с лета черными и немытыми руками, которые, в свою очередь, вытирал о старые залатанные брюки. Он описывал сладкие блюда — Король просыпался и продолжал слушать, иногда ему казалось, что его вырвет, тогда приходила Энда, и старого болтуна прогоняли. Но Король не ел.

Когда старый Зайцев в другой раз прорвал оборону королевского покоя, он продолжал, словно и не прерывался:

— А граф Строганов, — Зайцев с опаской поглядывал на дверь, — спасибо ему, что дают в городских столовых бефстроганов.

Его Величеству не приходилось есть бефстроганов. Но и это его не волновало, он даже не спросил, что это такое.

— У графа жрали, лежа на кушетках, как у римлян. Сидя нельзя, только лежа на кушетках или… валяясь в кровати. Тоже присутствовали перышки, как положено.

— Разве перышками едят? — впервые оживился Король. Он же не дурак, чтобы не знать, какими приборами пользуются во время еды; он знал, что китайцы палочками едят, поскольку отсталый народ, бедный к тому же: на палочку-то много не подцепишь, экономно. Но перышки…

— А перышки, чтоб рвало — горло щекотать. Я же рассказывал. Разве не помнишь? У князя Потемкина, слышь, работали десять главных поваров, им подчинялись двести сорок поварят. Однажды Катя, царица значит, сказала, что больше всего обожает вареное мясо с солеными огурцами. Потемкин тут же велел поварам изобрести чудо-блюдо: из соленых огурцов вынули мякоть, кожуру набили особой смесью из орехов, перца, добавили ароматных корней и мясного фарша из языков северных оленей. Катька буквально обожралась.

Королю показалось, что он мог бы отведать языка северного оленя, но где ему здесь взяться, этому языку?

— А у Строганова! Здесь угощали так угощали! Печеными оленьими губами и медвежьими лапами… тоже печеными, еще печеночками кукушки и налимовыми сердцами, — старый Зайцев зачмокал от удовольствия, словно он все это сейчас ел, глаза блестели. — Русские римляне еще в баню ходили после щекотания горла… Золотыми тазами там не пользовались — рвали просто в ведро. А после жрали прессованную, как шоколад, черную и красную икру.

— А шоколад? — у Короля начинало играть воображение.

— А как же! Но у них еще вот какая штуковина: посредине стола стоял большой стеклянный сосуд со спиртом, а в нем плавала человеческая голова. Когда Строганов с этой головой чокался… это когда «прозит» кричат, понимаешь? Но он говорил не «прозит», а «моменто мури» или «моменто мари», только с этого момента у них и начиналось жранье. Потом перед ними танцевали голые рабыни…