«…какая скука — эти приемы, ты бы знала! ..», «…мой друг, в тот тихий вечер…». Все не то, все не то. Ни имен, ни дат, ни фамилий. Все эти строки можно было бы адресовать кому угодно, но ведь было же что-то! Она точно помнила - было. Где-то мелькало кроме загадочного «М» чье-то имя, княжна это точно помнила. Единожды, будто пишущий забылся, что условились они не упоминать этого. Но ей бы хватило.
«…великолепный гарнитур, право, но слишком грубый…», «…видеться безнаказанно. Натали…», «…поэзия сердца не…». Взгляд метнулся обратно к предыдущим строкам. Неужто..?
И впрямь.
“Милая моя! Пред всеми святыми образами готов поклясться, что не имел связи с подругой твоей — все было лишь прикрытием, дабы получить дворцовому обществу пищу для сплетен. Ты не желала огласки, и мне в голову пришло подарить Петербургу “роман”, о котором станут судачить, в то время как мы сможем видеться безнаказанно. Натали любезно согласилась посодействовать этой авантюре, но у нее и в мыслях не было предать своего супруга подобным адюльтером.
Мне жаль, что ты смогла усомниться в искренности моих к тебе чувств.
М.”
Письмо почти ничего не проясняло, но всё же проливало свет на те вопросы, что мучили Катерину всю ночь. Она воскрешала в памяти раз за разом разговор с дядюшкой и не могла отделаться от мысли, что здесь есть какая-то доля фальши. А после строк, прочитанных утром, уверилась: не так все складно, как сочинял Борис Петрович. О той ли Натали говорил таинственный “М”? И мог ли им быть сам Великий князь? Решившаяся на то, чтобы обо всем уведомить Императора, пробежавшись взглядом в пятый раз по строчкам, Катерина решила, что нуждается в помощи цесаревича: кроме него вряд ли кто мог ответить на эти вопросы.
Спешно покидая комнатку, княжна старалась убедить себя не торопиться — не доставало еще показать Его Высочеству свое волнение.
Входя в кабинет почти сразу после стука, Катерина надеялась, что подобным своеволием не вызовет гнева со стороны Наследника Престола. Впрочем, тот, кажется, даже и не заметил её появления, будучи увлеченным какими-то бумагами. Документы различной степени важности загромождали письменный стол темного дерева, и стоило всерьез опасаться, что от неловкого движения все они сдвинутся и опрокинут золотую чернильницу, что приведет к уничтожению некоторых записей. Вот только поглощённый делом Николай вряд ли мог сейчас думать об этом.
– Ваше Высочество, я прошу прощения за визит без приглашения, однако это не терпит отлагательств, – склонившись в глубоком реверансе, княжна опустила голову, признавая собственное своеволие.
Цесаревич, услышавший её голос, был немало удивлен, но разгневанным не выглядел. Напротив, казалось, что он даже доволен подобным шагом с её стороны: морщинка на лбу разгладилась, с лица сошла утомленность. Он и вправду устал от судебной реформы, с которой разбирался по приказанию Императора, и уже был готов просить высшие силы о чем угодно, лишь бы удалось отвлечься, пусть и ненадолго. Похоже, они услышали его безмолвные мольбы.
– Катрин? Вы и вправду мое спасение. Однако Вы выглядите так, словно повстречали всех Гатчинских призраков.
– Ваше Высочество, мой вопрос может показаться бестактным, но всё же: что Вам известно о романе Великого князя Михаила Павловича с Натальей Голицыной?
Николай, от чьего внимания не укрылась какая-то непривычная серьезность и сдержанность княжны, задержал взгляд на ее лице: обычно таком живом и светлом, но сейчас словно утратившим все юные черты — вряд ли Катерина проявляла праздный интерес к царской семье.
– В свое время об этом ходило немало слухов по Петербургу, однако они были фикцией, – после недолгого молчания отозвался цесаревич, откладывая бумаги в сторону. – Наталья Голицына, бесспорно, находилась в хороших отношениях с Михаилом Павловичем, но это не имело ничего общего с сердечной привязанностью. Все было создано лишь для того, чтобы сокрыть роман Великого князя с Аксиньей Перовской, чьей подругой являлась mademoiselle Голицына: именно она поспособствовала принятию той ко двору.
Глаза Катерины невольно расширились: то, что сказал Николай, практически подтверждало письмо, прочтенное давеча. Но тогда дядюшка сильно заблуждается, полагая, будто бы царская семья пред ними в чем-то виновна. Однако, вся ли история оказалась фальшивой? Или просто мастерски были сплетены факты с вымыслом?
– Откуда Вам известна эта история? Я полагала, что за давностью лет уже никто не знает правды.
– Бумага хранит то, что не дозволено хранить людям. Когда-то, играя с Александром в закрытой половине дворца, я нашел дневники своего деда. Возраст был именно тот, когда из любой находки создаешь целую легенду, а уж сердечные привязанности, сокрытые ото всех, как нельзя лучше для этого подходят. Потом как-то все забылось, но дневники так и остались лежать у меня, пока вновь я их не обнаружил перед своим путешествием по России: в дороге перечитал и обнаружил немало того, что упустил, будучи ребенком.
– Тогда, – княжна вынула из пышных юбок то самое письмо и протянула его цесаревичу, – Вы сможете сказать, принадлежит ли оно руке Великого князя?
Николаю не пришлось досконально изучать взятый лист бумаги, чтобы дать ответ: еще по тому, как был выведен вензель в виде буквы “М”, и как загибалась буква “д”, что было характерно стилю его деда, он мог утверждать, что это послание действительно писал Михаил Павлович. И имя той, кому оно адресовалось, также не являлось секретом.
– Абсолютно. Судя по всему, одно из последних его писем Аксинье.
– Существуют ли доказательства того, что Наталья не состояла в отношениях с Великим князем?
– А Вам так хочется обнаружить в себе царскую кровь, Катрин? – ироничный вопрос цесаревича отчего-то лишь усилил мрачность его собеседницы. Та, взглянув в глаза Николаю, с неясным ему холодом произнесла:
– Мне жаль, если я дала Вам повод думать обо мне в подобном ключе. Я не претендовала и никогда не стану претендовать на место в Вашей семье. Однако этого бы желал мой дядюшка.
С минуту цесаревич молчал, обводя пальцем контуры изящной чернильницы, почти опустошенной. Подобные истории не были редкостью для императорских фамилий, поскольку многим хотелось урвать свой кусок власти и славы, оказаться под лучами солнца, на вершине всего мира. Кто падал ниже — изначально ли получивший все человек, или же тот, кто желал взойти на ту же ступень, будучи где-то внизу? Кто вызывал презрительную жалость? И кому не хотелось сочувствовать? Наследник Престола не знал, какой должна быть его реакция. Чего ждали бы от него в этом случае родители, и чего ожидает княжна. Что было бы правильным — не по науке, а по справедливости.
Но сильнее его заботило то, как сплелись эти жесткие нити вокруг Катерины, плотно втянутой в дворцовые интриги со стороны ее дядюшки. Как чистая, светлая душа оказалась в руках человека, кажется, утратившего моральные принципы. И разум.
– Что ж, это объясняет его заинтересованность в том покушении, однако… неужто лишь в этом причина?
Николай действительно желал понять мотивы, что сподвигли старого князя на столь богомерзкие деяния, но искренне не мог этого сделать: либо Борис Петрович потерял рассудок, либо здесь имелись и иные причины. Цесаревич бы не сомневался, если бы оказалось, что сам Остроженский — прямой потомок кого-то из Великих князей: это бы сразу все объяснило. Но кровно он был связан с этим потомком - Катериной - лишь через свою сестру, что слабо походило на достойный аргумент. Либо Борис Петрович чего-то не договаривал, либо его разум окончательно помутился.
– Я не так хорошо осведомлена о прошлом дядюшки, чтобы утверждать что-то, однако, – княжна нахмурилась, припоминая все, что ей рассказывала маменька, – по отцу он был Трубецким, однако официально не признанным, и потому лишенным причитавшихся ему земель и титула. Дедушка умер в ссылке, где-то под Тобольском.
– Трубецкой… – Николай в упор посмотрел на собеседницу, – это может иметь смысл – Трубецкие находились в числе претендентов на престол когда-то, но подорвали авторитет, чем и впоследствии занимались – чего только декабрьское восстание стоило. И все же, неужели человеку достаточно столь странного повода, чтобы решиться на преступление?
