– Представь себе, – отчеканил Борис, – что израильский Технион занял седьмое место в рейтинге лучших университетов мира. Мало того, он оказался и единственным университетом за пределами США, попавшим в первую десятку этого престижного списка. Перед ним – только легендарные американские университеты Принстон, Гарвард, Стэнфорд, Массачусетсе и ещё два университета. Это ведь о чём-то говорит.

На следующее утро Борис уже сидел в рейсовом автобусе, следующего из Беер-Шевы в Хайфу. За окном быстро проносился почти безжизненный, залитый уже горячим утренним солнцем, пустынный декор. Когда, проехав половину пути, миновали плоские, уставленные солнечными бойлерами, крыши Тель-Авива, заоконный ландшафт стал приобретать зеленые оттенки. Это означало, что автобус въехал на приморскую равнину, окаймляющую Израиль с севера на юг. Здесь, наконец, проявилось Средиземное, самое что ни есть голубое, тёплое и ласковое море, окаймлённое золотистыми песчаными дюнами. Эксклюзивный пальмовый коллаж за окнами автобуса неожиданно прервался малахитовым горным поднебесьем, венчающим въезд в северную столицу Израиля город Хайфу. Ещё через полчаса, слегка вспотевший от влажного морского бриза, Борис размеренно шагал по территории студенческого кампуса. Около входа в него он увидел две пальмы, которые отличались от остальных тем, что были посажены ещё в 1923 году великим Альбертом Эйнштейном во время его визита в Палестину. После образования еврейского государства именно он высказал мысль, что Израиль может выиграть сражение за выживание только благодаря разработке специальных знаний и технологий. Отыскать нужный корпус, где располагалась кафедра геодезии, оказалось совсем непростым делом. По сути дела Технион располагался на громадной, более 300 гектаров, территории, представляющей собой национальный парк, оформленный в лучших стилях садового искусства. В лабиринтах этого во многих местах нерукотворного сада рассыпались учебные корпуса, лаборатории, здания общежитий, спортивные комплексы, амфитеатр, поликлиники, магазины, кафе и даже синагога для религиозных преподавателей и студентов. Прошло немало времени, прежде чем Борис нашёл здание факультета гражданского строительства, одной из специальностей которого была геодезия и картография.

Профессор Даниэль Вассерман, после того, как Борис, путая несколько ивритских слов, которые ему удалось выучить, с не множеством английских, всё-таки представился, усадил его в кресло против себя и предложил чашечку кофе. Для постороннего наблюдателя их беседа напоминала театр мимики и жестов. Профессор говорил с ним на хорошем английском, но заметив, что Борис, не понимает его, начал невпопад размахивать руками и крутить головой в трёх плоскостях, надеясь, что эти телодвижения придадут его британскому наречию необходимое понимание со стороны собеседника. Борис, в свою очередь, пожимал плечами, вращая их из стороны в сторону или сверху вниз, в зависимости от интонации профессора, и мысленно проклинал нерадивых преподавателей, которые так и не смогли обучить его английскому языку. По правде говоря, дело было не столько в учителях, сколько в методике, которую их заставляли брать на вооружение. Суть её сводилась к тому, чтобы не научить языку, а то, мол, не дай бог, поедут за границу и выдадут самую страшную тайну СССР, где находится его столица, город-герой, Москва. Говорят, что ещё лично Иосифом Виссарионовичем Сталиным было отдано распоряжение переработать программы по иностранным языкам в школах и вузах так, чтобы граждане СССР говорить них не могли. Что касается Бориса, то для него указание «вождя народов» было полностью выполнено. Разговор с профессором не сложился, да и он, учитывая отмеченное, не мог получиться даже теоретически. Профессор, понимая этот неопровержимый факт, загадочно улыбнулся, обнял Бориса за плечи и препроводил в другой кабинет, на котором красовалась чёрно-белая вывеска с надписью «dean». Это английское слово было созвучно русскому, поэтому, Боря скорее догадался, чем понял, что внутри кабинета размещается не кто иной, как декан факультета. Профессор, указывая декану на Бориса, проговорил несколько фраз на иврите и вышел из кабинета. За полуовальным письменным столом сидел немолодой седой человек, который, не глядя на Бориса, обстоятельно просматривал его документы. Прошло не менее десяти минут прежде, чем он стремительно для его грузной фигуры вскочил из-за стола и, протянув Борису руку, чуть ли не выкрикнул на достаточно сносном русском языке:

– Ну, здравствуйте, Борис Абрамович! Добро пожаловать на родину ваших предков. Давайте знакомиться. Меня зовут Хаим, отчество в Израиле называть не принято, фамилия Браверман, учёное звание – профессор, должность – декан факультета гражданского строительства.

Борис вздрогнул от обилия русских слов, которые не ожидал услышать в стенах израильского храма науки, и нелепо пробарабанил:

– Шалом, товарищ профессор!

Хаим усмехнулся и, неожиданно подмигнув Борису, весело протянул:

– Товарищи, Борис, это у большевиков, а у нас, как вы понимаете, все господа.

Он, выдержав паузу, уже с серьёзным видом продолжил:

– Я внимательно ознакомился с вашими документами и пришёл к выводу, что вы подходите нам практически по всем критериям.

У Бориса от внезапно нахлынувшей эйфории закружилась голова. Вот ведь как, не успел приехать в чужую страну, как его уже берут на работу, и не куда-нибудь, а в один из самых досточтимых университетов мира. Однако через минуту оказалось, что радоваться было рано. Профессор Браверман, сочувственно улыбаясь, заунывно промолвил:

– Тем не менее, уважаемый Борис, имеется у вас в наличии параметр, который меня категорически не устраивает. Все лекционные курсы, как вы догадываетесь, у нас читаются на иврите. Иногда мы приглашаем профессоров из Европы и США, которые ведут свои курсы на английском языке. Но вы Борис, к моему великому сожалению, не знаете ни иврита, ни английского.

– Что же прикажете мне делать, – расстроился Борис, – идти разнорабочим на стройку или подметать улицы.

– Приказывать Вам я не имею права, а вот посоветовать могу, – воскликнул Хаим Браверман, – я ведь тоже не получил должность декана по приезду из СССР. Родился я в Вильнюсе, потом оказался в Челябинске, позже был долгий путь репатриации в Израиль через Польшу. На стройке я, правда, не работал, зато чистил коровники и конюшни, работал на сельскохозяйственных работах под изнуряющим солнцем в кибуце на Мёртвом море. Это продолжалось несколько лет, пока я не понял, что иврит стал моим чуть ли не родным языком.

– Я понял, профессор, что моя программа-минимум-учить иврит, – удручённо промямлил Борис.

– Именно так, молодой человек, – перебил его Хаим, – только в этом случае вы сможете достичь и программу-максимум, которую сами себе выстроите.

– Ну что ж, господин профессор, – с трудом выдавил из себя Борис, – спасибо за напутствие, кто знает, может быть, ещё и встретимся.

– А вот в этом не сомневайтесь, – радостно провозгласил декан, – в Израиле не так много геодезистов с докторскими степенями, мы ещё обязательно столкнёмся на нашей совместной научной тропе. Борис уже было схватился за дверную ручку, чтобы покинуть кабинет, как Хаим поспешно выкрикнул ему, чуть ли не вслед:

– Вот ещё что, Борис, я просмотрел достаточно обширный список ваших научных трудов и увидел, что ваши публикации охватывают разнообразный диапазон исследований.

– Да, профессор, – сказал Борис, отходя уже от приоткрытой двери, – у меня имеется ряд разработок, как в области геодезической астрономии, так и в плане учёта влияния ошибок измерений, вызванных рефракцией.

– Я обратил внимание не только на актуальность ваших статей, – усмехнулся профессор, – но и на их количество. У вас напечатано 35 статей. У нас не каждый профессор сможет похвастаться таким числом изданных работ.

– Количество не всегда переходит в качество, – скромно потупился Борис.