**желтые крокусы «читались» как «жалеете ли Вы о своих чувствах?»
***croquembouche — французский десерт, изготавливаемый на большие праздники (та же свадьба); представлял собой большую пирамиду из профитролей, украшенную карамельными нитями, белыми шоколадными цветами и миндалем.
Que vous arrive-t-il - что с вами? (фр.)
C’est impossible - это абсолютно невозможно (фр.)
Ф.Ф.Маркус был дежурным медиком Александра II, однако с трудом нашлось даже его имя, а с отчеством вообще беда. поэтому поставила оное почти наугад, и если кто может точно подсказать — буду благодарна.
========== Глава третья. Только месяц в темном небе ==========
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 2.
Николай не был подвержен беспочвенной панике или же частым пустым размышлениям, тем более что времени на подобные мысли в расписании того, кого готовили на роль следующего правителя империи, не имелось. Однако ситуация, в которую оказалась вовлечена Катерина, не походила на простую, пусть и злую, шутку. И несмотря на то, что удар готовился для царской фамилии, беспокойство за непричастную к этому барышню было намного сильнее, чем за собственную жизнь. На столе белел лист тонкого, изломанного линиями сгиба, пергамента, почти от края до края заполненного тонкими, острыми буквами, прижимающимися друг к другу словно дети, попавшие в непогоду. Возле — в беспорядке лежали такие же, но исписанные едва ли на треть, смятые в бессильной злобе. Известия, принесенные на далее чем час назад доверенным лицом, и без того не давали поводов для радости, а подкрепленные ответом на его собственное письмо заставляли стиснуть зубы и на долю секунды пожалеть о том, что сейчас власть в руках отца, а не его собственных. Николай никогда не рвался к трону: он не сказал ни единого слова против судьбы, уготованной правом рождения, послушно обучался (с искренним интересом и усердием) и внимал словам отца и деда, зная, что ему доверили миллионы жизней еще в момент его появления на свет, когда колени перед колыбелью преклонили все члены императорской фамилии; и, возможно, теперь, полностью подготовленный к управлению страной, он бы первое время не знал, как жить, если бы статус Наследника-цесаревича перешел, например, к Саше. Однако, появись у него этот шанс — на жизнь частного лица — он бы, вполне вероятно, за него ухватился.
Но не сейчас. Не в момент, когда, обладай он уже всеми полномочиями, он бы мог сделать хоть что-то для близкого человека. А иначе — к чему вся эта власть, если невозможно защитить самое родное?
Резким движением смахнув все, что громоздилось шаткими стопками на письменном столе, Николай шумно выдохнул и с силой сжал ладонями виски; тупик. Он не мог обратиться к отцу — тот бы вновь списал все на увлечение «прехорошенькой барышней» и посоветовал трезво смотреть на вещи и ждать до получения точных доказательств, как уже сделал месяцами ранее, когда Катерину обвинили в покушении на Марию. Он не мог задействовать Третье Отделение, которое подчинялось непосредственно Императору, потому что все пришло бы к той же точке. А собственных доверенных людей у него было не так много, чтобы они сумели выполнить все его приказания одновременно: иначе же оставалось немало свободных выходов, через которые мог улизнуть преступник. И даже сумей он расставить ловушку и обезвредить злоумышленника, он будет не вправе судить. Отец же, наверное, никогда не увидит всех доказательств, что хочет видеть, чтобы вынести приговор.
Порой казалось, что отец с большим удовольствием бы оставил престол на Владимира или Сергея, даром что те были еще слишком малы, потому что Николай не видел с его стороны той степени доверия, что исходила от деда, действительно готового передать ему страну. Будто бы эти обвинения в слабости тела были лишь прикрытием для не высказанных слов о слабости ума и воли, что, конечно же, не имело никакого отношения к нему: все учителя и министры как один утверждали о невероятной одаренности цесаревича. И отчего тогда столь слеп и глух к нему был собственный отец, он понять не мог.
«… Как и предполагалось, барышня отсутствовала двое суток, после чего вернулась в четвертом часу, не зажигая свечи. Утром нанести визит ей не удалось — мажордом настаивал на том, что «пущать не велено», а после обеда квартира вновь опустела… <…> Если на то будет Ваша воля, мой человек проследит за упомянутым Вами господином, однако я имею сомнения в его причастности к этому делу за отсутствием у него причин к мести…»
Возможно, он и впрямь подвергал подозрениям невинного, однако сейчас Николаю виделось лучшим выходом знать о действиях всех, кто имел хотя бы малейшую возможность оказаться вовлеченным в авантюру, нежели случайно упустить даже самую незначительную деталь. Двумя днями ранее он по всей строгости допросил служанку, что доставила Катерине злополучную корзинку: девица клялась и божилась, что впервые видела госпожу, потребовавшую от нее данной услуги, однако она утверждала, что действовала по высочайшему приказанию и потому имени своего не раскрывала. Трясущаяся что осиновый лист, запинаясь через слово, служанка как могла описала внешность незнакомки, после чего еще долго молила о снисхождении и смягчении наказания. Впрочем, Николай не имел намерения карать — что было взять с подневольной девицы?
Спешно записав все приметы, для чего еще пришлось переспросить несколько раз служанку, цесаревич отослал ее прочь и принялся составлять срочное послание. Адьютанту было наказано скакать во весь опор без отдыха, чтобы доставить письмо в срок, и обязательно дождаться ответа. Принявший без лишних слов его волю офицер, откланявшись, молниеносно покинул дворец, а Николаю оставалось лишь тревожно мерить шагами кабинет и гонять бесконечные потоки мыслей по воспаленному разуму; если доверенное лицо не сумеет опознать незнакомку, придется как можно осторожнее выведать её личность у Катерины, но нет никакой уверенности в том, что она сумеет помочь. А вот то, что умная княжна тут же догадается о происходящем за ее спиной, было очевидно. Потому и не желал Николай привлекать ее к своим делам; это могло стоить ей жизни, и без того висящей на волоске.
Покорный голос слуги, доложившего о прибытии графа Перовского, вернул к реальности, в которой светлый наборный паркет был усыпан смешавшимися листами и папками и залит чернилами, одиноко поблескивала пузатым боком перочистка. Коротко распорядившись о том, чтобы здесь прибрались, цесаревич поднялся со своего места, встречая входящего в кабинет молодого человека. Жестом предлагая тому сразу пройти к расположившимся у окна с видом на Адмиралтейство креслам, он дождался, пока визитер пройдет вперед и двинулся за ним.
Граф, утром получивший внезапную просьбу (тон которой не оставлял ни шанса на отказ) посетить дворец для приватной беседы с Наследником Престола, пребывал в замешательстве касаемо цели этого визита, и потому сейчас ощущал себя крайне неудобно. Бездумно потирая запястья в волнении, Сергей осторожно опустился на темный сафьян; взгляд его был прикован к непроницаемому лицу присевшего мгновением ранее цесаревича, и граф лишь молился о том, чтобы это не было воспринято оскорблением.
— Чем обязан, Ваше Высочество?
Он все же осмелился первым начать беседу, не выдерживая этой пытки требовательным молчанием. Николай, внимательно наблюдающий за каждым жестом и, казалось, каждым вдохом визитера, медленно откупорил хрустальный графин и наполнил на высоту двух пальцев оба бокала красным французским вином. Сей жест со стороны Наследника Престола означал расположение к особо дорогому гостю и привел и без того запутавшегося в мыслях графа в окончательное смешение.
— Оставьте свою робость, Ваше высокородие, — добродушно произнес Николай и, приподнимая бокал, ответил на ранее прозвучавший вопрос, — я всего лишь желал побеседовать с человеком, оказавшим услугу Империи.
— Вероятно, произошла какая-то ошибка?.. — все с той же недоверчивостью осторожно предположил граф, по примеру цесаревича пригубив ставший таким модным с момента воцарения нынешнего государя напиток. Сам бы он скорее предпочел бренди, но на аудиенции у Наследника Престола вообще желал оставаться в трезвости ума, и потому едва ли позволил коснуться терпкой жидкости сомкнутых губ и опустил бокал. Со стороны все выглядело так, будто бы он сделал положенный глоток.
