Король решился уточнить: Иван-де говорит по-эстонски совершенно свободно, так что он почти эстонец. Иван тут же сказал: «куррат!» и еще «но муйдуги»[4], и вышло почти без акцента.
— Он что, полуверник? — уже мягче спросила Старая Хильда. На Острове полуверниками называли тех, кого считали смешанных кровей, и отношение к ним было все же лучше, чем к чистокровным русским. Король поспешил подтвердить, что да, Иван самый настоящий полуверник: отец — турок, мать — индианка, брат — эстонец, а сестра — китаянка. Король, признаться, точно не знал, что означает полуверник.
Вооружившись топорами, друзья принялись вырубать кустарник ивняка. На обед Хильда сварила мучной клейстер — свое дежурное варево. После работы дала в уплату опять сала и муки, а Королю так и не удалось показать Ивану аккордеон: не случилось очутиться в непосредственной близости от шкафа в спальне. Брюки… Они висели в амбаре — не посмотришь. На весну и лето Хильда обещала много работы: канавы углубить, грядки на огороде вскопать, заборы починить; не мешает и орехи собрать, когда поспеют, а теперь, если они хотят еще перловой крупы — она даст, но надо бы сбегать им и собрать молодые сосновые шишки, сосняк-то близко, с полкилометра.
Хильда умолчала о том, что шишки принимают в лесничестве за деньги, — за килограмм будто бы сорок копеек. Она сунула своим батракам по мешку и отправила в лес.
Работники покорно согласились собирать еще и шишки, они считали, что день прошел вполне успешно: заработали достаточно продуктов, значит, не нахлебники у Калитко. Днем, когда рубили ивняк, даже солнце ненадолго показалось. Сейчас падал мягкий снег, в природе царила тишина. Они шли меж кустов орешника по вытоптанной санной дороге и благодаря тишине уже издали услышали голоса:
— …уж эта тварь больше не шастает, — проговорил женский голос конец фразы, и тут из-за поворота показались трое: двое мужчин в военной форме и женщина. Увидев Короля с Иваном, они примолкли и прошли мимо, будто их не заметили.
Ребята прошли орешник, начался сосновый молодняк: низенькие густые сосны с мохнатыми лапами в зеленых иглах богато усеяны небольшими нежно-зелеными конусообразными шишками, но добираться до них в глубоком снегу не так-то просто. Они лазали по брюхо в снегу от сосны к сосне с мешками на шее. Хватаясь за концы веток, притягивали их вниз и рвали шишки, кидая в мешок. За шиворот сыпался снег, но сколько веселья, сколько шума и хохота! И восклицания типа «куррат!» или «черт!» — что одно и то же. После каждого «куррат» — смех, после «черта» — смех, а Лоцман Ветер говорил, будто нет смеха…
Они так развеселились, что совсем забыли про шишки: началась борьба в белом чистом снегу, таком мягком и вкусно пахнувшем! Здорово валяться в нем, кувыркаться, а кто не пробовал, тот дурак и не знает, какая это прелесть. Они разгорячились — жарко же. Тут Иван вдруг застыл и насторожился, стал озираться вокруг: он показал Королю на следы в снегу, не их, а чужие. Кто, откуда и куда здесь шел?
Похоже, прошли несколько человек: снег истоптан. Ребята двинулись по следам, но уже через десяток метров в ужасе остановились: привязанный к длинной крепкой сосновой ветке, висел человек в черном пальто, застегнутом на все пуговицы.
Едва взглянув на лицо повешенного, в его выпученные желтые глаза, Король схватил Ивана за руку и рванул прочь. Бросив мешки, они помчались обратно, но весь снег кругом они так перемесили, что заблудились и, отбежав немного, опять очутились у сосны повешенным.
Король в страхе еще раз взглянул в желтые глаза повешенного и закричал: в жуткой ухмылке тот показал ему язык, которые все более выпадал изо рта — длинный, черный, похожий на гадюку.
Они снова побежали, теперь уже спокойнее, осматриваясь, вышли к орешнику и выскочили на санную колею.
— Это… Векшель висит! — воскликнул Король словно не веря, что такое может быть в действительности. В самом деле! Сколько же раз он может умирать?
Иван полез было в карман за трубкой — что ему Векшель! А ведь Король рассказывал о картине Калитко, где Король впервые увидел желтые глаза Векшеля под водою… в лоханке, а затем этого же Векшеля тоже с веревкой на шее у острова Лаямадала в водорослях. Но недавно он как-то воскрес и приходил арестовывать Алфреда. И вот опять…
— Он же не сам себя повесил, — заметил Иван испуганно, — видел, сколько там было следов? Его повесили потому, что он, наверное, легавый был.
Король уже слышал это слово от взрослых в торжест… в ателье Калитко. Легавые — это те, которые везде все вынюхивают, что вовсе не означает дойти своим умом. Разные понятия: доходить и вынюхивать.
Как случилось, что Король с Иваном, бежавшие в страхе от повешенного Векшеля, очутились на Вальялаской дороге, им и самим непонятно: они бежали в сторону Кури-Мури. Король отстал, известно же, что у него какие-то неполадки с пропорциональностью…
— Ты что?! — кричал он, когда уже выбежали на дорогу.
— Не хочу к старухам, — ответил Иван, задыхаясь от бега.
— Тогда на Ару? — предложил Король, задыхаясь еще больше.
— Не хочу на Ару, — ответил Иван.
Король лишь сопел недоуменно: куда же тогда податься.
Они увидели повешенного, но надо ли срочно об этом кому-нибудь сказать? Иван придумал мудрое решение: им же встретились люди в военной форме? Если они еще не обнаружили повешенного, значит, скоро его найдут, ведь они наверняка здесь что-то ищут… Не зря в округе бродят. В таком случае никому ничего говорить не надо, потому что — и это тоже Иван заключил, — чем меньше знаешь, тем оно спокойнее.
Король, подумав, согласился. Тем более что Векшель… Король к нему симпатии не питал: его топят, а он… Но что им дальше делать — в этом общего языка не находили, стояли на дороге и пыхтели, чтобы отдышаться, раскрывая рты, словно рыбы, оказавшиеся на суше. Короля тянуло налево, Ивана — направо. Королю хотелось на любой из Ару, к усатому Таракану с Эха — на Малом, но и на Большом у него имелись симпатии: Калев, Старый Зайцев, Энда, младшие сестренки, братишки. Но Иван…
Он почему-то не любил ходить по деревням, особенно после того случая, когда на них натравили двух здоровенных собак — едва отделались. Иван считал, что надо скорее домой.
— А мука, сало?
— Наплевать.
Позже Король установил, что такой способ плеваться вовсе не значит плюнуть, по-русски это слово произносится как-то незвучно. Король лично не любил грубых произношений. На Кури-Мури Иван наотрез отказался возвращаться. Домой? Это значит в ателье Калитко. Незаметно это пристанище на Кривой улице они стали считать своим домом.
Король, находясь так близко от хуторов Ару, где надеялся узнать-услышать про Ниргит или Сесси, уговаривал приятеля пойти с ним.
— Пойдем тогда на Сааре, там нам никто ничего не сделает, — убеждал он, поняв, что Ивану страшно. Но и на Сааре Иван не хотел. Его Величеству очень хотелось показать и корыто, и сундук с портретами русских царей, главное — с Вилкой познакомить. Иван Родионович обычно выслушивал рассказы про Сааре и Звенинога заинтересованно, даже доброжелательно но пойти на Сааре не соглашался. Королю это было непонятно: в замке, где страшно, Иван не боялся, а здесь…
Вообще-то увиденное в сосновом бору на обоих подействовало угнетающе. Королю именно потому и хотелось поскорее к друзьям, к взрослым, к людям, чтобы ощутить их близость, чтобы прошло чувство опасности. А поделиться с кем-то из взрослых он посчитал все-таки необходимым, хотя вслух и не настаивал.
Наверно, такое же чувство опасности владело и Иваном, его тоже тянуло к людям, но… к своим, к тем, кто говорил на его родном языке, на том, на котором с ним говорила мама. Оказывается, в минуту опасности, когда матери и нет рядом, тянет все же к своему племени, к людям, из которых ты вырос.
Вопрос решил военный грузовик, водитель которого, очевидно, заблудился, не зная дороги на Журавли. Грузовик остановился около ребят, и сидевший за рулем солдат спросил: правильно ли он едет? Солдат несколько раз повторил: «Курессаре, Курессаре» — и что-то непонятное изображал руками. Иван сказал, что поедет с ним и покажет дорогу. Солдат обрадовался, услышав, что мальчик говорит по-русски. Иван наконец запалил трубку и, забираясь в кабину грузовика, сказал Его Величеству:
