Мне и в самом деле некуда было пойти в ту ночь.

 С тех пор я иногда приходила сюда. Состав жильцов постоянно менялся, люди приезжали и уезжали, но кто-нибудь из прежних, тех, первых, всегда оставался, вспоминал меня и пускал внутрь.

 Когда я бывала здесь, мне было спокойно, как может быть спокойно только там, где ты понимаешь правила игры. Я приходила сюда, когда хотела, и уходила, когда хотела. Когда-то, в самом начале, я чувствовала благодарность, но благодарности давно уже не было. Я постаралась избавиться от неё. Будь это благодарность, я бы больше сюда не пришла.

 Наконец, окно вспыхнуло светом изнутри, и я направилась к подъезду.

 10.Люди в «той» квартире

 Я проснулась на полу, на одном из матрасов. Ночью я мёрзла, и спала плохо. В чужих местах я всегда ложилась спать в одежде, и за ночь мой свитер растянулся и был весь в мелких ворсинках и нитках от матраса. Над головой чугунными облупившимися рёбрами выступала батарея и остов подоконника. Я высунула руку из-под одеяла и потрогала батарею, она была теплой, но, кажется, грела только саму себя. Я снова закуталась в одеяло и села, прислонившись к батарее спиной.

 В утреннем свете лица спящих людей выглядели помятыми; жизнь, среди ночи сверкавшая глазами и зубами, рвавшаяся наружу резкими выкриками и смехом, теперь из них ушла. Люди выглядели обескровленными, восковыми, неживыми. Я долго и осторожно вглядывалась в застывшее, дикое и мёртвое лицо парня, спавшего рядом, пока он едва заметно ни пошевелился во сне.

 В глубине комнаты, слева от двери, белел разложенный диван, на нем тоже спали люди, и почти вплотную к нему, напротив, стоял шкаф с приоткрытыми дверцами.

 Теперь, когда в комнате словно бы не было никого, кроме меня, я видела её совсем по-другому. Она вдруг напомнила мне комнату девочки, к которой я иногда ходила делать уроки в первом классе, и с которой с тех пор никогда не общалась. Мебель там была расположена почти так же, только на том месте, где я теперь сидела, стоял письменный стол. Я даже невольно оглянулась на стену, ища какой-нибудь след от того стола, быть может, невыгоревший участок на обоях. На секунду мне отчего-то сделалось жутко. Потом я вспомнила, что та девочка жила в другом доме, это была хрущёвская пятиэтажка, которую снесли пару лет назад.

 Я закуталась в одеяло плотнее и подтянула колени к груди.

 Я с детства ненавидела эти спящие комнаты, залитые светом и погруженные в сон, ненавидела сидеть в них, хлопая глазами и изнывая от скуки, но не смея встать и не смея шуметь, чтобы не разбудить спящих родителей.

 Никто не просыпался, и, устав сидеть, я снова вытянулась на матрасе.

 Время шло медленно. По моим подсчетам должно было уже наступить утро. То, что все спали, меня не смущало, в этой квартире всегда просыпались поздно. Однако в комнате по-прежнему царил полумрак. Тогда я посмотрела на окна, и увидела, что они покрыты толстым слоем инея.

 Я с трудом, - будто мне было лет сорок, не меньше, - поднялась.

 Трудно организовать себе завтрак в чужой квартире, но кое-что я всё же урвала. Я не знала, сколько мне удастся продержаться до того, как я вернусь домой. Наверняка, не долго. Однако я собиралась сделать всё, что от меня зависело, чтобы продлить этот срок. На подоконнике валялся надорванный пакет с чипсами, по виду из тех, которые открываются на исходе ночи, когда ничего ни в кого уже не лезет. Я загребла из пакета полную горсть. Запихнула в рот, так, что едва могла прожевать, и запустила руку в пакет снова. Третью горсть я жевала уже через силу, впрок, как солёный, обдирающий горло картон.

 Голод прошел, словно выцвел, и навалилась усталость. Я умылась в ванной, над раковиной, но не почувствовала себя бодрее от холодной воды. Всё тело было будто изломано, в каждой мышце ощущалась теперь слабость и какая-то непреодолимая тягучая ломота. Фоном болела голова. Хотелось лечь обратно на матрас и впасть в оцепенение. Вместо этого я прошла в прихожую. С ночёвок лучше уходить до того, как все проснутся.

 Я была уверена, что к полудню моё недомогание непременно пройдёт. Похмелье не могло быть сильным, ночью я почти не пила. Надо было просто перетерпеть.

 Я нашла свой пиджак, нащупала под подкладкой нож и вернулась в комнату. Таскаться с ножом по городу мне не хотелось. Комната была слишком пустая, слишком голая. Наконец, я подошла к единственной уцелевшей книжной полке и сунула нож за книги. Заляпанное мутное стекло противно скрипнуло, когда я задвигала его на место, но никто не проснулся.

 Я подошла к матрасу, наклонилась и потрясла за плечо парня, спавшего у батареи. Это был тот человек, который когда-то впервые привёл меня сюда.

 Парень разлепил веки.

 - Закроешь за мной? – попросила я.

 Он, растирая и сминая руками лицо, поднялся. Он сделал это без споров, без ворчания, и я мельком подумала, что это как раз одна из тех вещей, которые нравились мне в этих людях, по сути, совсем мне чужих. Это была мелочь, но что-то в ней было. По крайней мере, для меня.

 Парень вышел вслед за мной на лестницу, потирая голые плечи руками. Он казался тёплым, расслабленным после сна, и мне снова почти захотелось вернуться обратно и тоже залезть под одеяло. Я подавила в себе это желание. Уходить лучше было сейчас. Я остановилась, глядя в сторону.

 - Ну пока, - сказала я.

 Он вскрыл сигаретную пачку, вытащил сигарету и протянул пачку мне.

 - На, возьми, вот - сказал он.

 Я покачала головой.

 - Да возьми, возьми.

 Я глянула на пачку, потом на него. Он улыбался и совал сигареты мне в руку. Это была Золотая Ява, у отца тоже часто бывала Ява, но он курил лёгкие. В общем-то, это был добрый жест. Выражающий даже что-то типа своеобразной заботы. И в чём-то оскорбительный.

 Впрочем, вряд ли он хотел меня обидеть.

 - Бери, бери. Покуришь потом, - сказал он.

 Я снова посмотрела на пачку в его руке, и опять ощутила что-то такое, что меня напрягло. Он будто пытался от меня откупиться. Не знаю, с чем это было связано. Может быть, с правом просто не думать обо мне больше, когда за мной закроется дверь. Мне и не нужно было, чтобы он обо мне думал. Меня это устраивало. Я не любила быть в долгу, и почти точно так же, может даже больше, я не любила, когда кто-то считал, что должен мне. Это создавало напряжение. Но дело было даже не в этом. Получалось, будто я нуждаюсь в чьей-нибудь благодарности. Как будто я от кого-то чего-то жду. Как будто я согласилась бы сделать что-то, чего бы сама не хотела.

 Всё это ему было не объяснить. Всё это было не важно. Поэтому я просто взяла пачку и кивнула.

 Я сунула сигареты в карман и стала спускаться по лестнице. Когда я оглянулась, дверь в квартиру уже закрылась.

 Пачка сигарет – это было хорошо. Пожалуй, это было лучшее из того, что он мог для меня сделать. Может быть, это даже могло помочь мне продержаться дольше.

 Я вышла на улицу и остановилась.

 Идти было некуда. Я знала, что мне придётся вернуться домой. Я даже теперь видела за многоэтажками угол своего дома. Хуже того: я знала, что совсем скоро, со всей неизбежностью, придёт чувство вины. Мне ещё удавалось не думать о матери, о том, что она теперь даже не в курсе, жива я или нет, но я знала, что вскоре эти мысли придут и сломают меня вернее и проще, чем усталость или голод. Переломят, как щепку. И я вернусь домой.

 От этой мысли было уныло и безнадёжно.

 Сил во мне почти не осталось, меня сильно знобило, будто кровь больше не грела меня.

 Я спустилась в метро и поехала на Арбат. Куда ещё я могла поехать?

 11.Арбат

 Когда я вышла на Арбатской площади, начинались сумерки, - казалось, теперь всё время были сумерки, - но до наступления вечера было далеко, и жизнь на Арбате ещё не началась. Не появились музыканты, не повылезала из подворотен всякая неформальская нечисть.