— Побудьте рядом, Катрин.
Это было просьбой. Не приказом. Под ее пристальным взглядом он разомкнул пальцы, освобождая ее, но блеклая синева покрасневших глаз была хуже любых оков. С усилием сглотнув, Катерина все же соскользнула с обитой бархатом кушетки.
— Я должна идти, Ваше Высочество.
Склоняясь в реверансе, прежде чем исчезнуть из кабинета, она старалась не смотреть на Николая: она должна была оповестить медика. И должна была еще несколько минут назад быть у государыни.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 19.
Сразу после торжеств двор должен был переезжать в Царское Село, что происходило ежегодно в середине весны, однако на сей раз высочайшие планы пришлось отложить на неопределенный срок: вечером камердинер доложил государыне, что Его Высочеству нездоровится — цесаревич был непривычно бледен и как бы ни старался скрыть недомогания, в обед отменил все запланированные встречи и занятия, вынужденный лечь от охватившей его слабости. Доктор Шестов, находящийся в личном штате Наследника престола, успокоил Императрицу: ничего серьезного не произошло, всего лишь легкая простуда, и никаких препятствий отъезду в Царское Село нет. Однако ночью проявились боли в пояснице, из-за чего Николай проваливался в короткий сон, а потом вновь просыпался, стараясь удобнее повернуться и тем самым облегчить свое состояние, но спустя некоторое время едва затихшая боль возобновлялась.
Утром цесаревич даже не смог подняться с постели, его мучил жар, однако осмотревший его медик продолжал стоять на своем: это только простуда, а она скоротечна. Испарина на лбу больного — добрый знак, после которого болезнь обычно идет на спад. Уверяя Императрицу в том, что приготовления к переезду останавливать не нужно, разве что придется все же немного отсрочить дату, Шестов остался дежурить у постели цесаревича, периодически разводя для него лекарства и охлаждая лоб. В спальню не допускали никого, особенно остальных императорских детей, чтобы те не заразились, и единственной, кто все же несколько раз за день зашел к больному, была Мария Александровна: словам Шестова она верила меньше, чем мнению Здекауэра или Маркуса, а потому просто ожидать выздоровления сына не могла.
Тревожно всматриваясь в его белое, почти такое же, как цвет идеально накрахмаленных простыней, лицо, она хмурилась и в который раз задумывалась о том, чтобы позвать к сыну еще кого-нибудь из врачей. Но только так, чтобы об этом не стало известно супругу — тот и без того часто укорял ее в излишне трепетном отношении к первенцу, полагая, что именно ее желание опекать и защищать превратило Наследника престола в изнеженного и болезненного мальчишку. В сравнении с младшими братьями, особенно с Александром, Николай и вправду казался каким-то хрупким, что беспокоило не только Императрицу, но и самого цесаревича, однако как бы он ни старался укрепить здоровье и выносливость, все было тщетно. Порой Марии Александровне думалось, что в недугах сына виновата именно она, так же плохо воспринимающая суровый климат северной столицы, вынужденная часто ездить на курорты и получать как можно меньше поводов для волнений. Первая дочь, Александра, Лина, как любовно звал ее отец, скончалась в возрасте шести лет, и ее здоровье внушало не меньшие опасения на протяжении всей жизни, нежели здоровье Николая.
— Насколько мне известно, Его Высочество вскоре отправляется заграницу? — обернувшись к государыне, произнес Шестов. — Ему будет полезно посетить воды: морские купания укрепят здоровье.
— Полагаете, стоит в маршрут включить Либавы?
Балтийское побережье было уже почти привычным пунктом, однако на сей раз не значившимся в плане, подготовленном графом Строгановым. Мария Александровна предполагала, что сын будет находиться вместе с ней в Бад-Киссингене, но если это необходимо…
— Я бы рекомендовал Голландию — Скевенинген хорошо зарекомендовал себя.
Оспаривать слова личного медика Наследника Престола никто не стал.
***
Сашенька уже вторые сутки с беспокойством наблюдала за Катериной, которая словно отгородилась от всего мира: задумчивость, так ей несвойственная, теперь была столь сильна, что она могла не расслышать адресованного ей вопроса даже с третьего раза. Взгляд ее постоянно блуждал где-то, даже если перед ней находился собеседник; порой она вздрагивала, словно приходя в себя, и начинала тревожно осматриваться. Свободные минуты она проводила в дворцовой церкви, где долго и горячо молилась, порой не сдерживая слез; в комнате всегда сидела с книгой или же перебирала какие-то письма, изымаемые из плотного свертка. С ней что-то происходило, и Сашенька едва ли могла с точностью сказать, только ли внезапная болезнь Наследника Престола была тому виной. Но спрашивать боялась: знала, что ответов не получит — они делили комнату уже более полугода, но все еще между ними не установилось того доверия, которое бы позволило обмениваться всеми душевными тайнами.
— К Его Высочеству не допускают, — расстроенно покачала головой Катерина, закрывая книгу: она не могла запомнить ни единой строчки, будучи погруженной в тревоги за здоровье цесаревича. На ее настроении сказывалось и состояние государыни, обеспокоенной состоянием сына, уже вторые сутки не встающего с постели: Мария Александровна старалась не показывать волнения, однако от фрейлин ее бледность и отстраненность не укрылись, а сделать соответсвующие выводы труда не составило никому. Хоть и некоторые из них предположили, что виной тому новое увлечение государя.
Катерина же переживала того сильнее, поскольку винила себя: наверняка сказалась прогулка после бала — апрельский северный ветер с сыростью, что тянулась от Невы, мало кому пошел бы на пользу, а уж тем более цесаревичу, заметившему, что его спутница вздрагивает от холода, и решившему совершить очередной благородный поступок — мундир тут же перешел на оголенные и покрывшиеся мурашками женские плечи. Как бы Катерина ни сопротивлялась, настаивая на возвращении во дворец, Николай упрямо стоял на своем: прогулка сейчас действительно необходима, и он стараниями покойного Императора не имеет такой чувствительности к холоду, поэтому беспокоиться не о чем. Как же. Судя по тому, что сегодня утром к нему вызвали штатного врача, порывистый ветер, проникающий даже во внутренний дворик, и простуда все же оказались сильнее. Если бы цесаревич не решил последовать за ней, его бы здоровью ничто не угрожало, как и жизни парой недель ранее.
Называя ее своим ангелом-хранителем, Николай явно ошибся.
— Это всего лишь простуда, Катрин, — Сашенька присела рядом на постель и ободряюще сжала холодные руки подруги в своих. — Я сама слышала, что доктор Шестов заверял государыню в этом.
— Шестов? — она нахмурилась, силясь вспомнить лицо штатного медика, с которым сталкивалась от силы пару раз: Николай предпочитал обращаться к доктору Маркусу, поскольку тот не стремился сразу же донести до царской четы о произошедшем, а значит, не тревожил Императрицу. К тому же, при дворе не раз признавали легкомыслие Шестова, и потому в тяжелых случаях явно стоило доверить болезнь не ему. Но раз никого более не привлекли, возможно, все и вправду не так страшно.
— Если Его Высочеству сделается хуже, вызовут Здекауэра, но не думаю, что в этом возникнет необходимость: беспокоиться не о чем, Его Высочество идет на поправку.
Обернувшись к образам, занявшим угол у окна, Катерина чуть дрогнувшей рукой осенила себя крестом — лишь бы словам Сашеньки сбыться. Но ей все же что-то не давало покоя: словно неспроста сгустились по углам тени, порожденные отсутствием солнца на затянутом толстыми серыми облаками небосводе, и не разгоняемые даже двумя одинокими свечами, что примостились на низком комоде.
***
В Малиновом кабинете сегодня было на удивление тихо: если бы не мелодичный напев Ольги Смирновой, занявшей место за резным золоченым роялем, присутствующие бы погрузились в тяжелое молчание. Даже вечно обсуждающие последние новости фрейлины, порой забывающиеся и слишком громко выражающие свое удивление или неодобрение, переговаривались едва-едва, и столь низким шепотом, что тех, кто расположился в нишах возле окна, сидящая на кушетке у камина Императрица не слышала. Впрочем, она была занята достаточно, чтобы не обращать внимания на очередную сплетню: надиктовывая ответное послание, неизвестно какое по счету за сегодняшнее утро, она то и дело умолкала, мыслями возвращаясь в спальню сына, новостей о состоянии которого ждала ежеминутно. Катерина не осмеливалась напомнить государыне о ее занятии, полагая, что сейчас письма с поздравлениями имели куда меньший вес, и потому покорно ожидала, когда та самолично обратит внимание на замершую с пером над бумагой фрейлину.
