* герб Александрии был создан А.В.Жуковским, питавшим теплые чувства к Александре Федоровне.
** Катерина процитировала Лермонтова: это стихотворение на французском было датировано 1832 г. Примерный перевод следующий: «Преодолев расстояние, я буду около вас силой воспоминания. Блуждая на другом берегу, я издали буду следовать за вами; и если над вами разразится гроза, позовите меня, — и я вернусь.»
| а я просто напомню о том, что Варвара Нелидова была не только близкой к Александре Федоровне фрейлиной, но и фавориткой Николая I на протяжении 17 лет.
========== Часть III. Разорванные грезы. Глава первая. Сердце раскололось и вновь срослось ==========
Но разве я к тебе вернуться смею?
Под бледным небом родины моей
Я только петь и вспоминать умею,
А ты меня и вспоминать не смей.
А.Ахматова
Российская Империя, Семёновское, год 1864, июль, 27.
Лето перешагнуло самый свой расцвет – пташки начинали выводить многоголосые трели уже в четвертом часу, а солнце опускалось за горизонт ближе к полуночи, отчего казалось, что ночь вовсе растворялась в жарком июльском мареве, от которого единственным спасением были прогулки у рек, озер или прудов в приусадебных парках, либо же комнаты на северной стороне. Катерина, всегда с таким трепетом ожидающая лета – не с тем, что сопровождал предрождественское предвкушение чуда, но с особым и таким дорогим сердцу чувством счастья – сейчас отчего-то едва ли понимала, когда июнь уступил свои права следующему месяцу, а тот внезапно разменял три недели, намекая, что еще немного, и по дорожкам закружит опавшая листва. Она вообще, казалось, полностью потеряла счет времени, с головой уйдя в приготовления к свадьбе, вопреки ожиданиям ничуть не бурлящие вулканической лавой – скорее густые, словно патока, и такие же недвижимые.
Приданое было подготовлено еще прошлой осенью, и не было никакой нужды его как-то дополнять – все традиции и приличия уже соблюдены, а очередной рушник семье жениха ни к чему. Процедуру брачного обыска обрученные тоже прошли ранее, и хотя некоторые моменты могли меняться со временем (хотя бы пребывание любого из них в браке, поскольку кровное родство в минуту не появлялось), но никто не счел нужным повторять это дело. Из тех же, что соответствовали русским традициям, оставались лишь отнесенные непосредственно на день перед венчанием, и потому решения требовали лишь вопросы, посвященные последующему застолью, свадебному пиру и визитной неделе, которая грозилась утомить обоих сильнее чем все прочее.
Катерина силилась не думать об этом дольше, чем стоило, но что Елизавета Христофоровна, что Эллен, что наносящие визиты Шуваловым соседи, оповещенные о скорой свадьбе молодого графа, будто бы взяли себе за обязанность напомнить обо всех тех праздненствах, через которые должна пройти невеста. Впрочем, Эллен в последние недели ни о чем не напоминала – еще в конце июня она отбыла во Флоренцию. Безусловно, не одна – её сопровождала родная тетушка, сестра Елизаветы Христофоровны, каждое лето отдыхающая на своей итальянской вилле. Собственно, именно она и любезно согласилась приютить племянницу, которой слишком уж хотелось «вырваться из сельской тоски». К свадьбе подруги и брата она, конечно же, клятвенно обещалась приехать, но, надо признаться, что Катерина даже смогла вздохнуть спокойнее, стоило Эллен покинуть поместье – исчез этот беспрестанный контроль и воцарилась тишина, которой так недоставало. Все же, младшая графиня Шувалова была излишне деятельна. Во всех аспектах.
Елизавета Христофоровна же, хоть и не оставляла будущую невестку, то интересуясь её мнением касаемо меню для свадебного пира, то узнавая предпочтения по проведению бала, то прося сделать выбор между десятком образцов кружева, столь активно себя не проявляла, позволяя молодым самостоятельно обдумывать грядущее торжество. Тем более что лето еще только-только достигло своего пика, и до свадьбы оставалось более двух месяцев.
Единственное, что изрядно тяготило душу Катерины – её вынужденное пребывание в доме жениха: согласно традициям невеста входила в семью только после венчания, а приданое перевозили за ночь до оного. Она же вернулась в Семёновское с Дмитрием еще в середине июня, не имея больше никакой необходимости находиться в Царском Селе; и с того момента занимала гостевые покои второго этажа. Права невесты, позволяющие ей чуть больше, чем статус гостьи, не могли унять внутреннего напряжения, возникающего всякий раз, стоило к Шуваловым заглянуть кому из соседей, или же если сама Катерина во время своей прогулки по окрестностям сталкивалась с кем из местных.
Ей казалось, что её все осуждают.
Бесспорно, если бы не отсутствие семьи в России и потеря последнего родного человека, она бы даже не осмелилась помыслить просить о крове у семьи жениха. Но это ничуть не делало её уверенней.
И к слову о дядюшке.
Катерина вернула полупустую чашечку на маленькое блюдце – фарфор издал негромкий раздражающий звук – и вновь взяла в руки письмо, доставленное ей парой часов назад. С того момента она перечитала его уже раз на шесть, но особой помощи в дальнейших размышлениях это не принесло. Писала маменька, в ответ на её собственное письмо, отправленное еще до отъезда цесаревича. И известия, что она сообщала, отчего-то не всколыхнули и намека на радость внутри Катерины.
«…Ирина неописуемо счастлива – похоже, что барон фон Стокмар и впрямь пришелся ей по сердцу. Когда мы задумывали сговор, я опасалась, что Ирина воспротивится или будет несчастна в этом браке, но теперь во мне ожила надежда, что решение было верным…»
Все же, венчается. Катерина невольно подогнула уголок, уставившись на ровные строки – у маменьки всегда был идеальный почерк, который она желала видеть и у дочерей. Правда, у них идеальным должен был быть не только почерк, что явно прослеживалось даже в этом браке: Ирина не глупа, она хорошо понимает, что обесчещенная уже становится «испорченным товаром», за который и медной монеты не дадут, а потому стоит ответить согласием тому, кто предложит. И все же, подыскать ей супруга на добрых двадцать лет старше самой княжны, выбранного за родовитость и отсутствие интереса к непорочности невесты, могла только их маменька, желавшая видеть старшую дочь по меньшей мере княгиней. Увы, получилась баронесса, но зато немецкая, а отец её супруга при жизни имел влияние на британскую политику (или же будет точнее сказать, что на саму королеву Викторию), что давало определенные привилегии его старшему сыну. Или, почти получилась – венчание назначили на август.
Теперь Катерина могла без каких-либо официальных препятствий дать согласие Дмитрию на брак в Покров день: к тому моменту она будет старшей незамужней дочерью.
«…Петя, к моей радости, о той девице больше не вспоминает…»
Давнее увлечение брата девушкой совершенно незнатного происхождения, конечно, родителей не обрадовало, и даже то, что он вроде как не высказывал желания обручиться с ней, едва ли останавливало их от постоянных нравоучений. Негоже было потомственному дворянину с какой-то мещанкой (или кем она была?) амуры крутить. Все бы списали на короткое увлечение, но ведь молодой князь на других барышень не смотрел и о своей даме сердца грезил больше трех месяцев, что не могло не насторожить родителей. Впрочем, была ли нужда маменьке беспокоиться теперь?
«…Невеста его – девушка крайне достойная и порядочная, без видимых глазу изъянов и воспитанием не обделенная…»
Удивительно, как свадьбу брата не приурочили к венчанию сестры – если верить маменьке, назначили на конец октября.
«…Твой вопрос, сознаться, вызвал у меня недоумение. Я никогда не видела родственников со стороны батюшки, и даже не имею представления, живы ли они и существуют ли. Матушка дала нам все, что могла, и этого было с лихвой, а после, как ты знаешь, я вышла замуж за твоего папеньку, и поиск какой-либо родни и без того стал бессмысленен…»
В каком-то роде Катерина могла её понять: ей было лишь семнадцать, когда она получила статус княгини Голицыной, и последующие несколько лет её ум занимали только дети, появляющиеся один за другим. А после она стала полноправной хозяйкой поместья, и вообще едва ли вспоминала, что в девичестве была Остроженской. Борис Петрович же сестру оберегал, по всей видимости, поскольку ничего о его собственной жизни она не знала – видела лишь ту картинку, что он искусственно создал. Для нее, для племянников, для невесты и её семьи. Для всех.
