А вечером собирались в малой столовой, наслаждаясь ужином под пение кого-нибудь из фрейлин – позже обязательно исполнить итальянский романс вызывался кто-нибудь из юных Лейхтенбергских герцогинь, активно подначивающих и Катерину, уже и не надеющуюся, что её перфоманс, вынужденный глупой игрой, забудут. К счастью, её не раз выручал Александр Александрович, внезапно обнаруживший в себе тягу к музыке – впрочем, он с таким же упоением присоединялся к кузинам, самозабвенно распевающим во время верховых прогулок. Он и сам прекрасно чувствовал, что таланта не имеет, но харизма самого Великого князя и наслаждение, читающееся на его лице в те моменты, покрывали все, принося немало веселых минут собравшимся.

К ночи же, когда солнце гасло, уступая власть над небосводом круглолицей луне, окруженной свитой маленьких звездочек, порой стыдливо прячущихся за воздушными одеялами облаков, те же счастливые голоса раздавались уже на колеблющимися водами большого озера, по которым скользили узкие лодочки. Бледно-молочное лунное сияние, серебрящее темную гладь, сплеталось с разноцветным светом, исходящим от китайских фонариков, и в эти мгновения казалось, что волшебная ночь никогда не кончится.

Или же им просто этого отчаянно хотелось.

Только ничто не могло быть вечным. И осознание близости жестокого конца уже тянуло свои липкие холодные пальцы, сжимая судорожно стучащее сердце. Катерину пробивал озноб, и как бы она ни старалась плотнее укутаться в шаль, ничто не могло унять дрожи. Впрочем, быть может, тому виной ночная прохлада, ласкающая плечи, оголенные в силу фасона бального платья.

Спрятанный за березами зал на острову Большого пруда представлял собой небольшой – по дворцовым меркам – четырехугольный белокаменный павильон с зеленой черепицей и восьмью полуциркульными узкими окнами. Особых архитектурных излишеств как изнутри, так и снаружи он был лишен, на фоне Главного дворца выглядел совершенно непримечательным. Рядом расположилась маленькая пристройка – кухня, в которой редко готовили, в основном лишь разогревая привезенные блюда. Использовался зал редко, преимущественно для концертов или танцевальных вечеров, которые по своему размаху были меньше больших дворцовых балов. Одним из таких стал сегодняшний прощальный вечер для одного из герцогов Лейхтенбергских, хотя Николаю, которому и принадлежала идея, казалось, что это прощание и для него.

Письмо, присланное отцом, словно бы оказалось точкой для обратно отсчета, и теперь каждый последующий день становился особенно ценен.

Лично переправив всех дам, среди которых были не только фрейлины, оставшиеся в Царском Селе после отъезда Императорской четы, но и представительницы известных фамилий, приближенные ко Двору, со своими дочерьми, Николай с незначительным опозданием на правах хозяина открыл вечер вальсом, еще утром с огромным усилием уговорив Катерину оказать ему в этом честь. То, что она не сразу согласится, даже не вызывало сомнений – она всячески старалась не демонстрировать в обществе своих близких отношений с Наследником Престола. Несмотря на то, что сегодня среди собравшихся мало кто бы решил осудить их совместный танец – разве что некоторые барышни бы начали сплетничать, но это вряд ли кого волновало, – Катерина долго отказывалась, предлагая вместо нее ангажировать любую из юных Лейхтенбергских герцогинь.

Однако не ей одной было свойственно упрямство, и потому после получаса уговоров и одной маленькой сделки согласие все же было получено.

Небольшой зал, выкрашенный желтой охрой и украшенный лишь затейливыми барельефами под потолком, колоннами искусственного мрамора да трофеями под лепную работу на потолке, сменившими картины Каварнеги, был совершенно непохож на блистательный Николаевский. И чувства, что охватили выходящую об руку с цесаревичем в самый центр Катерину, разительно отличались от тех, что владели ей в апреле, на торжестве по случаю годовщины браковенчания Императорской четы. Она ощущала на себе все эти взгляды – удивленные, восхищенные, презрительные, завистливые, равнодушные; ощущала и в то же время была под надежной защитой, что никому не под силу разрушить. Узкую кисть в белой перчатке крепко, бережно держали теплые пальцы, обтянутые такой же слепяще-белой мягкой идеально выделанной кожей, и несмотря на эти преграды прикосновение ощущалось так, словно бы их и не было. И вверх по руке, доходя до самого сердца, что так безнадежно о чем-то просило, растекалось тепло, заполняя вены вместо крови.

И почему-то казалось, что сейчас она готова улыбнуться – искренне, невинно и счастливо.

Но не могла.

Только фальшиво-вежливо – как того требовал вальс; только облегченно – как чувствовала себя, наконец выходя под руку с цесаревичем из круга по окончании танца. Но не той светлой улыбкой, что возникала на её лице всего лишь год назад.

Как бы ей хотелось, чтобы Дмитрий сейчас находился здесь – будто бы одно его присутствие спасло бы её сердце от каких-то глупых надежд. Чтобы он отвлекал её весь вечер разговорами о предстоящей свадьбе – с этим, безусловно, неплохо справлялась и Эллен, чудом оказавшаяся сегодня в Царском, но её речи Катерина слушала вполуха, потому как принимать во внимание все, что исходит от излишне говорливой подруги, было себе дороже. Дмитрий же, к её безмерной печали, был вынужден по поручению Императора (Господи, сколько же их было и сколько еще будет? Неужели вся их жизнь пройдет именно так?) отбыть из столицы, и когда он возвратится, никто не знал. Катерина так надеялась, что с отъездом государя жених сможет чаще находиться подле нее (в конце концов, царской чете было известно о близящемся браковенчании), но увы.

– Вы тоскуете без жениха? – безошибочно угадал её настроение цесаревич, уловивший момент, когда не оставлявшая подругу добрых полчаса Эллен все же отлучилась, приняв приглашение какого-то офицера на танец.

Катерина даже губ размыкать не стала, ограничившись коротким кивком – слова не требовались: Николай вряд ли их ждал, задав вопрос скорее из необходимости утвердиться в своих подозрениях.

– Мне стоило переговорить с Императором, – нахмурился он и в ответ на немой вопросительный взгляд зеленых глаз пояснил: – У Вас скоро свадьба, вполне естественно, что Вы бы хотели больше времени проводить рядом со своим женихом. В конце концов, Вам нужно многое обсудить.

– Большая часть вопросов была решена еще осенью, – Катерина со слабой полуулыбкой повела рукой, держащей приоткрытый веер.

Николай же как-то некстати вспомнил о том, что если бы не трагедия, виновником которой отчасти был и он, уже в феврале бы Катерина приняла титул графини Шуваловой. Руки непроизвольно сжались в кулаки.

К счастью, от нее это укрылось.

– И все же, я утром же распоряжусь отправить Императору письмо с просьбой отстранить графа Шувалова от службы до Вашей свадьбы.

Катерина почтительно склонила голову.

– Благодарю Вас, Николай Александрович.

Он был обязан сделать это. Хотя бы потому, что еще немного, и он больше не сможет быть рядом. Еще несколько дней, и за окном поезда сольются в разноцветную бесконечную полосу пейзажи родной страны, и все, что ему останется – вспоминать тепло осторожных прикосновений, зелень взгляда и темноту кудрей, мягкость голоса, плавность длинной шеи и порывистость движений. Все, что ему останется – лишь память и тревога за нее. Потому он был обязан настоять на возвращении графа Шувалова, чтобы быть хоть на самую малость уверенным – Катерину есть кому сберечь.

Даже если он бы желал отчаянно сам занять это место.

– Могу я иметь честь танцевать с Вами мазурку? – надеясь хоть так забыть о быстротечности этих мгновений, с прежней улыбкой обратился он к Катерине, но та отвела взгляд.

– Прошу меня простить, Ваше Высочество, но я бы желала отдохнуть.

И не имело значения, что она более получаса лишь занимала себя беседами то с Эллен, то еще с кем-то из фрейлин, старательно избегая любых приглашений. Она не чувствовала в себе решимости вновь выйти в круг с Наследником Престола. Тем более на мазурку – щемящее ощущение объяснения заставляло найти любые причины для отказа, пусть и самые глупые.