Я прижалась щекой к стеклу и посмотрела вниз. Звуки с дороги, с набережной, не достигали окна, я слышала только тихое шуршание песка под моими ступнями. Ноги у меня совсем окоченели, и меня снова понемногу начал пробирать озноб. Я чего-то боялась, сама не понимая, чего именно.

 Я отвернулась от окна, подхватила свои вещи и вышла в коридор.

 В глазок была видна лестничная клетка, такая белёсая, далёкая и пустая, какой она бывает только сквозь изогнутую мутную линзу дверного глазка. Как будто иллюминатор в космическом корабле.

Снаружи, за дверью, было всё так же тихо, потом я услышала дребезжащий звук лифта. Я надеялась, что он где-нибудь остановится, но лифт проехал предпоследний этаж и поднимался. Потом двери открылись, и я увидела его. Приземистый, с безжизненными, как пакля волосами, с неподвижным остановившимся лицом. Почему-то вообще страшно смотреть в лицо тому, кто уверен, что никто его не видит. Оно как будто теряет человечность.

 Щёлкнул замок, хлопнула дверь.

 Я сидела на диване и пыталась дышать ровно, пыталась не выдать себя.

 Он вошёл и остановился на пороге.

 Я подтянула колени к груди, и обняла их руками. Меня трясло от холода, и от того, как он смотрел на меня, мне не становилось легче.

 Я встала, сердце стучало у меня где-то в затылке. Мне следовало сказать, что мне пора, взять рюкзак и пройти к двери, но я не двинулась с места. Это было как паралич воли. Он смотрел на меня, и я цепенела.

 Он подошёл и рухнул на диван, обернулся и снова посмотрел на меня. Взгляд у него был странный, он то ли видел меня, то ли не видел, но зрачки у него были огромные, глаза от них казались чёрными.

 Я подняла со столика бутылку, отвинтила крышку и глотнула, пролив часть на себя.

 Тепло, от того, первого, глотка, разлившееся по телу, теперь словно хлынуло в голову. Я села на диван, стараясь сдержать накатившую тошноту.

 Я вдруг, совсем некстати, вспомнила, о чём хотела его спросить. Почему он тогда решил, что я хочу покончить с собой? Я помнила, что хотела спросить именно это, но теперь этот вопрос казался незначительным, даже глупым. Мне вдруг показалось, что он и не помнит меня вовсе. Вообще не узнал меня.

 Он взял у меня бутылку и тоже глотнул.

 - Ладно, забудь, - сказал он, непонятно кому и на какой вопрос, и я услышала, как скрипнул под ним диван.

 Головокружение и тошнота между тем не проходили, и мне пришлось прикрыть глаза, чтобы комната не уплывала куда-то вбок. От свитера воняло пролитым пойлом.

 Я открыла глаза.

 - Можно мне в ванную? – спросила я, голос прозвучал хрипло, кажется, горло начинало болеть.

 - Что? – спросил он.

 - В ванную?

 Он не ответил, и смотрел на меня, словно не понимая. Потом кивнул.

* * *

 Я покрутила кран, пустила горячую воду и сунула руки под струю. Вода была почти кипяток, но меня всё равно трясло.

 В общем-то, было понятно, для чего я была здесь, в этой квартире. И надо было как-то найти в себе силы довести всё это до конца. Было поздно теперь идти на попятный, даже если смысл происходящего и потерялся окончательно.

  Держась за край ванны, я заставила себя стянуть одежду.

 Отражение в зеркале меня испугало. Красноватый синяк на лице был почти незаметен, но вид у меня был какой-то больной, тело рыхлое, бесформенное, кожа сероватая. Что-то похожее на панику начало подниматься во мне. Я влезла под горячую воду, она обжигала кожу до боли, и кожа тут же покраснела.

 Пару минут я просто стояла, закрыв глаза и прислонившись к прохладному кафелю стены, чувствуя что-то среднее между болью и блаженством от того, какой горячей была вода. Потом я открыла глаза. Голова кружилась.

 Я смотрела на свои ноги, они были красно-сизые, с тёмными жёсткими волосками. Красота была бы мне защитой, но я теперь не была красивой.

 Бритву я нашла на краю ванной, за занавеской. Руки у меня тряслись, и я пару раз порезалась, пока сбривала ей эти волоски на ногах. Я смыла волоски с бритвы, но кровь от свежих порезов никак не останавливалась, и это было гадство, полнейшее палево. Я положила бритву обратно, и снова прислонилась к прохладной стене. Мысли путались, меня как будто даже слегка мутило, и я никак не могла сосредоточиться. Клубы пара плавали под потолком, было слишком жарко, слишком душно, так что стало трудно дышать. Нужно было собирать себя по кускам, но куски расползались. Я опустилась на край ванны и какое-то время сидела, прикрыв глаза, пока головокружение и тошнота не стали слабее.

 Я закрутила кран и кое-как вытерлась висевшим на двери полотенцем, стараясь не слишком его намочить. На полу теперь тоже была вода, и это тоже было полнейшее гадство.

 Влезая в одежду, я вдруг подумала, насколько это бесполезно и глупо: совсем скоро он наверняка увидит меня голой, - и от этого меня снова охватило какое-то чувство, похожее на безнадёжность.

 Кажется, я долго не решалась выйти, потом всё-таки открыла дверь, и пар облаком выплыл наружу; по влажной спине и шее пробежала волна озноба.

 Он всё ещё был в комнате.

 - Ты больна? – услышала я его голос. Какой-то далёкий и плавающий.

 Я легла на диван и сжалась в комок.

  - Сейчас пройдёт, - пообещала я.

 С закрытыми глазами я чувствовала себя чуть лучше, я прикрыла глаза и оставила их закрытыми.

 Когда я открыла их в следующий раз, в комнате горел свет, но никого не было. За окном было темно. Меня знобило. Я стащила на себя покрывало, завернулась в него, закрыла глаза снова. И снова провалилась в темноту.

13.В пустоте

 Я открыла глаза и увидела всё ту же комнату, она снова была пустой, только за окном был день. Всё так же горела лампа. Кажется, я была здесь одна.

 Не смотря на сон, я не чувствовала себя лучше. Я закашляла, и приступ кашля долго не отпускал меня, сотрясая всё тело. Мне нужно было в ванную. Когда приступ прошёл, я с трудом поднялась, добралась до двери и выключила бесполезный свет. Теперь, днём, было заметно, что все поверхности вокруг покрыты слоем пыли. Книжный стеллаж зиял пустыми секциями, в немногих заполненных в беспорядке лежали стопки посеревших и выцветших книг. Я читала названия и ничего не понимала. Кажется, книги были по психологии, может быть, по психиатрии. На выключенном телевизоре мигал лампочкой видеомагнитофон.

 Держась за стены, я добралась до ванной. Под дверью полосой горел свет. Дверь не была заперта, и я толкнула ее. Почему-то мне не хотелось туда заходить.

 На полу была вода. Это было первое, что я заметила, потому что наступила в неё босой ногой. В воде мокли какие-то тряпки, кажется, одежда из перевернутой корзины для грязного белья, вода была не прозрачной, чуть розоватой. Небольшой порожек не давал ей вытечь в коридор.

 На полу тускло поблескивало сквозь толщу воды лезвие бритвы. Сама бритва, разобранная, валялась в раковине.

 Занавеска была наполовину задёрнута, и мне показалось, в ванной что-то было. Я отдёрнула занавеску, ожидая увидеть самое жуткое. Ванна была пуста. В воде, полуутопленная, плавала диванная подушка. Вода и здесь была мутной и розоватой, ещё мутнее и розовее, чем на полу.

 Я наклонилась над унитазом, и меня вырвало. Мне не полегчало, головная боль только сделалась сильнее и тошнотворнее. Мир кренился. По стенке я добралась до комнаты. Надо было уходить отсюда. Я попыталась вспомнить, где мои вещи, и что у меня вообще было с собой, но от мысленного усилия опять накатила тошнота, пустой желудок скрутило. Я свернулась в клубок на диване и провалилась обратно в черноту.

 Может быть, мне всё-таки полегчало после того, как меня вывернуло, но, когда я очнулась снова, я чувствовала себя лучше. Я была всё так же одна в квартире, за окном начинались сумерки, и я не знала, сумерки это того же дня, или прошли сутки. Неизвестно, кто мог прийти в эту квартиру. Нужно было уходить.