Замерев на входе в приемную-прихожую, Дмитрий обратился в слух, но напрасно: ни единого звука чужого присутствия – лишь печальный стон стекол, потревоженных яростным ветром, стремящимся нагнать грозовые тучи (Дмитрий всерьез опасался, что придется здесь заночевать, если до дождя не успеть). Стараясь ступать как можно осторожнее, дабы рассохшееся дерево под ногами не выдало его присутствия, Дмитрий двинулся вперед, ненадолго задумавшись на развилке и решив сначала осмотреть нижний этаж, где, как оказалось, расположилась кухня-поварня с огромной шатровой печью. Судя по большому изящному дубовому столу на восемь персон, когда-то старательно отполированному и покрытому лаком, семья предпочитала обедать здесь, а не в столовой. Комплект ему составлял высокий буфет, еще хранящий эмалированный сервиз, укрытый одеялом пыли, и изысканную хрустальную чашу для фруктов, затянутую паутиной.

Главный этаж господского дома вместил в себя комнату хозяев, одновременно являвшуюся и спальней, и кабинетом, как можно было понять по кровати с балдахином, спрятанной за высокой раздвижной ширмой, соседствующей с книжными стеллажами и крепким письменным столом. Нахмурившись, Дмитрий прошел к нему, касаясь ладонью гладкой поверхности и задумчиво смотря на белую ткань перчатки: для забытого на долгие годы поместья стол был слишком чист, словно бы им воспользовались не так давно. Внимательно пробегая взглядом по какой-то безделушке в виде фарфоровой пастушки, старой трубке, лишенной каких-либо украшений, пожелтевшему чистому пергаментному листу, явно не тронутому с момента отъезда хозяев, пузатой чернильнице, и букетику давно высохших цветов в низкой вазе (увядшие бутоны опали, и теперь из горла торчали лишь стебли), Дмитрий надеялся найти хоть какую-то зацепку, но все было тщетно: все прочее, кроме столешницы, не использовалось неизвестным гостем. Даже если здесь что было, он забрал это с собой.

Еще с полчаса потратив на осмотр хозяйской комнаты, небольшой гостиной, где внимания его удостоилась лишь подробная родословная Аракчеевых на восточной стене, кабинет главы семьи и парадного зала, он оказался в спальне покойной Веры Павловны. Памятуя о рассказе цесаревича, Дмитрий с особой тщательностью изучил и содержимое маленьких ящичков низкого комодика, и подборку книг на полках узкого стеллажа, и даже письма в секретере, но едва ли находки могли представить какую-то ценность для дела: ни в посланиях от какой-то Анны Чесменской, ни в маленьком томике сонетов Шекспира, ни в когда-то изящном веере с красочными рисунками нельзя было углядеть намеков на место пребывания князя Трубецкого. И в целом какой-либо связи с ним.

Глубоко разочарованный, Дмитрий покинул усадьбу со стороны черного входа и двинулся по направлению к двупрестольной церкви, не зная, что именно желает найти там. Однако замер на полпути, прикипев взглядом к позорному столбу, возле которого пороли нерадивых слуг: в светлое дерево въелись пятна старой крови, наверняка не единожды украшавшие его поверхность, низ потемнел от когда-то ласкавших его языков яростного пламени. Но отнюдь не это привлекло внимание Дмитрия, а труп, лежащий у подножия столба. Впрочем, это скорее было остовом человеческого тела – плоть обгорела до того, что в некоторых местах проглядывали кости, с черепа кожа сошла почти полностью, а остатки мяса уже изрядно поклевало воронье, слетавшееся на любую падаль. По всей видимости, его подвергли сожжению, но не стали дожидаться полного обращения в прах. Возможно, даже затушили огонь, убедившись, что от полученных ран он медленно скончается, не получив помощи.

Ситуация явно имела место быть не так давно, иначе бы тело выглядело совершенно иначе, значительно разложившись. Вряд ли подобное было делом рук случайных разбойников – им не свойственно вершить суд в барских домах.

Обернувшись к церкви, внешне выглядящей такой же заброшенной, как и усадьба, Дмитрий помедлил, но все же исполнил первоначальное намерение: довольно скоро достигнув оной, свернул вправо, входя в семейный некрополь Аракчеевых. Последнее пристанище Веры Павловны сыскать не составило труда: в отличие от остальных членов дворянской фамилии, младшая дочь получила не могилу, а круглую часовню-усыпальницу, выкрашенную белым. Молельня с византийскими оконицами едва ли могла чем-то заинтересовать, поэтому Дмитрий сразу спустился по узкой лестнице, укрытой ковровой дорожкой, в крипту. К восточной стене был устроен памятник, в котором читался лик молодой женщины с уложенными в аккуратные локоны по обе стороны от центрального пробора волосами. У подножия покоился букет лиловых крокусов и догорала тонкая восковая свеча. И если до того момента Дмитрий полагал, что часовня была выстроена по распоряжению Павла Петровича или его безутешной супруги, то после прочтения надписи на мраморном надгробии с бронзовым крестом им овладело оцепенение:

Вера Павловна

Аракчеева

сконч. 11 августа 1857

____

В Царствии Его будет дарован тебе царский венец

И только тогда он вновь вернул взгляд холодному камню, внимательно рассматривая деталь, что до того показалась незначительной: над головой у женщины была выбита малая императорская корона.

Как бы ни любили родители свою безвременно скончавшуюся дочь, вряд ли бы они стали заказывать такую эпитафию и памятник.

Нахмурившись, Дмитрий стремительно покинул крипту и точно так же намеревался выйти из-под сводов молельни, но в последний момент, привлеченный странным мерцанием, обернулся: на стыке пыльных известняковых плит, коими был выложен пол этого помещения, у восточной стены, на которой расположилась большая Державная икона Божией Матери, изредка ловя отсветы кем-то зажженных свеч, лежал маленький овальный медальон, соседствующий на разорванной цепочке с серебряным крестом. Поднимая вещицу, Дмитрий уже знал, что увидит, стоит ему раскрыть створки.

Портрет темноволосой женщины, чей образ был выбит на надгробии.

***

Российская Империя, Семёновское, год 1864, май, 12.

Если в сказках утро и было мудренее вечера, то в действительности смена времени суток ничего не меняла – сложным ситуациям не свойственно разрешаться самостоятельно. И все решения, принятие которых было отложено, по мановению волшебной палочки не получали никакого знака, позволяющего отделить верные от ложных. Усталость, что одолевала Катерину, рассеялась длительным и крепким – вопреки всему – сном, однако ясности в мыслях не появилось. И разве что не было необходимости думать, как вести себя с Дмитрием, наблюдая за работой служанок в широкое зеркало, заключенное в костяную раму, покрытую серебряной краской. Ловкие руки одной девушки превращали волнистое темное полотно в аккуратные косы, тут же прикалывая их на затылке. Другая же, закончившая оправлять воланы нижней юбки, уже готовила льняную кофту на туго затянутый корсет. Верхние детали – юбка и корсаж – разложенные по заправленной постели ожидали своего часа.

Глаз едва ли цеплялся за отражение в зеркале: пожалуй, даже допусти служанки сейчас где ошибку, Катерина бы не заметила, будучи слишком задумчивой. В ней мало что изменилось со вчерашнего дня: шок и неверие в фальшивость гибели Дмитрия прошли, однако понимание того, как все же она должна воспринять эту ситуацию и что будет с ними дальше, так и не пришло. Сердце перестало болеть от потери, с которой не сумело смириться, и она была готова долго и горячо возносить благодарные молитвы Творцу за счастливую весть. Но ничто не могло стереть из памяти этих четырех месяцев.

Между ними в прошлом и сейчас образовалась непреодолимая пропасть.

Выйти к завтраку труда не составило, равно как и поддерживать непринужденную беседу – Дмитрий уехал еще на рассвете, Елизавета Христофоровна возвращаться к теме свадьбы в его отсутствие не стала, тем самым подарив Катерине возможность спокойно выдохнуть хотя бы на этот день. Эллен что-то говорила о Флоренции, похоже, желая уехать туда в конце лета, и даже, кажется, упомянула о присутствии Катерины рядом с ней – та не вслушивалась: рассеянное внимание удавалось сконцентрировать с трудом. Да и Европа сейчас мало её интересовала: разве что с маменькой увидеться, но вряд ли кто ей это позволит – Голицыны в глазах государя все еще опальная фамилия. А обычная поездка её бы ничуть не развеяла.