Бедуин в белой с красным орнаментом куфие отвязал верблюда и величаво прошёл мимо окна, возле которого стоял Борис. Верблюд медленно повернул голову к окну, внимательно посмотрел на него и, как показалось Борису, подмигнул ему своим большим треугольным глазом, словно пытаясь промолвить:

– Привет, дорогой, добро пожаловать в наши Палестины, будем жить дружно!

Борис отпрянул от окна, мысленно посылая длинношеего «корабля пустыни» в те самые отдалённые места, откуда он приплыл. Он хотел пройти на кухню и заварить себе утренний кофе, но споткнулся о чемодан, который ещё не успели распаковать. Его падение на, покрытый керамической плиткой, пол и вызванное этим протяжное ругательство разбудило Татьяну:

– Боря! Что случилось, – просыпаясь, забеспокоилась она.

– Случилось то, что вместо кисельных берегов обетованной земли, мы оказались в жаркой пустыне, – про себя подумал Борис.

Татьяне он озвучил первое, что пришло ему в голову:

– Да что-то не спится, дорогая. Да и надо идти очередь занимать в «мисрад клита» (министерство абсорбции).

Борис наспех выпил чашечку нехитро приготовленного кофе, который здесь называли странным словом «боц», переводимое как «грязь», что в принципе соответствовало действительности, так как в чашку засыпался натуральный кофе, который после залития его водой превращался в тёмное месиво. Пешеходная часть магистральной улицы столицы Негева Беер – Шевы, по которой Борис быстро продвигался к конторе, занимающейся новыми репатриантами, тоже была покрыто месивом, только не кофейным, а песчаным. Расхожее клише, что у природы нет плохой погоды, здесь явно не срабатывало. Сегодня в Израиле бушевало не очень приятное явление, называемое хамсином, что являло собой жаркий ветер с примесями пустынного песка, который дует с Африки. Сероватая мгла, разбавленная сорокаградусной жарой, буквально поглотила мыслительный тонус Бориса.

Тягостные думы о бренности чуть ли не африканского бытия растворились в, удручающей самодостаточность Бориса, беседе с чиновницей министерства абсорбции. Немиловидная женщина с ярко выраженной семитской внешностью черновицкого пошиба без предисловий спросила его:

– И откуда же вы к нам прибыли, какое у вас образование и на какую работу вы претендуете?

Борис, вежливо улыбаясь, быстро пробарабанил:

– Я из Москвы, кандидат технических наук, инженер-астрономогеодезист, хотел бы работать по специальности.

Чиновница почему-то, как показалось Борису, издевательски улыбнулась, обнажив при этом золотистые коронки передних зубов, и не без пафоса в картавящем голосе радостно произнесла:

– Ну, вот понаезжали тут столичные профессора с докторскими степенями и думают, что я их обеспечу достойной работой.

– Во-первых, степень у меня не докторская, а кандидатская, – перебил её Боря, – а во-вторых, непонятно какую работу вы называете достойной.

Отворачивая голову к окну и не глядя на него, служительница ведомства, призванного помогать репатриантам, мрачно пробубнила:

– В Израиле, как и во всех несоциалистических странах, нет кандидатов в науку, поэтому вы автоматически становитесь доктором наук. С другой стороны, поскольку вы не знаете иврита, могу вам предложить работу на стройке, уборщиком улиц или в качестве бонуса подобрать вам работу сторожем.

Это был удар ниже пояса. До этого разговора у Бориса не было ни малейшего сомнения, что он легко найдёт работу в соответствии со своей квалификацией. При выходе из здания все его сомнения в одно мгновение развеял пузатенький мужчина в интеллигентных роговых очках с огромной метлой в руках. Попросив у Бориса сигарету, он оценивающе взглянул на него и грустно промолвил:

– Сдаётся мне коллега, что и вы получили от ворот поворот.

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Разрешите представиться, профессор Каценельсон, доктор физико-математических наук, бывший заведующий кафедрой высшей математики.

Перехватив удручающий взгляд Бориса, устремлённый на метлу, профессор подмигнул ему и неистово прошептал ему на ухо:

– Я, можно сказать, перековал мечи на орала, аппроксимировав эллиптические интегралы и трансцендентные функции в орудие по уборке улиц.

Борис и святым духом не ведал, что такая же судьба постигла и более именитых учёных из Советского Союза. Подметали улицы израильских городов доктор технических наук, лауреат Государственной премии СССР, создатель реактивных двигателей для истребителей МИГ Ефим Беккер и доктор технических наук, профессор, создатель двигателя для стратегического бомбардировщика Т-22 Абрам Франк. Мыли подъезды жилых домов крупные специалисты в области конструирования самолётных двигателей доктора технических наук, заслуженные изобретатели СССР Александр Равич и Геннадий Сверников. А вот доктор технических наук, специалист по газовым турбинам Рафаэль Приампольский, похоже, не смог устроиться даже дворником. Но, видимо, Всевышний на святой земле проникся такой симпатией к дворникам с учёными степенями, что усилиями ещё одного бывшего советского профессора Давида Лиора создал инженерную компанию, костяк которой составили эти учёные. При этой компании был создан небольшой заводик, на котором в скором времени были произведены новейшие двигатели для беспилотных самолётов. Аналогов этим двигателям по мощности, экономичности и массе просто не существует. Американцы предложили семь миллионов долларов за переезд этого заводика в США, но профессор Лиор отказался покидать обетованную землю. В ответ те же американцы намерены произвести крупные инвестиции в строительство завода, который будет выпускать в Израиле уникальные двигатели, созданные бывшими дворниками.

Уникальность ситуации здесь состояла и в том, что такое количество именитых учёных-евреев практически одной специальности успешно работали в научно исследовательских институтах СССР. С одной стороны, при наличии пресловутой «пятой графы», устроиться в престижное научное учреждение было совсем не просто. А с другой стороны ещё в 1950 году секретарю ЦК ВКП (б) Суслову М.А. была направлена служебная записка с заголовком «О подборе и расстановке кадров в Академии наук СССР». В ней сообщалось, что в отделе теоретической физики, руководимом академиком Ландау, все руководящие научные сотрудники – евреи, к тому же все они беспартийные, что, якобы он, академик Ландау, подбирает своих сотрудников не по деловым, а по национальным признакам. В руководимом им семинаре по теоретической физике нет ни одного русского сотрудника, в тоже время подотчётная ему расчётная группа, возглавляемая профессором Мейманом Н.С., наполовину укомплектована лицами еврейской национальности. Схожая ситуация налицо и в академическом институте физической химии: в лаборатории, которая занималась важнейшими разработками по специальной тематике, евреи составляли 80 %, все теоретики института (Мейман, Левич, Волькенштейн, Тодес, Олевский) – евреи, заведующий конструкторским отделом и учёный секретарь также евреи. За период с 1943 по 1949 год под руководством директора института академика Фрумкина и профессоров Рогинского и Ребиндера подготовили докторские и кандидатские диссертации 42 человека: из них 37 евреев. Аналогичное положение в Физическом институте имени Лебедева: здесь из 19 заведующих лабораториями русских 26 %, а евреев 53 %. К тому же в оптической лаборатории, руководимой академиком Ландсбергом, русских 33 %, евреев 67 %. В академическом Институте экономики из 20 докторов наук только 7 русских. Следует отметить, что среди теоретиков сложилась монопольная группа: Ландау, Леонтович, Фрумкин, Гинзбург, Лившиц, Гринберг, Франк, Компанеец, Мейман и др. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности. История умалчивает, что предпринял тов. Суслов М.А., ставший при генсеке Брежневе Л.И. главным идеологом КПСС, по прочтению этого документа, который иначе чем доносом и не назовёшь. Точно так же, как и в записке умалчивается о величайших научных достижениях, перечисленных в ней носителей «пятой графы». Думается, что ни один из них не был уволен: в противном случае (товарищ Суслов М.А., надо понимать отчётливо осознавал это), советской науке был бы нанесён непоправимый ущерб.