Старый князь везде умудрялся оказаться в выигрыше.
Однако сейчас вздумай она сказать «нет», она окажется обязана семье жениха. Если же учесть, что у нее за душой – лишь стопка старых писем, сапфировый браслет, домашняя икона да несколько платьев, по всей видимости, ей придется продать себя, чтобы хоть как-то расплатиться с Шуваловыми.
Впрочем, ответить отказом ей мешали отнюдь не материальные трудности, а чувство глубокого духовного долга и вины, вместе сплетающиеся в какой-то оглушающий страх.
Однако и подумать о том, как стоит перед алтарем, сейчас, в эту минуту, не могла.
Возможно, Эллен была права – стоило воспользоваться призрачным и несколько надуманным шансом, чтобы отложить венчание.
Не для размышлений – для поиска сил на согласие и искреннюю клятву.
Комментарий к Глава тринадцатая. Звезда в обгоревших клочьях небес
*роман «Красное и черное» был запрещен в России Николаем I в 1850 году, а в 1864 г Ватикан внес его в «Индекс запрещенных книг». В России первый перевод появился в 1874 году, поэтому в библиотеке Шуваловых было одно из первых изданий на французском языке.
========== Глава четырнадцатая. В двух шагах от рая ==========
Российская Империя, Бежецк, год 1857, август, 11.
Вера Павловна Аракчеева не была красавицей вроде Натали Гончаровой или Зинаиды Юсуповой – получившая от матери тяжелый взгляд из-под сведенных к переносице бровей, от отца высокий лоб и темные кудри, делающие её аристократически светлую кожу еще бледнее, в свои восемнадцать она казалась даже значительно старше сестры, с которой их разделяло четыре года. Усугублял это и высокий рост, столь нежеланный для юной барышни и бывший причиной для её частого смущения, а порой и расстройства. Однако, несмотря на эти кажущиеся значимыми недостатки внешности, Вера обладала неким обаянием: не тем, что присуще весельчакам и франтам – в её серьезности некоторые видели даже угрюмость, но стоило лишь заговорить с ней, как что-то в речи, мыслях, суждениях, даже звуках голоса очаровывало и заставляло желать продолжения знакомства.
Когда их представили друг другу, Борис Петрович едва ли думал о дальнейших встречах: он нашел интересной короткую беседу с молодой барышней, но не более. Однако, когда вечером Марта, интересуясь подробностями обеда у Аракчеевых, созналась брату, что это знакомство было неслучайным и носило под собой матримониальные идеи, тридцатичетырехлетнему князю пришлось иными глазами посмотреть на ту, что предназначалась ему в невесты. Он бы мог возразить сестре – в конце концов, она не имела над ним власти и не могла руководить его жизнью, но разумное в который раз победило чувственное: в его возрасте стоило остепениться, а если принять во внимание тот факт, что он ни к одной барышне не испытывал романтического интереса и не рассматривал в качестве возможной хозяйки своего имения, помощь сестры могла быть очень кстати.
Правда, сначала пришлось все проверить: побольше выведать о личности потенциальной невесты и её родословной – Борис Петрович опасался излишнего любопытства со стороны барышни, которое могло бы загубить все его надежды. После недолгих раздумий было решено, что породниться со старинным родом будет не лишним, пусть и барон Павел Петрович приходился лишь кузеном графу Аракчееву, имевшему влияние при Императоре Александре I*. Тот владел Бежецким имением до своей смерти в 1834 году, после чего права собственности принял Павел Петрович, пожалованный баронским титулом.
Марта, не получившая от брата и грамма возмущения (разве что он шутливо укорил её в своеволии), просияла, когда услышала о его намерении нанести визит Аракчеевым на неделе.
Однако то, что началось как холодный расчет, впоследствии переросло в серьезное чувство.
Вера оказалась интересной собеседницей и привлекательной барышней, и, несмотря на существенную разницу в возрасте, Борис Петрович не чувствовал скованности или неловкости при их встречах. Она с такой же легкостью и рассудительностью говорила с ним о политике, как иные дамы – о новой шляпке; она не любила цветов и просила не тратиться на эти глупые безделушки вроде дорогих духов или фарфоровых кукол, вместо того предлагая посетить литературный вечер или достать какую-то редкую книгу. Впрочем, Вера не была лишена и некоторой девичьей мечтательности, пусть и посещающей её столь редко, что все эти случаи Борис Петрович мог сосчитать по пальцам одной руки.
Один из таких моментов и стал переломным для его жизни, в которой вновь появился, казалось, забытый смысл.
Это был вновь затеянный Варварой Львовной разговор о свадьбе, подготовка к которой велась не слишком активно: с момента обручения минуло не более недели, до венчания оставалось около полутора месяцев, и смысла в каких-либо действиях молодые не видели. Над платьем невесты и костюмом жениха уже трудились портные, как и над визитными платьями будущей княгини. О новом постельном и столовом белье вопрос решили задолго до того, и самой Вере теперь надлежало разве что о письмах к родственникам позаботиться, да о списках гостей для планирования самого торжества – баронесса Аракчеева настаивала, чтобы дочь вышла замуж с положенным ей шиком.
– И что же Вы, Вера Павловна, совсем никогда не мечтали о своей свадьбе, отходя ко сну? – недоверчиво осведомился Борис Петрович, не имеющий никаких желаний относительно приема и последующего бала, а потому решивший передать эти темы в руки невесты, но та как-то тоже не выказала особого рвения. Словно бы ей было все одно – что тихий семейный вечер, что по-столичному пышное торжество.
Вера лукаво улыбнулась, откладывая стопку разных листов, среди которых пыталась выбрать подходящий случаю для пригласительного письма:
– Сознаться? – понизив голос и дождавшись, когда внимание жениха будет приковано к ней, она быстро-быстро заговорила: – Однажды матушка рассказывала мне о церемонии браковенчания покойного государя, Николая Павловича, и государыни Александры Федоровны. Не могу представить, что чувствовала она, находясь там, в свите государыни, сколь сильным было её восхищение, но эта картина истинного великолепия стояла перед моими глазами, словно бы я сама была ей свидетельницей. А позже, прошлой весной, мне довелось видеть коронацию Их Величеств, и это было столь… – она беспомощно развела руками, не в силах подобрать верного слова, что стало бы наиболее полным отражением чувств, охвативших юный девичий разум.
И смотря на это освещенное мечтательностью и благоговением лицо, на эти сияющие глаза, на столь редкую улыбку, в которой изогнулись тонкие губы, Борис Петрович потрясенно замер: она сама была прекраснее и возвышеннее любой Императрицы.
– Вы достойны такой же церемонии, – задумчиво проговорил он, все еще как-то отстраненно скользя взглядом по её силуэту, к которому так и просилась горностаевая мантия, в то время как темные кудри бы оттенили блеск бриллиантов царского венца.
– Полагаете, я бы достойно смотрелась под сводами Успенского собора? – с невесть откуда взявшимся кокетством поинтересовалась Вера, горделиво приподнимая голову и краем глаза следя за реакцией жениха. Тот поймал её руку и прижался губами к тыльной стороне ладони, после выдыхая:
– Несомненно.
Мысли, что так давно, казалось, оставили его, куда-то разлетевшись вольными птицами с отъездом сестры и всего её семейства. Надежды, что покорно улеглись, как пыль, прибитая к земле внезапным дождем. Идеи, ранее жгущие грудь, а теперь свернувшиеся клубком где-то в самом дальнем углу. Все это вдруг встрепенулось, крича о своем возрождении.
Простого цареубийства внезапно стало недостаточно – женщина, что не любила цветов, отказываясь вплетать их в волосы, как того требовала мода, была достойна императорской короны.
Венчания не на брак, но на царство он был обязан ей подарить.
Однако первым подарком стала давно желанная поездка в Петербург, где Вера еще ни разу не была: баронесса Аракчеева столицу не жаловала, да и дальность расстояния служила еще одной причиной отказываться от этой идеи. Немалых трудов Борису Петровичу стоило добиться благосклонности Варвары Львовны, чтобы та отпустила дочь на пару дней, но если бы он знал, чем все обернется, ни за что бы и мысли о путешествии не допустил.
