- Надо увидеться,- напомнил Патош о себе и сразу же добавил,- только не говори, что ты занят, я возле подъезда, спускайся.

- Но, я действительно за...,- попытался отвязаться писатель, но длинные телефонные гудки не умеют слушать.

На улице поднялся ветер. Действительно, Патош караулил возле подъезда. В своей странной шляпе он походил на альпийского охотника, а сигарета в зубах придавала вид еще и матерого браконьера на номере. Писатель его сразу же узнал, за прошедшее время он практически не изменился: все та же неадекватность и резкие, дерганые движения. Патош при виде друга расплылся в улыбке.

- Привет,- несмотря на легкое сопротивление, он обнял писателя.

- Здравствуй.

- Пойдем, мне нужно кое-что тебе показать,- быстро проговорил Патош и сразу же потянул друга за собой. Писатель не сопротивлялся. Уже давно он понял бессмысленность всякой агрессии или негатива в отношении этого человека, будто, подобного рода вещами он питался, а от презрения становился еще более назойливым и приставучим. Единственным лекарством было время и терпение. А времени и терпения в аптечке писателя было предостаточно. По крайней мере, ему так казалось.

Патош тянул его через дворы к автостоянке. Быстро, спешно, оглядываясь по сторонам. Будто каждая клетка, каждый атом его тела намеревались покинуть надоевшую оболочку, но через силу удерживались неведомой связью метафизического уровня. И для него такое поведение было сродни нормы, потому писатель не придавал этому значения. Единственное, что было ново и не сразу замечено, так это то, что вместо сигареты Патош раскуривал косячок. Вот так посреди улицы и явно с удовольствием.

- Это что - марихуана?- едва успевая за ним, сокрушился писатель.

- Да, будешь?- не задумываясь, спокойно и банально предложил он другу.

Раньше писатель пробовал, даже несколько раз с Катей, но с Патошем, еще и на улице - никогда. Не то чтобы он боялся нарушать закон, скорее, опасался, что это войдет в привычку. Кстати, это касалось не только наркотиков, вкус запретного плода со временем и обстоятельствами не меняется.

Вскоре Патош остановился возле старой иномарки, пошарил по карманам и достал ключи. Писатель никогда не видел его за рулем. Да, и водительское удостоверение такому психопату никто бы не выдал. Хотя, с другой стороны, купить такое удостоверение ему тоже никто не запрещал.

- Садись,- Патош скрипнул дверцей и плюхнулся за баранку.

Писатель забрался на кресло рядом. Как ни странно, эта развалюха показалась ему весьма знакомой. Иногда по утрам он срезал дорогу к магазину через ближайшую арку и часто проходил мимо этого гнилого выцветшего на солнце куска железа, хотя, возможно, он перепутал, ведь многие дворы завалены подобными мертвяками.

- Не знал, что ты водишь,- попытался начать беседу писатель.

- Я не вожу,- вставив ключи в зажигание, ответил Патош.

- Тогда, чья это машина?

- Это машина Бэ,- спокойно продолжил он.

- Бэ? Даже не буду спрашивать, кто это. Лучше, скажи, зачем ты меня сюда притащил? - чуть повысил голос писатель.

- Я должен тебе кое-что рассказать, но ты не поймешь. Для того, чтобы ты понял, я должен тебя кое-куда отвезти, но ты не поедешь. Для того, чтобы ты поехал, я взял машину у Бэ.

Все как всегда, ничего нового. Писатель тяжело вздохнул и не менее весомо выдохнул. Раньше он проще воспринимал подобный словесный бред, теперь подступало, возможно, терпение тоже умеет стареть. Вспомнились бабули на остановке, и их нервозное поведение теперь казалось не таким уже и смешным.

- Кстати, я слышал, ты стал писателем,- продолжал Патош.

- Это всего лишь слухи.

- Здорово, тогда у меня есть для тебя хороший сюжет.

- Я - не журналист.

- Все равно, я рад тебя видеть. Кстати, на этой машине когда-то ездил сам Папа Геде.

- И кто это?

- Хахаль Бэ. Я ей всегда говорил, что она не умеет выбирать мужчин. А могли бы сейчас сидеть в "Мерседесе".

- Послушай, Патош, - пытаясь сдерживать себя в руках, начал писатель,- я тоже рад тебя видеть, но у меня, правда, очень много дел, давай в другой раз пообщаемся с тобой, с Бэ, с хахалем Бэ, с собакой Шариком и Бобом Марли.

Он сам не замел, как взвинтил в конце темп и очень удивился озвученному списку. Видимо, неадекватность Патоша была заразна и передавалась воздушно-капельным путем. Но Патош будто ничего и не услышал, еще раз подтвердив гипотезу о целительном эффекте любого проявления агрессии и только тихо прошептал:

- Витамины.

- Да, точно - витамины, - словно подтвердил свои догадки писатель, хотя затем переспросил.- Что витамины?

- Витамины - это стоп-слово. Знаешь, в сексе такое практикуется, когда один из партнеров чувствует, что...

- Я понял, но при чем здесь секс?- прервал его писатель.

- Это наше с Бэ стоп-слово.

- Да, кто такая Бэ?!- не выдержал и вскипел криком писатель.

- Привет, - донесся с заднего сиденья тихий нежный женский голосок. - Это я.

То ли от неожиданности, то ли от страха писателя чуть одернуло, и он головой ударился о стекло боковой двери. Больно, звонко, почти до искр в глазах. Девушку на заднем сидении ему рассмотреть не удалось, запомнился лишь только расплывчатый образ более схожий на чью-то тень в жаркий полдень. Он почувствовал противный, но сладковатый аромат на своем лице, ощутил руку, сильно придавившую губы и нос. Сводило дыхание, глаза закрывались, хотя сознание еще не покидало тело, а реагировало на вмешательство объективными оценками, вроде: нас пытаются усыпить; членовредительства не отмечено; сопротивляться бесполезно. А после наступила тишина.

Глава 4

Огненный жар облизывал все лицо. Казалось, даже губы медленно начали трескаться под натиском его жгучих языков. Во рту ощущался все тот же противный сладковатый вкус. Чем же его усыпили? В кино обычно использовали хлороформ, но писатель где-то читал, чтобы уснуть под его воздействием, нужно вдыхать минут пять или, даже, более. Здесь все было иначе. Говенный химик, хоть бы не отравил... Он приоткрыл глаза. Осмотрел под собой жесткую тахту, пылающий напротив камин, потемневшие под тяжестью лет бревенчатые стены, местами трухлявые, как и вся избушка. Попытался встать, но тело не слушалось. Затекло все, что может затечь, даже волосы на затылке. Вместе со стоном каждой косточки и мышцы в его теле появилась ужасная жажда, от пересохшего горла даже начало сводить дыхание. Писатель заметил на столе стакан с водой и залпом осушил его. Затушив пламя, он еще раз осмотрелся. Изба напоминала старую охотничью сторожку. Четыре стены, на стенах - рога, на рогах - старые потрепанные ушанки. По углам располагались несколько громоздких кушеток, в центре - массивный дубовый стол, повидавший жизнь, тем более, жизнь пьяных охотников, от того весь измученный и замусоленный. Он проверил карманы: телефона не было.

В дальнем углу на одной из кушеток под громоздким верблюжьим одеялом что-то зашевелилось. Писатель напрягся, вслушался, но, кроме треска из камина, не было ни звука. Следом, к треску добавились стуки его трепещущего сердца. Прихватив с собой кочергу, он медленно шагнул навстречу неизвестному, шагать в данном направлении с пустыми руками не очень хотелось. Под одеялом снова что-то шевельнулось. Зашевелились и мурашки на его спине. Только в кино легко совершать подвиги, усмиряя свой страх, в жизни - нет пульта, способного переключить канал в самые волнующие моменты. А как бы он пригодился... Вот сейчас, включить передачу о путешествиях и оказаться на берегу соленого океана, слизнуть соль с соленой кожи и запить ее текилой, подсластить текилу чуть солеными губами прекрасной средиземноморской девы, зажмуриться от удовольствия и уснуть. Но зажмуриться пришлось от страха. Писатель вскинул руку с кочергой над головой, не очень понимая, как, в случае чего, пустить ее в дело, второй рукой резко сорвал одеяло с кушетки. Клубок из тел лишь слегка поерзал влево-вправо и издал несколько звуков, схожих на блеяние овцы, возвратившейся с луга домой. В переплетениях рук и ног, поп и тел, писатель заметил голову Патоша. И такая картина породила чувство надкусанного яблока: когда проглотил вкуснейший кусочек, а в оставшейся части увидел жирного желтого и довольного червяка, только на половину жирного желтого и довольного червяка. Голова Патоша излучала некое подобное спорное блаженство, и писатель, что было силы, ударил по ней. Не кочергой - ладошкой. Показалось, что клубок из тел зашевелился гораздо раньше, чем сама голова. Медленно шестеренки в креплениях этого механизма заскрежетали зубьями: кто - по часовой стрелке, кто - против. Патош открыл глаза. Несколько секунд он фокусировал взгляд на писателе. Это было непросто, видимо, одурманивший его туман рассеивался неохотно, цепляясь за встречные потоки воздуха. Еще спустя несколько минут клубок окончательно распутался в четыре полуголых тела, и только тогда Патош смог решительно зацепиться за край реальности, даже приподняться и присесть. Помимо него, на кушетке остались три девицы: юные, сексуальные и беспомощные.