Ей стоило корить себя, что она не заметила этого, но и Николай не должен был молчать. Хотя, чего еще она могла ожидать от него, особенно с учетом того, как старалась строить линию поведения с ним?
– Боюсь, теперь слухов нам не избежать, – оставив без ответа её вопрос, сообщил цесаревич. – Наше появление в Камероновой галерее вызвало бы куда меньше вопросов.
– Намереваетесь укорить меня в случившемся? – уточнила Катерина, впрочем, мысленно готовая принять любую вину: она слишком переволновалась, когда услышала тот треск и увидела, как недобро покачнулся камень на вершине строительных лесов. Каким чудом она пролетела это расстояние и сумела сдернуть цесаревича с места, до сих пор не понимала – не иначе как Всевышний помог.
– Ничуть, – хмыкнул Николай, замолкая на этом.
Катерина тоже больше говорить не стала ничего, и оставшийся путь они проделали в абсолютном молчании. Дорога, что могла бы занять всего минут двадцать, протянулась почти на час, с частыми остановками и проверками местности. Передвигаться впотьмах – лишь ближе к концу тьма стала чуть менее непроглядной (несколько отверстий под самым потолком, которые и дали возможность понять, что свобода близко) – было не лучшим развлечением. Особенно с учетом состояния Катерины, вынужденной опираться на цесаревича, поскольку на правую ногу наступать она не могла совершенно. Им крайне повезло, что до выхода оставалось несколько саженей и не требовалось никуда сворачивать. И, пожалуй, что двери как таковой не существовало – лишь небольшой завал из камней. Из щелей между ними пробивались солнечные лучи, которые сейчас показались истинным спасительным светочем.
Когда Николаю удалось справиться с камнями, оставленная им ради этого Катерина, прислонившаяся к стене, на мгновенье зажмурилась – ей казалось, она ослепла. Потребовалось некоторое время, чтобы вновь существовать не во тьме подземных лабиринтов и определить, куда именно вывел их выбранный ход. Впереди раскинулось озеро, чистая вода которого даже почти не колебалась – день выдался безветренным; дворец остался где-то по левую руку, и чтобы дойти до него обратно, потребовалось бы не менее четверти часа быстрым шагом, а то и все полчаса.
Вновь поддерживаемая молчащим Николаем, Катерина задумчиво сделала еще несколько шагов вперед и обернулась: небольшая земляная насыпь, даже не похожая на полноценную пещеру, едва ли могла дать понять случайному прохожему, что скрывается в её недрах. Поистине императорские подземелья строились с умом. Хотя закрадывался вопрос, не пытался ли кто любопытный узнать, что находится за этой каменной горой, что цесаревич сейчас даже не стал восстанавливать.
– Все же, задумка Саши исполнилась, – вдруг произнес он, усмехаясь. – Хотя как-то криво.
Им не удалось поговорить, но за время этого «путешествия» они обмолвились куда большим количеством фраз, нежели за всю последнюю неделю. Это уже был большой шаг вперед, особенно если учесть, что он сейчас почти прижимал к себе пострадавшую княжну, даже при том, что её напряжение ощущалось каждой клеточкой – если бы не нога, она бы явно уже на добрую сажень отошла.
– Напомните мне поблагодарить Его Высочество, – сарказм в голосе даже не скрывался.
О, это он определенно сделает.
– Зато теперь Вы понимаете, что наши с Вами размолвки хорошим окончиться не могут, – назидательным тоном сообщил Николай, на что в ответ получил театрально-удивленный взгляд.
– Или чье-то любопытство?
– Чего-то любопытства могло и не быть, если бы кто-то не опасался пустых сплетен и не настоял на выборе более опасного и длинного пути, – в тон ей отозвался цесаревич. Катерина, постепенно заражаясь этим забытым азартом привычного спора, парировала:
– О том, что он опасный, не было и намека.
– Словно бы Вас это остановило, mademoiselle.
– Хотите сказать, что мне недостает рассудительности?
– О, боюсь, этого у Вас в избытке, – не согласился Николай, – иной чопорной даме можете фору дать.
Наигранно-возмущенно ахнув, она резко остановилась, тут же разрывая их вынужденный контакт и демонстративно складывая руки на груди; в зеленых глазах проскользнули смешинки. Правда, особому отдалению это не поспособствовало – Николай продолжал стоять рядом, пристально смотря ей в глаза, и от этой близости становилось слишком не по себе. Если бы не нога, она бы определенно сделала большой шаг назад, но, пострадав от собственной глупости (гордости), была лишена такой возможности.
Стараясь выглядеть как можно более серьезной, Катерина подхватила юбки, едва обнажая носки туфель, и, собравшись, решилась на резкий прыжок на здоровой ноге назад. Мысль была не слишком разумной – равновесие опять позорно потерялось, отчего она покачнулась, но удержалась, выпрямив поврежденную ногу и коснувшись ей земли. Поморщившись от неприятных ощущений в лодыжке, упрямо сощурилась в ответ на насмешку в глазах цесаревича, явно готового что-то сказать о её ребячестве и намеревавшегося рвануться вперед, чтобы уберечь её от падения – в его позе и взгляде это читалось более чем отчетливо.
И медленно произнесла:
– Лучше так, чем абсолютно забыть о том, к каким последствиям может привести необдуманный поступок.
– И вовсе лишиться возможности делать то, что хочется, а не то, что до́лжно?
– Вам ли не знать, что желания сердца порой следует полностью подавить?
Она подразумевала адюльтеры Императора, от которых страдала Императрица, а вместе с ней и старшие её сыновья, тревожащиеся за мать. Николай же в её словах видел нечто иное, связанное с его собственной судьбой, которая изначально была выбрана за него и не могла быть изменена. И требовала все личное отринуть, принимая лишь государственное.
– Нужна ли народу бездушная статуя, лишенная сердца?
В отличие от прочих фраз, перебрасываемых друг другу словно маленькие мячики, заполненные насмешливыми остротами, эта – была абсолютно серьезной. Глаза напротив утратили всяческое веселье, пронзая Катерину тяжестью правоты, плещущейся в них. А от следующих слов она и вовсе забыла, как дышать:
– An-papa был истинным Императором, и сумел остаться верным своему сердцу.
Два шага между ними на доли секунды показались непреодолимой пропастью.
Которая спустя мгновение была уничтожена, и Катерина успела лишь ошеломленно ахнуть, когда Николай подхватил её на руки. Глаза его вновь смеялись, словно и не было этого болезненного откровения, прервавшего словесную пикировку шутливыми остротами.
– И только попробуйте вновь напомнить мне о длинных языках фрейлин, – предупредил он. – И о моей спине, – добавил, догадываясь, какой еще аргумент могла привести Катерина. – Самостоятельно Вы все равно не дойдете.
Отводя взгляд в смущении от этой старательно избегаемой близости, она тихо рассмеялась: этого стоило ожидать.
***
Российская Империя, Царское Село, год 1864, июнь, 1.
Стоило Константину Николаевичу с супругой и сыном отбыть обратно в Павловск, Николай вздохнул с облегчением: он ровно относился ко всем родственникам, однако тяжелый нрав некоторых из них причинял даже ему немало неудобств. С тяжелым взглядом Александры Иосифовны, перед которой обращались в камень даже собственные дети, не сравнился бы холод в глазах покойного An-papa – тот был тверд и непреклонен как к поданным, так и к семье, однако при этом его любовь и сердечность по отношению к внукам не признавала никаких сомнений в своей искренности, в то время как сказать, что в действительности чувствует к детям и племянникам Великая княгиня, не представлялось возможным. Даже когда она была юной принцессой, принявшей православие, пятилетний Николай испытывал перед ней некоторую робость, а с возрастом «тетя Санни» растеряла свое девичье веселье, и вкупе с гортанным, хриплым голосом, который порой можно было попутать с мужским, особенно когда она говорила по-французски (крайне дурно, надо признать), это производило не лучшее впечатление. Особенно если учесть, что Великая княгиня обожала мистицизм, что не могло не сказаться на её натуре.
