— Каким бы ни было Ваше решение, Ваше Императорское Величество, я покорно ему повинуюсь. Только прошу Вас, пусть князь Остроженский будет найден и наказан.

В который раз Мария Александровна не могла не поразиться своей фрейлине: вместо того, чтобы просить о помиловании, она искала справедливости. Худощавая рука с множеством колец осторожно легла на склоненную голову: Катерина так и не подняла глаз, то ли не имея сил, то ли ощущая слишком тяжелый груз вины.

— Возвращайтесь в свои покои, Катрин. На сегодня Вы освобождены от своих обязанностей.

Отойдя от своей фрейлины, Императрица медленно прошла к одному из высоких окон, за которым просматривался северо-западный ризалит, где когда-то проживала покойная Александра Федоровна. Дворец давил своими размерами, даже среди десятков комнат было невозможно скрыться и найти уединение; целый штат придворных дам заставлял лишь острее ощущать свое одиночество. Скорее бы уехать в Царское, вздохнуть свободно и, пусть это даже будет иллюзией, но вернуться в ту жизнь, которой они жили до коронации. Без этих бесконечных интриг и сплетен, без страха за жизнь детей.

Хотя глубоко внутри Мария Александровна знала — куда бы она ни отправилась, это будет с ней вечно. До последнего удара сердца.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 22.

Николай до сих пор не понимал, что именно в действительности послужило причиной его болезни, потому как встал с постели он так же внезапно, как и слег, спустя трое суток. Ни жар, ни головная боль, ни спина сейчас его не беспокоили, словно бы произошедшее оказалось дурным сном, не имевшим связи с реальностью. Единственное, что никак его не оставляло — какая-то странная слабость, иной раз хотелось присесть и выдохнуть, будто он слишком много на себя взвалил; порой картинка перед глазами словно подергивалась дымкой, а ноги отказывались повиноваться с привычной покорностью, но подобные минуты были редки, и цесаревич предпочел не рассказывать о них никому, особенно Шестову, списывая все на остатки простуды. Тем более что дела не желали ждать.

Распрощавшись с Максимовским, назначенным к нему для чтения военной администрации, и упросив Сергея Григорьевича перенести их беседу на час, Николай спешно покинул кабинет, намереваясь покончить хоть с одной задачей, невольно отложенной из-за внезапной болезни. Помимо того, что он попросту не желал и дальше пребывать в неведении, он опасался, что Император все же возьмет дело в свои руки и в силу недостаточной осведомленности вынесет неверное решение.

Охрана Петропавловской крепости только удивленно переглянулась, когда цесаревич в сопровождении пары жандармов и смотрителя уверенным быстрым шагом миновал главный пост и направился в сторону Секретного дома, практически пустующего — все же, угроза короне появлялась не так часто и не в таком объеме, чтобы заполнить все камеры. Не составило труда и предположить, что стало причиной визита Наследника Престола в Алексеевский равелин, если учесть, что одного из заключенных сюда направили именно его приказом. Явно не приговоренный к каторжным работам Чернышевский.

Арестант номер три.

Дверь с неприятным скрежетом плохо смазанных петель отворилась, и в лицо Николаю пахнуло сыростью, не столь ощутимой в узких коридорах каменного мешка. Пятно света от зарешеченного маленького квадрата окна под самым потолком падало куда-то в центр пола, почти не давая возможности разглядеть лица того, кто занял третью камеру. Зато не узнать самого цесаревича, возникшего в дверном проеме, с маячащими за его спиной жандармами и караульным, было невозможно.

— Ваше Высочество, — узник поднялся с тюфяка из оленьей шерсти, коим была устлана жесткая кровать, и привычно склонил голову. То, что он оказался в заточении и, по сути, мог быть приговорен к казни, не умаляло доли уважения к Наследнику Престола. Он пошел на убийство, но ни единой минуты в своей короткой жизни не осмеливался даже помыслить о действиях против Царя и Отечества. Если бы тогда, в переулке, он узнал, кому угрожал ножом… Впрочем, а что бы он в действительности тогда сделал? У него не было иного выхода, даже если бы перед ним оказался сам Император. Но он раскаивался.

Это единственное, в чем он раскаивался.

Шагнув в маленькое полутемное помещение на десять шагов в длину и шесть в ширину, призванное стать последним кровом заключенным, Николай скользнул взглядом по потерявшему всякий лоск человеку в порядком изодранной белой сорочке. Тускло поблескивал нательный крест на почерневшей цепочке, когда-то мягкие и идеально уложенные волосы слиплись от пота и лежали в полном беспорядке, подбородок потемнел от щетины, под глазами залегли тени, усиливающиеся от нехватки света, и только глаза продолжали смотреть все с той же уверенностью, да спина, по которой явно не раз прошелся кнут, еще сохраняла свою стать.

— Полагаю, Вы уже успели испытать все удобства этого места. Какое же Вам более всего приглянулось? Быть может, хлеб и вода с ножными оковами? Или же каленое железо? А может, стоило пойти по пути покойного Императора и организовать Вам допрос, как для декабристов?

Алексей Федорович, занимающий пост коменданта, доложил, что было проведено уже два дознания, но арестант оставался скуп на сведения, требуя беседы с Наследником Престола. Теперь тот стоял перед осужденным с непроницаемым лицом и жестокостью во взгляде, которая казалась такой чуждой его открытой и светлой натуре.

Заключенный молчал, опустив взгляд, но не теряя выправки. Он не был сломлен и не ощущал за собой вины окромя нанесения увечий члену императорской семьи.

— Вы считаете, что Вас сюда заключили несправедливо? Желаете требовать суда и помилования?

— Никак нет, Ваше Высочество.

Цесаревич сделал еще несколько коротких шагов вглубь, обозревая толстые обшарпанные стены, пустую суповую миску и глиняную бутылку с отколотым краем возле нее. Одно лишь пребывание здесь было достаточной мерой наказания — помнится, даже революционер Бакунин десять лет назад написал, что «…в таких условиях отупеет Наполеон, а сам Иисус озлобится». Из Секретного дома не было иного выхода, как на казнь. Даже вздумай заключенный сбежать и сумей чудом избавиться от решетки на окне, он будет пойман во внешнем дворе, а реши покинуть камеру через дверь, охраняемую лишь одним караульным, будет пойман или в саду, или на выходе. Да и сговориться ни с кем не выйдет: после инцидента с Бестужевым арестантов распределяли так, чтобы между ними были пустые камеры.

— И кто же надоумил Вас на такое деяние? Князь Трубецкой?

То, как вздрогнул арестант, не укрылось от Николая. Впрочем, это он подозревал — везде торчали уши этого господина, похоже, уже не гнушающегося никакими методами. Комендант, пристроившийся на шатающемся деревянном табурете, вынул из-за пазухи бумагу с пером и чернильницей.

— Как именно он сумел Вас вовлечь в свои интриги, меня мало заботит, — медленно проговорил цесаревич, — однако мне хотелось бы знать, кто еще принимал участие в этой авантюре, — молчание со стороны допрашиваемого заставило его поджать губы и нахмуриться. — Как Вам стало известно, где и когда окажется княжна Голицына? Кем была женщина, столь правдоподобно разыгравшая приступ?

Один из жандармов, видя, что обвиняемый продолжает упорствовать в своем безмолвии, сделал было шаг в его сторону, но был остановлен резким жестом цесаревича, преградившего ему дорогу. Он сам моментально сократил расстояние между ним и узником казематов. Схватив того за грудки так, что потрепанная ткань жалостливо затрещала, он резко тряхнул ныне безымянного мужчину; голова его дернулась, но взгляд оставался опущен.

— Говори, — процедил сквозь зубы Николай, отринув всяческое уважение в речи. — Мне не составит труда вспомнить о самых жестоких пытках, чтобы выбить правду.

Комендант, пусть и редко сталкивающийся с Наследником Престола, но все же не привыкший видеть того в столь старательно скрываемой ярости, поежился от охватившего озноба; в фигуре и тоне его сейчас отчетливо угадывался покойный Николай Павлович. И если решение его будет продиктовано теми же мыслями, заключенный заживо сгниет на нарах, моля о смерти. О причинах особого отношения к арестанту под третьим номером Алексей Федорович не знал, но даже так он не имел сомнений в самой жестокой мере наказания.