- Буди, как ты думаешь, почему Сента решилась на такой поступок? Неужели из-за любви? Но она ведь до этого не знала Летучего Голландца, значит, и не любила его...
- Катя, это не просто любовь... Это - готовность к самопожертвованию ради блага другого человека! А для оценки такого поступка нет никаких критериев. Он может либо быть, либо - не быть...
В лицо опять подул морской бриз. Слегка солоноватый свежий ветерок напоминал о том, что море может быть не только теплым, ласковым и добрым. Оно бывает и холодным, злым и даже жестоким. Какой суровый норов проявляет оно во время штора! Ну, а тех, кто сам бросается в пучину, как в этой опере, наверное, заглатывает с превеликим удовольствием...
Подъехало такси, но в нем было всего одно свободное место.
- Готовность к самопожертвованию... - повторила Катя. - Может быть, и есть она в сказках да легендах... А в реальной жизни...
Со следующей машиной повезло. Но Катя и Буди всю дорогу молчали, словно "переваривали" полученную информацию. Так и ехали они - каждый в своих мыслях. А когда прощались возле подъезда, он произнес загадочную фразу:
- Легенда о Летучем Голландце может случиться с любым человеком...
- Как это?
- Каждый может получить за свои грехи проклятие... И не только за свои, но и за грехи в прежних воплощениях...
- Но ведь...
- Ох, Катя, Катя... Мы все о трагическом... Хочешь, я тебя развеселю? А знаешь ли ты легенду о "плЫвучем голландце"?
-Что? Первый раз слышу!
Буди рассмеялся:
- Я так и думал! У тебя нет чувства юмора! А "плывучий голландец" - это автобус-амфибия, на котором можно путешествовать по воде - по каналам, перерезающим Амстердам. Сидишь так и посматриваешь по сторонам, а гид тебе рассказывает: "А это - Нидерландская опера, вчера здесь была постановка "Летучего Голландца", и главными зрителями того действа стали Буди и Катя..." Давай завтра грустного голландца заменим на веселого, а?
Паула уже спала, и Катя осторожно прошла на кухню - захотелось перехватить чего-нибудь легкого, вроде салата. Открыла холодильник, а оттуда пошел аромат вишни. "Вот здорово! Вишневый пирог купила! Ну, Паула, знает, чего я хочу". Запах ванильного сахара добавлял лишь пикантности, но не перебивал "вишневую волну". А была она нежной и так таяла во рту...
Сон не шел. Вот так всегда. Когда много информации и впечатлений, идет перевозбуждение нервной системы. А сон - не идет. Так что же сказал Буди о проклятии за свои грехи? "Проклятие", "проклятие"... Это слово вертелось у нее на языке, как будто нужно было его поставить в недостающее звено мыслей. Вот, наконец, и оно! А что за заклинание говорил ей человек-орел? "Когда Катарина простит Альберта..." Может быть, над этим Альбертом, как и над Летучим Голландцем, не над немецким, а над голландским, тоже висит проклятие? Надо спросить у Буди, он все знает...
Последняя мысль пришла к ней уже почти во сне.
Глава 4. ДЕНЬ ТРЕТИЙ
- Убегаю сегодня пораньше, - лицо Паулы нарисовалось перед Катиными глазами, когда та еще и не проснулась. - Позавтракаешь и отдыхай.
- А ты куда?
- О-о-о, у меня такое интересное дело сегодня... Называется "Непостоянство гениев". Ладно, я тороплюсь... Расскажу вечером. О Вилли не беспокойся, Хелен уже здесь. Пока!
Катя приняла душ, привела себя в порядок и босиком прошла на кухню. Там она заварила кофе и села за огромный, из тяжелого дерева, обеденный стол. Завтрак еще не остыл: Паула приготовила омлет с овощами. Мысли путались. Еще позавчера она переживала по поводу того, что Стас улетает в Лондон, а вчера о нем даже и не вспомнила... Может, просто закружилась? Все сразу: и презентация, и - опера...
Возвращаясь в спальню, не удержалась, заглянула в детскую. Комната отличная: просторная, светлая, а главное - оборудована для любимого малыша. Здесь - и невысокая горка, с которой можно скатиться, и машина-бибика, на которой можно порулить, и целый шкаф мягких игрушек... Детский столик, за ним можно и кушать кашку, и рисовать фломастерами или карандашами. Огромный ковер - можно валяться, а можно сидеть, складывать конструктор, их здесь - тоже с десяток.
"И зачем же она ребенка решила взять себе? Ведь сама говорила, что предлагали оставить, - подумала вдруг Катя. - Какая ему разница, на каком ковре и за каким столом сидеть? Там, хотя бы, есть другие дети, пообщаться с ними можно". "Как это - пообщаться? - спросило второе "я". - Ты же сама себе противоречишь! Как он будет общаться, когда ему, как ты сказала, "все равно"?".
- Вилли! - Катя помахала ему рукой, и он тряхнул головой и посмотрел на нее. Из чуть приоткрытого рта вытекла слюнка, и Хелен тут же вытерла ее большой салфеткой, которая была у нее наготове.
"Да уж, а там не станут сидеть перед каждым с платком..." - подумала Катя.
Сегодня Хелен учила Вилли рисовать. Он сидел на детском стульчике за столиком и держал в правой руке толстенный фломастер. На листах ватмана, которые были разбросаны повсюду, красовались жирные разноцветные разводы-завитушки, очень даже похожие на творения сюрреалистов. Если внимательно присмотреться к ним, много чего можно увидеть. Если захотеть. Когда бы их нарисовал известный художник, кто-то бы и восхищался, подметив "тайный смысл", но если больной ребенок - этот смысл теряется за бессмыслицей.
На стене возле детского шкафа, напоминающего один из отделов "Детского мира", висели настенные часы в виде мохнатой головы медведя. Совсем не злой, он даже улыбался, рот у него, как и у Вилли, тоже был приоткрыт. И вдруг из этого рта выпрыгнула кукушка с радостным "ку-ку!"
"О боже, уже десять часов, - подумала Катя. - Меня же Буди ждет возле дома..."
Она подошла к окну и отдернула шторы из мягкого желтого шелка с золотистыми разводами. Возле подъезда стояло такси.
- Пока, Вилли, пока, Хелен... До вечера!
И Катя побежала в прихожую, чтобы набросить легкую курточку и обуть свои любимые кожаные сапожки с помпончиками, похожими на колокольчики. Эх, если бы они еще и звенели... Не поймут даму, которой "за тридцать". "Тьфу ты, - вспомнила Катя "занозину", которую засадила ей Паула. - Тебе тоже не меньше! И как это я не сообразила тогда ответить!"
...Она стояла в зале Государственного музея Амстердама и смотрела на картину Рембрандта как на огромный фантастический мир, написанный на библейскую тему. Но этот мир предстал перед ней не в вычурно-идеализированном, а в реальном, реальном до боли, свете. Катя становилась свидетелем грандиозной сцены, этого удивительного по своей простоте и жестокости события: отречения апостола Петра от Иисуса Христоса. Казалось, еще немного, и она станет уже не свидетелем, а... участницей этого события.
На переднем плане - служанка, солдаты и отрекающийся Петр, на заднем - Христос со связанными руками. Служанка держит свечу, освещая лицо Петра, чтоб удостовериться, что он был с Иисусом, но тот опровергает это.
- Понравилась? - нависшую над героями картины тишину разрезал голос Буди.
- Да, пожалуй... Мне показалось, что "Отречение Петра" - самая сильная и самая выразительная работа этого художника[59].
- Да... И ведь удивительна судьба этой картины. Долгое время она находилась в Париже, потом переехала в Санкт-Петербург...
- Правда?
- Да-да, Екатерина Великая купила ее для своей коллекции... И уже в советское время, где-то в тридцатых годах, когда в Эрмитаже все распродавалось, картину приобрел музей Амстердама...
Буди взглянул на наручные часы:
- О-о-о, надо поторапливаться, у нас сегодня - обширная программа. А знаешь, Катя, я уже несколько раз был в Нидерландах и не перестаю удивляться, какие имена дала эта страна миру! Шестнадцатый век - Иероним Босх, семнадцатый - Рембрандт Ван Рейн, Йоханнес Вермер, Ян Стейн, девятнадцатый и двадцатый - Винсент Ван Гог и Пит Мондриан. А Мориус Корнелиус Эшер?
