— Мне кажется, или черная тоска сегодня вопреки празднику передается по воздуху? Сначала Maman, теперь Вы, — шутливо нахмурился Николай, желая тем самым отвлечь княжну от ее безрадостных мыслей. — Источник болезни искать в Смольном, или он перенесся и сюда?
— Дмитрий всегда мечтал, что наш дом будет полон детского смеха, — медленно, прокручивая в пальцах обручальное кольцо, проговорила Катерина; во взгляде ее, направленном на демонстрирующих Императрице результаты своего труда девочек, читалась безграничная тоска. — Мы думали взять кого-нибудь из Воспитательного дома — он даже говорил об этом с государем, — как-то болезненно приподнялся уголок губ в ответ на это светлое воспоминание. — Знаете, мы даже спорили, кто это будет: Дмитрий так хотел девочку, чтоб с такими синими-синими глазами…
А еще она часто представляла, как будут выглядеть их собственные дети: каким храбрым и честным будет сын, какой благородной и самоотверженной — дочь, ведь им передадутся лучшие качества их отца. И совершенно точно у них будет его взгляд: понимающий, теплый, ласковый. Они будут дружны — а как иначе? — и во всем станут поддерживать друг друга. И они обязательно станут предметом гордости своих родителей. Катерина не думала, что готова сейчас быть матерью, но знала, что если бы того захотел Дмитрий, она бы и слова против не сказала: она уже любила этих детей и их семью.
Его гибель стала тем, что дало ей понять, сколь дорог ей был жених, и сколь мало в их обручении было отцовской договоренности. Она была готова вручить ему свою жизнь и верность, без остатка.
Или, по крайней мере, думала так.
Прикрыв задрожавшие губы ладонью, Катерина на мгновение отвела взгляд в сторону, уговаривая себя успокоиться: эта тоска была сейчас совершенно не к месту. И слова ее — тоже.
– Я.. простите, Ваше Высочество. Мне не стоило говорить всего этого.
– Катрин, я Ваш друг, – Николай, на лице которого промелькнула тень вины, осторожно коснулся её поднятой руки. – Вы можете говорить мне абсолютно все, даже если это кажется Вам сущей нелепицей.
Их глаза встретились лишь на несколько секунд, проведенных в тишине; сожаление и что-то совершенно не читающееся в синеве, борьба с собой и благодарность — в тусклой зелени. Рука опустилась, прощаясь с недолгим теплом. Губы дрогнули.
Быть может, эта неуверенная, короткая улыбка еще была далека от той, что желал видеть цесаревич, но с ней лицо княжны перестало походить на посмертную маску. И он сделает все, что в его власти, чтобы однажды тень этой улыбки отразилась в зеленых глазах.
Он обещал. Матери и себе.
Комментарий к Часть II. Зеленоглазая душа. Глава первая. О чем молчат твои глаза
Год. Ровно год с момента первой публикации. Полтора - с момента начала работы над историей. Два с половиной - с момента появления не дающей покоя задумки. Какое-то скомканное авторское спасибо и попытка понять, где взять силы до самого конца.
========== Глава вторая. И станет ночь длиннее дня ==========
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, март, 29.
— Его Высочество, похоже, питает к тебе теплые чувства, — бросила хитрый взгляд над книгой, что держала в руках, Сашенька. Катерина, которой была адресована сия фраза, вздрогнула и медленно обернулась, удерживая на лице крайне недоуменный вид, однако глаза ее выражали… испуг? Жуковская и сама не поняла, что за эмоция там была, поскольку исчезла она столь же быстро, сколь и появилась, но не увидеть того, как верно оказалось почти в шутку брошенное предположение, было сложно. По крайней мере, с ее развитой при Дворе наблюдательностью.
— О чем ты? — осматривая перчатки на предмет изъянов, как можно более спокойно осведомилась Катерина; надлежало как можно скорее перебрать свой гардероб, чтобы заказать у портнихи несколько выходных туалетов (на этом настояла Елизавета Христофоровна), да и нести дежурство в траурном простом платье было слишком непочтительно по отношению к государыне. Не сказать что бы княжна находила удовольствие в этом абсолютно девичьем занятии, но светское общество диктовало свои правила, и не ей было идти против них. Сашенька, конечно же, ничуть не верящая в увлеченность соседки, только вздохнула, даже не пряча улыбки.
— Пока ты была у государыни, к тебе посыльный был. Точнее, он с Лизой встречался — она уже корзинку-то и принесла, — пояснила Жуковская, неотрывно наблюдая за изменением эмоций на лице Катерины; та все так же не отрывалась от разложенных рядом пар перчаток, однако прежде чем взять новую пару, чуть помедлила, реагируя на сказанное.
— И зачем бы Его Высочеству передавать мне что-то через посыльного и Лизу?
— Как же, чтобы сохранить все в тайне, — словно бы неразумному ребенку, понизив голос, сообщила Сашенька. — Ему уж точно известно, как ты не желаешь слухов. И вообще, — вдруг возмутилась она, — не о том тебе стоит спрашивать: неужели тебе не интересно, что в корзинке?
— Ничуть, — пожала плечами Катерина, — если тебя гложет любопытство, можешь развернуть обертку.
— И послание прочесть? — уточнила Сашенька, захлопывая маленький томик, который уже потерял для нее всякую ценность: когда здесь рождается настоящий любовный роман, к чему искать вымышленных историй?
— Если оно тебя убедит в том, что Его Высочество не имеет ко мне иных чувств, кроме дружбы — изволь.
Бросив что-то о святой простоте и наивности, Жуковская соскочила с постели, на которой и сидела все утро, пребывая в наслаждении слогом де Лафайет, и мгновенно завладела оставленной на туалетном столике невысокой корзинкой, перевязанной лимонно-желтой лентой. Тонкая блестящая бумага шуршала под нетерпеливо разворачивающими ее пальцами, пока хитрые глазки прыгали туда-сюда, стараясь углядеть как можно больше. Катерина, в действительности слукавившая — все же, ей было интересно, что именно передал ей цесаревич, раз уж сделал это через посыльного — старательно не замечала восторженных вздохов и ахов соседки.
— Я полагала, что Его Высочество больший романтик, — заключила Сашенька, обозревая содержимое корзинки, — или же вы решили обмениваться посланиями на языке цветов? — обернувшись к Катерине, уточнила она.
Та как-то неопределенно качнула головой, однако просто оставить эту тему не вышло — Жуковская могла быть очень настойчива, когда хотела того. Махнув перед лицом княжны перевязанным букетиком желтых крокусов, она потребовала отдать ей все внимание.
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — устало произнесла Катерина. — Мы не состоим в переписке — ни в любовной, ни в какой другой. И не думаю, что Его Высочество действительно желал задать мне этот вопрос**.
— А если бы задал?
Закатив глаза в ответ на этот подкол, княжна с укором взглянула на соседку, но та, похоже, порой была еще более невыносима в вопросах сердечных, нежели Эллен. Впрочем, переключилась она еще быстрее, чем упомянутая графиня Шувалова: вновь запустив руку в корзинку и на сей раз выудив оттуда золотисто-желтый шарик в бумажной «чашечке» — глаза Сашеньки сияли сейчас не хуже бриллиантов в императорской короне.
— Ты только посмотри, какие чудесные профитроли! — восторженно разглядывая сладость, выдохнула она. — Здесь и с кремом, и с шоколадом, и… ой, даже с миндальным ликером, — едва не зажмурившись от наслаждения, протянула Жуковская. — В меню моего свадебного стола первым пунктом бы стал croquembouche.
Ее завороженный взгляд ласкал угощение, а совесть, столь не вовремя очнувшаяся, требовала испросить разрешения у адресата на то, чтобы попробовать хотя бы одно пирожное. Катерина же как-то настороженно взглянула на корзинку, впервые действительно заинтересовавшись ее отправителем: в том, что им являлся не цесаревич, она теперь имела полную и непоколебимую уверенность. Николай хорошо знал о ее нелюбви к профитролям и вряд ли бы стал присылать сладости лишь для того, чтобы подразнить ее.
— Там точно нет никакой записки? — осведомилась Катерина, откладывая в сторону перчатку. Жуковская бросила на нее торжествующий взгляд.
