Хотя соблазн был велик – ночь подарила ему возможность запечатлеть в своей памяти её расслабленное лицо, пока она спала, крепко прижимая к себе край тонкого одеяла, словно желая защититься от чего-то; но ничуть не меньше хотелось прикоснуться к этой почти интимной картине, что открывалась в момент пробуждения, когда взгляд еще подернут дымкой сна и по-детски беззащитен, а во всем естестве прослеживается блаженная нега, истлевающая с каждой секундой погружения в реальность нового дня.
Но эти минуты ему никогда будут принадлежать. Зажмурившись, он отвернул голову от постели, возле которой тихо шуршала платьем Катерина – по всей видимости, старалась управиться со своим туалетом без помощи служанок. Как вчера она разоблачалась, неизвестно: быть может, сразу подобрала менее сложное платье, без корсета (ведь она знала, чем окончится их встреча, в отличие от него, намеревавшегося лишь побеседовать). А может, так и спала, хоть это и было слишком неудобно – цесаревич никогда не примерял женского наряда, но догадывался, что в такой конструкции лишнего движения не сделать, а уж расслабиться ночью и того пуще.
Шелест ткани стих, сменившись почти неуловимым звуком шагов, и цесаревич предположил, что с туалетом покончено. Обернувшись, он едва приоткрыл глаза – ровно настолько, чтобы различить тонкий женский силуэт, но не дать понять, что он уже бодрствует.
Подозрения подтвердились – Катерина уже выглядела так же, как и вчерашним вечером, исключая лишь густую волну волос, еще не убранную в прическу. Если судить по передвижениям Катерины и зажатым в пальцах шпилькам с лентами, она думала о том, как ей расправиться с волосами.
До какого-то странного томления в груди хотелось отнять у нее все эти предметы: её лицо, обрамленное темными завитками, вольно лежащими на плечах и укрывающими лопатки, не идеально приглаженными, а столь очаровательно спутанными между собой, выглядело по-особенному притягательным и вызывающим желание остановить мгновение.
– Постойте, – слово сорвалось хриплым от сна голосом раньше, чем разум сумел его зафиксировать.
Катерина вздрогнула, слишком резко вскидывая голову; она явно не ожидала, что не единственная проснулась на рассвете.
– Ваше Высочество? – её голос был не менее неустойчивым. – Прошу простить. Я помешала Вашему сну?
Открыв глаза уже полностью, цесаревич оттолкнулся от спинки кресла и, разминая затекшие плечи, предотвратил возможные извинения:
– Я часто просыпаюсь до восхода солнца. Куда важнее – к чему столь ранее Ваше пробуждение?
Эмоции на её лице, едва заметные в предрассветной мгле, сменились: то легкое удивление и неловкость, что присутствовали моментом ранее, истаяли, уступая место обычной собранности и вежливой бесстрастности.
– Мне стоит как можно быстрее собраться и покинуть Дармштадт.
– Мне казалось, Вы намеревались сначала пустить слух о проведенной вне собственной спальни ночи, – пристально взглянул на нее Николай, поднимаясь с осточертевшего кресла.
Она кивнула, продолжив свои поиски, но спустя несколько секунд все же дополнила молчаливый ответ:
– На это не потребуется много времени. Мне нужно лишь поделиться тайной с mademoiselle Жуковской, а уж она найдет способ быстро распространить сплетню среди фрейлин.
– Однако до пробуждения mademoiselle Жуковской еще добрых часа полтора, – все еще недоуменно смотрел на нее Николай. – И, к тому же, Вы сильно рискуете достоверностью сочиненной легенды.
Застыв на месте и полуобернувшись, Катерина бросила на него через плечо удивленный взгляд.
– Своим побегом на рассвете?
– И этим тоже, – приблизившись к ней, цесаревич позволил себе легкую усмешку, обходя напряженную женскую фигурку. – Но есть еще одно. Для барышни, что всю ночь предавалась страсти, у Вас слишком невинный вид.
На миг потеряв дар речи от такого заявления, Катерина, пойманная в ловушку устремленного на нее пристального взгляда, могла лишь, не разрывая зрительной связи, поворачиваться вслед за вкрадчиво кружащим, что большой кот, вокруг нее Николаем. Однако замешательство её длилось недолго. Насмешливо вскинув брови, она сощурилась:
– Мне недостает разорванного в порыве страсти лифа и смятых юбок?
Замедлившись и сменив направление, цесаревич с прежней лукавой улыбкой не сводил глаз с втянувшейся в случайно начатую устную игру Катерину.
– Пожалуй. Но это уже крайние меры, – он нарочито изучающим взглядом прошелся по её платью, возвращаясь к лицу, на котором играла загадочная полуулыбка. Протянув руку, осторожно снял маленькую жемчужную брошь, что скрепляла половинки стоячего воротника, позволяя тому слегка открыть вид на фарфоровую кожу длинной шеи и линии выступающих ключиц.
Зеленые глаза в полумраке сверкнули; тонкие женские пальцы потянулись к мочке уха, вынимая тяжелую серьгу в виде бриллиантовой капли, обрамленной мелкими гранатами.
– Полагаю, это должно остаться у Вас, – драгоценность легла в его раскрытую ладонь, и в миг, когда их руки соприкоснулись, разум цесаревича пронзило желание удержать её кисть в своей. Вместо того он сжал до побелевших костяшек врученное ему украшение, чувствуя, как острые грани оставляют следы на коже.
– И это, – он потянул за лиловую ленту, о которой она уже и забыла, – тоже.
– Предлагаете мне не собирать волос? – почти одними губами уточнила, расслабляя руку, держащую шпильки.
– Вы же помните – барышни из высшего общества своим туалетом сами не занимаются. А служанки в такое время еще спят. Однако, – Николай с какой-то трепетной осторожностью дотронулся до темного завитка, отводя его назад, – отпустить Вас в таком виде я все же не могу.
Позволить кому-то видеть её такой – откровенно-прекрасной – было просто недопустимо. Этот образ, что он так нагло украл, предназначался единственному человеку: её жениху.
– Присядьте, – раздалась уверенная просьба, сопровождаемая легким кивком в сторону постели.
Зеленые глаза ни на миг не отрывались от голубых – она почти интуитивно дошла и опустилась на самый край, ожидая дальнейших указаний. Цесаревич присел рядом.
– Отвернитесь.
На лице её обозначилось недоумение, впрочем, стершееся почти моментально и не повлекшее за собой вопросов – она безмолвно исполнила просьбу. А после от взгляда Николая не укрылось, как напряглись её плечи, когда он пропустил сквозь пальцы мягкие локоны; с тихим звоном по покрывалу рассыпались шпильки – она все поняла.
По спине пробежал озноб; цесаревич даже не предполагал, сколь интимным может быть этот момент, пропитанный доверием и нежностью. Сколько тепла может крыться за не произнесенным вслух, но абсолютно очевидным разрешением. Он не раз по просьбе сестры заплетал её, но не было смысла сравнивать маленькую Марию и Катрин. Руки бездумно перебирали густые волосы, совсем не помня о своей задаче. На секунду захотелось узнать, какие бы эмоции охватили его, если бы перед ним сейчас сидела Дагмар, но мысль о невесте, зыбкая и не оформившаяся до конца, растаяла, стоило Катерине чуть повернуть голову, чтобы теперь линии наметившегося профиля, шеи и плеча сложились воедино, будто высеченные талантливым скульптором на одном дыхании.
Но этот же жест отрезвил его. Руки, получив команду, принялись плести косу, изредка забирая из общего вороха длинные шпильки, чтобы подколоть оную в низком пучке. Ленту все же пришлось использовать, затянув ей самый кончик для надежности.
Когда с волосами было покончено, Катерина тут же поднялась на ноги, словно стремилась сбежать. Николай сделал вид, что не заметил, вместо того окинув взглядом спальню. Цокнув языком, он возвестил:
– Дополним легенду.
И сдернул с постели покрывало. По старательно отполированному дереву наборного пола весело запрыгали шпильки, о которых уже вовсе забыли, и звук этот смешался со звуком тихого смеха. Отвернувшись и прикрыв губы ладонью, Катерина попыталась вернуть себе серьезность, но отчего-то это действие цесаревича вдруг её расслабило – вся та неловкость, сплетенная с напряжением и тоской, вдруг испарилась. Поддаваясь безумству момента, она наклонилась, чтобы схватить большую, набитую перьями, подушку и бросить её в Николая, следом за ней отправляя и оставшиеся две. Тот, к своей чести, поймал все, кроме последней, позволив ей пролететь мимо, и так же непринужденно отправил одну в полет до противоположного угла, а вторую – обратно Катерине в руки.
