– С удовольствием, – принимая её приглашение с легким благодарным кивком, он последовал за принцессой вниз, отстраненно рассматривая зелень вокруг.

Звонкий девичий голос оживленно раскрывал перед ним очередной случай из детства, и Николай, почти не вслушивающийся в эту мелодичную французскую речь с редкими вкраплениями датских слов, ощущал умиротворение и легкость.

***

Российская Империя, Семёновское, год 1864, август, 16.

– Беда, барин! – громкий девичий голос разбил хрупкую тишину, висевшую в гостиной поместья Шуваловых с полчаса. – Ой беда!

Дмитрий, до того разбирающий утреннюю корреспонденцию, нахмурился. Очередное приглашение на обед замерло в руках не до конца раскрытым. Обернувшись к всполошенной тяжело дышащей служанке, чье круглое загорелое лицо, усеянное веснушками, побледнело, он спокойно осведомился:

– Что стряслось?

– Там! Там! – она всплеснула руками, беспомощно хватая воздух бескровными губами.

– Варя! – одернул её Дмитрий, прекрасно понимающий, что девочка может еще долго от переполняющих её эмоций демонстрировать собственный ужас. – Успокойся и нормально скажи, в чем дело.

С широко раскрытыми глазами та медленно сделала вдох, сглотнула и, наконец, более связно произнесла:

– Собак потравили. Ой, барин!.. – она вновь заголосила, поддавшись новой войне страха. То ли представляя, как разгневается Шувалов-старший, для которого собственная псарня была предметом гордости и любви, то ли вспоминая картину, открывшуюся ей поутру. Для пятнадцатилетней девочки это было серьезным потрясением. Впрочем, ближайшую пару дней у всех слуг эта новость станет главной причиной для сплетен – здесь и слепой узреет стороннее вмешательство.

Сидящая рядом с женихом Катерина окаменела. Пальцы дрогнули, серебряная ложечка ударилась о дно фарфоровой чашечки, издавая негромкий звук. Ей стоило изрядных усилий совладать с собой и все же сделать глоток травяного чая, чтобы не показать, как её взволновало это известие.

Та тонкая струна, что была натянута в ней уже более двух недель, лопнула, хлестнув по сердцу, оставляя после себя рваную кровоточащую рану.

Она абсолютно точно знала, чья вина в этом происшествии.

– Кати, я оставлю тебя ненадолго, – Дмитрий, извиняясь, коснулся холодной руки невесты губами. – Придется срочно собрать дворовых и узнать, не видел ли кто чего, и как вообще все произошло. Ты можешь ответить на приглашения за меня.

– Конечно, – она выдавила из себя понимающую улыбку и, проследив за тем, как жених спешно покинул гостиную вслед за причитающей служанкой, с мысленным стоном откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза.

Старый князь устал ждать.

В тот день она вернулась в Семёновское ближе к вечеру – Борис Петрович проявил чудеса воспитания и, помимо того, что спокойно сам вывел племянницу из особняка (она, конечно, запомнила его местоположение, но была уверена, что это ничего не даст), так еще и извозчика нанял, заплатив тому, чтобы он довез барышню до поместья Шуваловых. Все говорило о том, что он абсолютно не боится её осведомленности касаемо его сегодняшнего места пребывания: потому что наверняка уже через несколько часов и духа его там не будет. А еще он явно пытался показать ей, что может быть крайне обходителен, если они действуют сообща.

Её трясло от отвращения, но она была вынуждена абсолютно спокойно распрощаться с дядюшкой. В конце концов, на данный момент она ничего сделать не могла. Не бросаться же к первому городовому, которого удастся встретить на Невском, и упрашивать, чтобы тот задержал особо опасного государственного преступника. Ей ведь и предъявить-то нечего в доказательство своей правоты. А старый князь наверняка тут же найдет, как убедить стражей порядка в своей невиновности и помутнении рассудка племянницы.

Он всегда умел любую ситуацию извернуть себе на пользу.

Её возвращение восприняли так, словно бы она воскресла – оказывается, Дмитрий, появившийся получасом ранее и убедившийся, что невесты в поместье еще нет (когда он не обнаружил её в Гостином Дворе, после длительных поисков решил, что она уехала в Семёновское одна), не избежал вопросов от наблюдательной матери. Как итог, волнения в усадьбе и за её пределами, попытки Елизаветы Христофоровны срочно организовать поиски, и старания Дмитрия успокоить мать.

Не желая сильнее тревожить кого-либо, Катерина принесла горячие извинения за свою «самодеятельность и неразумность», объяснив все сиюминутным желанием зайти еще в несколько лавочек по соседству, а после потерей чувства времени в кондитерской на Миллионной. Ей крайне повезло, что Эллен находилась во Флоренции – подруга бы наверняка не поверила и потребовала выложить правду. Так же рассказать обо всем пришлось лишь Дмитрию.

Тот, как и ожидалось, потребовал от нее вообще не покидать усадьбы до самой свадьбы, что изрядно возмутило Катерину. Но она могла его понять – неясно, чего ожидать от старого князя.

Только почему-то ей думалось – при желании, его руки проберутся и в барский дом.

С того самого вечера внутри поселилось предчувствие беды. Она не имела ни малейшего сомнения – Борис Петрович не просто её отпустил: он дал ей время поразмыслить. Так, чтобы она пришла к положительному ответу. И в случае отсутствия оного с него станется напомнить ей, сколь бессердечна его прогнившая натура.

Каждый день она ждала дурной вести: с тревогой раскрывала письма, особенно приходящие от маменьки (пусть и было их всего два за это время), забывала, как дышать, когда слышала стук в дверь своей временной спальни, ощущала, как все внутри обмирает, когда улавливала посторонний шум в доме или за его пределами. Все в ней было готово рухнуть от легкого толчка, погребая её под пылью и обломками прежней жизни. И сама она, кажется, стала не больше чем мыльным пузырем, что лопнет от случайного прикосновения.

Спокойствие, что она испытывала несколько месяцев, на протяжении которых не слышала ничего о князе Остроженском, кануло в Лету.

Опустив блюдце с чашечкой на низкий деревянный столик, украшенный какими-то венецианскими мотивами, Катерина взяла в руки очередной небольшой конверт, спешно пробегаясь глазами по выведенным каллиграфическим почерком строкам. Обед у князей Успенских. Новое приглашение – празднование именин младшей дочери князя Чесменского, по случаю которых будет дан бал, хотя это скорее можно назвать домашним вечером с танцами. Но летом, в деревне и то – развлечение.

Отстраненно приподняв стоящий тут же, по левую руку, золоченый колокольчик, чтобы вызвать слугу, Катерина быстро посмотрела оставшуюся корреспонденцию. И, убедившись, что с прочими посланиями должен разобраться сам Дмитрий, сделала еще глоток остывающего чая.

На то, чтобы набросать короткие ответы для Успенских и Чесменских, воспользовавшись принесенным слугой письменным набором, ушло не более трех минут. Еще пять – присыпать песком свежие чернила, дождаться их высыхания.

И новой трелью маленького колокольчика вызвать того же слугу, чтобы отдать письма и распорядиться об их срочной доставке адресатам.

Только когда выкрашенная белой краской дверь неслышно закрылась, оставляя Катерину наедине с собой, она стремительно поднялась на ноги, задев пышной юбкой стоящую на самом краю полупустую чашечку. Остатки чая разлились по пушистому ковру, который не так давно Елизавета Христофоровна выписала из Италии, оставляя на нем светлое пятно. Фарфор, к счастью, не раскололся – что-то подсказывало, за него графиня переживала куда сильнее. Сервиз был абсолютно новым, в обиход пошел лишь на прошлой неделе, но уже успел стать предметом гордости в разговорах с заезжающими на чай соседками.

В третий раз раздался переливчатый звук, теперь уже вызывающий отторжение.

Появившейся несколько секунд спустя в дверях служанке Катерина коротко бросила убрать с ковра свежее пятно. И уже было надеялась подняться в свои покои, но на пороге возник посыльный.

Мелькнула было мысль, что с отправленными письмами какая-то ошибка, но когда в её руки попал свежий лист с таким знакомым оттиском на сургучной печати, внутри все похолодело. Недоброе предчувствие вызвало удушье, темная пелена застила глаза.