Облегченно выдохнуть удалось лишь в момент, когда Дарина (Всевышний, как же она была рада видеть эту девочку, служившую в их доме еще с момента окончания Катериной Смольного и решившей поехать вслед за хозяевами в Карлсруэ!) сопроводила её в гостевую спальню, выделенную ей Надеждой Илларионовной. Задернув плотные портьеры и затушив две свечи, чтобы комнату окутал полумрак, едва разгоняемый лишь одиноким огоньком, Катерина дождалась, пока все та же Дарина ослабит шнуровку корсажа и поможет ей избавиться от верхних юбок. Оставшись лишь в нижней рубашке, ощутила, как по оголенным рукам побежали мурашки. И, кивнув покинувшей спальню служанке, стремительно юркнула под одеяло, как в детстве укрываясь им с головой и запутываясь ногами в нижнем крае. Сжимаясь в этом коконе так, что колени оказались подтянуты к животу, она медленно выдохнула, стараясь расслабиться и отпустить мысли.
Но вместо того разум, взбудораженный долгожданной встречей и утомленный всем происходящим на протяжении последних месяцев, тут же воскресил за опущенными веками недавние эпизоды.
Крепко зажмуриваясь, Катерина позволила себе просто утонуть в этих воспоминаниях, надеясь, что сон придет быстро.
***
Дания, Копенгаген, год 1864, сентябрь, 16.
Ему следовало наконец побеседовать с королевской четой и обговорить дату свадьбы, чтобы уже одним грузом на душе стало меньше. Хотя внутри все вновь обратилось в хаос, и одна только мысль о том, чтобы сейчас затронуть вопрос помолвки казался каким-то предательством и откровенной ложью, особенно перед Дагмар. Последняя ночь в Потсдаме и эта абсолютно неожиданная встреча всколыхнули все то, что улеглось на самое дно и более не тревожило так явно.
Стоило только остаться наедине с собой, как все оживало перед глазами, будто случилось мгновением ранее: даже руки все еще помнили то родное тепло и острые грани изумруда в помолвочном кольце.
Оказалось, он уснул, сжимая её тонкие пальцы в своих. Лишь на несколько минут – быть может, на четверть часа, – но провалился в непроглядную тьму, совсем не зная, что происходит вокруг. А когда разомкнул глаза, не сразу понимая, почему так темно, и где он находится, заметил справа силуэт, едва обрисованный тусклым светом, пробивающимся через дверной проем и узкое окно.
Она ему не померещилась.
Она вправду была здесь, оставшись по его эгоистичной просьбе. Недвижимо сидела все так же на краю постели, не расплетая их пальцев, и смотрела куда-то перед собой: он мог видеть её мягкий профиль с невысоким лбом, прямым носом и едва шевелящимися губами. Правая рука её лежала на груди, что-то сжимая – по всей видимости, крест.
Молилась. Мысль обожгла цесаревича что недавняя боль.
Беззвучно, но горячо – рваные тяжелые вдохи и выдохи говорили о том, что на сердце у нее неспокойно. Очень хотелось верить, что не он тому виной.
– Вы решили до утра просидеть так? – шепотом (знал – она услышит) осведомился, стараясь, чтобы вопрос звучал с привычным весельем.
Катерина вздрогнула, словно не думала, что он может проснуться. Обернулась, хоть и в этом особого смысла не было: мрак, царивший в спальне, едва ли позволял что-то разглядеть в лице.
– Вы не спали?
– Не знаю, – честно отозвался цесаревич уже чуть громче. – Кажется, словно провалился в черную дыру, упустив какой-то отрезок времени, и снова вынырнул.
По движению её головы, как-то неодобрительно качнувшейся, он понял, что Катерину его ответ не порадовал.
– Прошло уже около двух часов. Я надеялась, Вам удалось расслабиться.
Увы, то, что он описывал, на спокойный сон не походило.
Хотя его сейчас волновало отнюдь не это.
– И все эти два часа Вы даже не отпустили моей руки? – теперь и в его тоне слышался укор: как бы плох он ни был, но утомленная дама, проводящая ночь без сна, точно не делала ему чести.
– Вы просили остаться.
– А Вы решили сегодня исполнять все мои просьбы? – с призрачной усмешкой уточнил Николай, пытаясь хоть как-то определять изменения её эмоций, если уж тьма не позволяла этого сделать простым изучением взгляда. Однако Катерина, похоже, не хуже него научилась держать маску невозмутимости: поза её осталась неизменной, вплоть до слабого наклона головы к левому плечу.
– Это было исключение. Вам лучше?
– Определенно, – даже не стал раздумывать над ответом Николай, радуясь, что и его истинных эмоций сейчас не распознать: спина действительно не отзывалась болью, но едва ли это надолго. – Вам бы о себе стоило подумать. Отсутствие сна еще никому на пользу не шло, особенно барышням.
– Не тревожьтесь за меня, Ваше Высочество.
Нахмурившись в ответ на это, цесаревич сделал попытку приподняться, опираясь о продавливающуюся перину свободной рукой – отпускать ладонь Катерины он не желал. Удачно, хоть и поясница не замедлила напомнить о себе.
– Меня уже не удивляет Ваше упрямство, Катрин, однако сейчас Вам его лучше оставить. Мне бы стоило проявить благородство и оставить Вам постель, удалившись на кушетку. Но беда в том, что кушеток здесь нет, а три часа в кресле, боюсь, окажутся для меня смертельными.
Усмешку на последних словах скрывать даже не пытался: знал, что и Катерина ему не позволит такой сон, и сам он при всем желании не обращения внимания на приступы счесть их простым недомоганием не мог.
Продолжая вглядываться в едва читающиеся черты её лица, Николай с той же усмешкой закончил:
– Потому могу только предложить разделить эту постель.
– Звучит крайне двусмысленно, – голос её, в котором сквозила ирония, повеселел, и цесаревич мог представить себе, как расходятся от уголков глаз тонкие лучики, когда она улыбается.
– Не более двусмысленно, чем Ваш ночной тайный визит.
– Ошибаетесь – визит был вечерним. Но, к моему глубочайшему сожалению, Вас застать мне не удалось.
– И судя по тому, что Вы решились на долгое ожидание, Вас привело сюда что-то серьезное. Или же Вы столь сильно тосковали в разлуке?
– Вы себе и представить не можете, как, – выделив голосом последнее слово, заверила его Катерина, склоняясь ближе: стало чуть легче рассматривать её усталое лицо. И тут же отвернулась, резко вставая с постели и одновременно с этим расплетая их пальцы – цесаревич даже не успел воспрепятствовать этому.
Стремительно отходя к окну – так, что теперь её силуэт четко обрисовывал мягкий лунный свет, едва пробивающийся из-за густых облаков – она обхватила свои плечи руками, словно желая согреться. Вся она сейчас состояла из каких-то резких линий, словно бы из обломков, и лишь одно неверное движение могло разрушить эту иллюзорную целостность. Сколь же сильно она отличалась от той девочки, которую он встретил впервые в далеком августе шестьдесят третьего.
Ему бы хотелось обратить время вспять: не столько для того, чтобы вновь прожить каждый миг, проведенный рядом с ней, сколько для того, чтобы увидеть в ней ту искру жизни.
Быть может, именно потому он так быстро решился на помолвку с Дагмар? Она походила на Катрин до тех страшных событий. И словно обещала ему – все можно забыть. Все можно сохранить.
Катрин ведь так и не рассказала, зачем приехала в Потсдам – она вовсе ни единого слова не проронила больше той ночью, а он и не пытался заговорить. Знал – пустое. Только смотрел на её тонкий хрупкий силуэт в обрамлении молочно-сизого лунного света, пока все не слилось в единое туманное пятно и не растворилось во тьме долгожданного сна. И даже она осталась где-то в нем, будто лишь привиделась.
Наверняка он бы уверовал в игры разума, только маленькая лиловая бархатка с аккуратным золотым медальоном, что он обнаружил по пробуждении в своей ладони, говорила, что все случилось в действительности.
Та самая, которая была на ней в день её первой аудиенции у Императрицы. В день, когда он впервые увидел её в платье в дворцовом антураже.
– Вы помните Оффенбах?
Туманной дымкой исчезла картина ночной встречи, уступая место зелени садов Фреденсберга. Возникшие перед ним карие глаза явно ожидали от него ответа, но все, что он мог – эхом повторить последнее слово, абсолютно не понимая, о чем речь, и почему сейчас вдруг зашла речь об этом. Когда он вроде бы должен говорить о своих намерениях относительно их будущего: по крайней мере, королевская чета позволила им удалиться на десяток шагов вперед именно ради этого. Николай не сомневался – королева Луиза даже с такого расстояния слышит каждое слово, что замирает в воздухе между ними, пусть и произнесенное шепотом.
