Хорошо бы встретиться с Дагмар раньше, чем Никса окажется в Копенгагене, но вряд ли это возможно для нее сейчас. И, в конце концов, это ничего не даст: если Императором было решено, что России нужен союз с Данией, любые неудовольствия невесткой со стороны Императрицы пройдут незамеченными – воле монарха не мог перечить никто, включая его супругу.
И все же обручение цесаревича должно было состояться как можно скорее, и не только ввиду необходимости династического брака как такового: от внимательного взгляда и чуткого сердца Марии Александровны не могло укрыться отношение сына к её фрейлине, день ото дня становящееся все серьезнее. Она не думала всерьез, что Никса бы вдруг пошел против правил и традиций, или же отказался бы от престола – этого можно было ожидать от кого угодно, но не от него. Однако чем крепче становилась незримая связь между ними, тем больнее будет позже разорвать её, а сделать это однажды придется.
Катерина ей нравилась: принадлежи она любому Европейскому Дому (пожалуй, кроме Английского), она бы стала прекрасной партией, против которой Мария Александровна ничего бы не имела. В ней сочетались острый ум, превосходное воспитание и умение держать себя, терпение и смирение, сильная натура и женское очарование. Бесспорно, являясь лишь фрейлиной, она не имела никакой подготовки к роли Императрицы, но не было причин сомневаться – она бы освоила и эту сложную науку.
Увы, Катерина являлась лишь потомственной дворянкой. И потому любые отношения между ней и Наследником Престола надлежало прекратить.
– У тебя есть две недели, – тихо оповестила сына Мария Александровна. Тот молча кивнул, продолжая бездумно изучать рисунок на крышке инструмента.
Любая история имеет свой конец. Даже если отчаянно хочется, чтобы она длилась вечно.
Не всем желаниям свойственно сбываться.
***
Игры окончились довольно скоро – Сергея отыскал учитель музыки, за Алексеем пришел учитель географии, и оба Великих князя, выражая явное неудовольствие, были вынуждены вернуться к урокам, а фрейлины – к прерванным занятиям. Катерина, окончившая с поручениями, данными ей Императрицей, не знала, чем себя отвлечь. Попробовала было предложить свою помощь в сортировке вещей, но её заверили, что в этом нет необходимости. Уйти же в комнату не позволяла совесть – словно бы она уклонялась от своих обязанностей. После пары минут молчаливого созерцания трудящихся (впрочем, кто-то просто обсуждал последние сплетни или читал) фрейлин, она уже было подумала навестить Императрицу и разузнать, нет ли к ней новых поручений, как двери, ведущие в будуар, вновь распахнулись, выпуская цесаревича.
Тот отчего-то выглядел даже еще более уставшим, нежели до визита к матери – этого не было видно в идеальной осанке и положении головы, но читалось в складке между бровей и потемневших глазах.
Стараясь смотреть на него как можно меньше, Катерина тут же отвернулась, спешно беря в руки какую-то безделушку со стола – словно бы она крайне увлечена делом.
Впрочем, это было напрасно: Николай даже не удостоил её взглядом, спешно пролетев через гостиную и покинув её в считанные секунды. Это в который раз дало понять, что между ним и Марией Александровной произошел не самый приятный разговор, поскольку в иных случаях цесаревич бы не преминул хоть на минуту, но добиться внимания Катерины, невзирая на тех, кто находился рядом.
Тревожно сжав пальцы на фарфоровой пастушке, она опустилась на маленький пуфик, составивший комплект изящному туалетному столику. Зеркало в богатой деревянной раме, украшенной столь искусно вырезанными и окрашенными цветами, что те казались почти живыми, отразило бледное лицо с сошедшимися к переносице бровями и поджатыми губами. Невидяще смотря на саму себя, Катерина продолжала оглаживать большим пальцем гладкую эмаль фигурки. В голове мелькали и растворялись в хаосе мыслей предположения изменившегося не в лучшую сторону настроения цесаревича.
Однако слишком долго предаваться этим пустым размышлениям не вышло – оно и к лучшему: Императрица вызвала её к себе.
Катерине хотелось верить – этого для того, чтобы отдать приказ тоже приступить к сборам в Киссенген, но, увы, в том не было смысла. Она слишком долго просила Марию Александровну позволить ей остаться в России (когда еще предполагалось, что путешествие состоится в июле), чтобы теперь умолять об обратном.
Как оказалось, разговор пошел о другом.
– Как продвигается подготовка к Вашему браковенчанию, Катрин? Вы точно не желаете сдвинуть его на зиму? – мягко осведомилась Мария Александровна, когда склонившаяся в книксене фрейлина выпрямилась и, повинуясь безмолвному жесту, заняла место подле нее.
– Обстоятельства и без того сыграли против нас. Я… – голос сорвался, разлетевшиеся птицами мысли никак не желали собраться воедино, – мне страшно, – созналась Катерина, все так же не поднимая глаз. – Я боюсь, что случится еще что-то ужасное, вновь делающее невозможным наш брак. Может ли быть, что Его воля – не венчаться нам вовсе?
– Не позволяйте этим мыслям овладеть Вами, Катрин, – коснувшись холодной тонкой рукой плеча своей фрейлины в ободряющем жесте, Императрица продолжила: – ни Вы, ни граф Шувалов ничем не прогневили Создателя, чтобы он воспротивился вашему союзу. Ваши чувства чисты и искренни, и могут заслужить лишь благословения. Все эти тревожные мысли посещали каждую невесту, но будьте уверены, что в день, когда Вы принесете друг другу свои клятвы, все прошлые переживания Вам покажутся смешными и надуманными.
Наконец поднявшая голову Катерина увидела, что в глубине прозрачно-голубых глаз, обращенных куда-то в сторону большого зеркала, поставленного над камином, сквозит давняя тоска. Словно бы эта беседа пробудила давно похороненные в истерзанном сердце воспоминания. Невольно задержав дыхание, она снова ощутила болезненную необходимость сделать что-то, хоть немного отгоняющее тень с лица государыни. Но прежде чем она смогла разомкнуть сухие губы, мерный, с легкой хрипотцой от частого кашля, голос Марии Александровны вновь зазвучал в будуаре, и в нем уже не было ни капли грусти, будто бы растаяла она туманом на рассвете. И лишь глаза твердили об обратном.
– Когда будет готово Ваше платье? – интерес, проявленный в нежданном вопросе, не был наигран, но причинам такого внимания Катерина объяснений не находила, как и причинам личного присутствия государыни на примерках.
– Послезавтра должна быть портниха, но не думаю, что это последний ее визит. Моя бы воля, я бы уже давно завершила ее работу, но Эллен настояла на том, чтобы переделать лиф, а потом изменить фасон рукава и отделку нижней юбки. Боюсь представить, какой спор разгорится в процессе выбора украшений! Порой мне кажется, что отмена собственной свадьбы на ней плохо сказалась – так активно она включилась в руководство моей. Ее даже Елизавета Христофоровна урезонить не смогла, — внезапно осознав, что она слишком заговорилась, Катерина испуганно прикрыла ладонью губы. – Простите, Ваше Величество, я…
Легкий, тихий смех со стороны Императрицы смутил княжну. Непонимающе моргнув, она постаралась сохранить как можно более покорный, но уверенный вид.
— Не стоит извинений, Катрин, — на миг даже показалось, что улыбка, проскользнувшая по тонким бледным губам, была светлой, доброй, понимающей; без грусти. — Графиня Шувалова действительно может быть крайне деятельной, — признала Мария Александровна. — Однако это Ваша свадьба, и сбыться должна Ваша мечта.
Пальцы невольно сжали костяную рукоять веера бессознательной реакцией на последние слова. В ее мечтах давно уже царил хаос, и трепетную радость от скорого замужества в сумасшедшем вальсе кружил безотчетный страх. Что, если она даст ложную клятву перед образами? Что, если и после венчания она не сумеет подарить всю себя лишь одному мужчине?
— Моя мечта — как можно скорее дать согласие на вопрос батюшки и вручить свою судьбу Дмитрию. Остальное не имеет значения.
От внимательного взгляда Марии Александровны не могло укрыться недолгое молчание, предшествовавшее этому признанию. То, как непослушные пальцы дотронулись изящных линий монограммы на радужной пластине, то, как грудь тяжело поднялась на вдохе и дрогнули губы. Сердце сжалось от волны невыносимой боли и вины: она знала, что чувствует ее фрейлина, и частично была сама причастна к тому. Повинуясь ее просьбе, Николай безотрывно сопровождал Катерину везде, не давая ей остаться в губительном одиночестве, защищая от внутреннего холода и внешних недоброжелателей. Все это не должно было стать тем, во что вылилось. И, возможно, стало бы без ее непосредственного участия (чем дальше, тем больше инициативы личной было в действиях сына, о чем свидетельствовал один только веер), но не так скоро. И, быть может, венчание самой Катерины и отъезд Николая произошли бы раньше пересечения какой-то незримой линии обоими.
