Но так думали те, кто плохо знал Косолапова.
3
«Первый блин комом», – читалось на лице Бориса Валерьяновича Кукина.
– Вам не нравится? – спросил Филимонов раздраженно.
– Нет, почему же, сразу видно, профессионал работал.
– Вижу, не нравится.
– В отношении идеологии претензий нет. Когда я вчера говорил о порядочности, я подразумевал почти тоже самое. «Добровластие» вы сами придумали? – спросил Кукин Тетюрина.
Красноглазый Тетюрин, заспанный и опухший, ответил:
– Сам.
(Он придумал сам это красивое слово. Сам или нет? Нет, кажется, сам.)
– Но что мне не нравится, – сказал Кукин, – так это длина фразы. Надо короче.
– Но экспрессия, мощь… – возражал Филимонов. – И это при том, что написано от лица женщины…
– Ну и что?
– Как что? От лица женщины, а не мужчины!
– При чем тут женщина?
– Но мощь… но экспрессия… – Филимонов уже пожалел, что похвастался творением своего протеже.
– Я и говорю, лексика безукоризненная, но длина фразы никуда не годится, – Кукин прямо глядел Тетюрину в глаза. – Если вы, конечно, не роман пишете.
Взгляд Бориса Валерьяновича корреспондировал: «Меня слушайте, этот ничего не понимает».
– Ритм! Здесь есть ритм! – завелся Филимонов; он цитировал: – «Все. Кто же не хочет порядка? Все хотят». Где тут длинная фраза?
– Начало очень хорошее, – обращаясь к Тетюрину, произнес Борис Валерьянович тихим голосом. – Но послушайте сами, – и он стал читать голосом громким: – «С нашей пассивностью, с нашим нежеланием замечать очевидное, с нашим тотальным неверием в собственные силы, в то, что все еще можно изменить, исправить, и вместе с тем с нашей ребяческой зачарованностью цирковыми раскрутками…» Слушайте, – прервал себя Кукин, – это недопустимо!
– Фраза разжимается, как пружина, – сказал Филимонов.
– Я уже не говорю о придаточных предложениях, – произнес Кукин.
– Мне нравится фраза Тетюрина! – сказал Филимонов, равно сильно ударяя на каждое слово.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – Борис Валерьянович считал слова.
– Я шесть лет работал редактором, – сказал Филимонов, – в издательстве! Я чувствую речь.
Борис Валерьянович хотел было ответить Филимонову, наверное: я семь лет работаю на кафедре конфликтологии! – но, посмотрев на Филимонова, сдержался.
– Видите ли, – снова обращаясь к Тетюрину, произнес Борис Валерьянович, – есть определенные законы восприятия печатного текста. Может быть, вы не знали, но в нашем деле это надо учитывать, сумма среднего числа слов в предложении и среднего числа слов длиной не менее трех слогов должна быть минимальной; обычно мы умножаем эту сумму на ноль целых четыре десятых…
– Пойдем отсюда.
Филимонов вышел первым, Тетюрин – следом (не забыв поблагодарить – он человек вежливый…).
Борис Валерьянович вывел текст на дисплей. Среднее количество слов в предложении – 7,7. Символов в слове – 5,1. Уровень образования – 3,4. Благозвучие – 90,4.
Борис Валерьянович обдумывал результат анализа текста.
– Теоретик сраный, – ругался Филимонов, когда спускались по лестнице. – Погуляй. Отвезу Косолапову. Он поймет.
4
ВСЕ ХОТЯТ ПОРЯДКА
Все.
Кто же не хочет порядка?
Все хотят.
А если бы еще и кандидат был человек порядочный…
Ну да, размечтались…
Это там, на Западе, есть такое слово «пробитократия», означает оно «власть порядочных людей». На русский слух звучит диковинно. Я бы перевела «добровластие». Только не знаю, приживется ли?
Одни скажут: порядочный человек в политику не пойдет. Другие поправят: не пустят.
А кто же не пустит, если не мы сами? С нашей пассивностью, с нашим нежеланием замечать очевидное, с нашим тотальным неверием в собственные силы, в то, что все еще можно изменить, исправить, и вместе с тем с нашей ребяческой зачарованностью цирковыми раскрутками тех, кого нам, недотепам, в очередной раз навязывают.
Ну не читаем программы, не ходим на встречи, но хотя бы всмотреться в лицо, вслушаться в голос!.. Хотя бы понять, умеет ли он улыбаться… Увидеть глаза. Разглядеть человека. В конце концов, повторить про себя имя, фамилию (что совсем не пустяк: что ни политик у нас – фамилия словно из Гоголя!..)
Вера Васильевна Власова, инженер-радиотехник (больше года уже не работает по специальности) и ее отец Борис Тимофеевич (пенсионер, диабетик, в прошлом преподаватель русского языка), еще вчера говорили, что никому и ни во что не верят. Сегодня они произносят имя:
– Богатырев.
Богатырев не знаменит, но его знают.
Знают: Богатырев – это тот, кто доводит дело всегда до конца, будь то………………………………………… (то самое, помните?) или посильная житейская помощь по конкретным…………………… адресам. И когда…………………… опять……………………… мы добрым словом вспомним тоже Богатырева.
А знаете, что говорит Богатырев, когда дело сделано?
Он говорит:
– Порядок.
Ольга Жур,
библиотекарь
– Ну а подпись внизу, это я сам поставил, – сказал Филимонов.
Они сидели в баре на Кирпичной, 4 – перед каждым кружка темного пива. Филимонов почти влюбленно глядел на читающего Косолапова – как он читал! А читал он монументально. Не читал, не перечитывал, а вчитывался, перевчитывался! Так читал Косолапов. По третьему разу.
Внешность у него выразительная. Невысокий, худой, правильней – тощий, он обладает большим выпуклым лбом, пересеченным тремя волнистыми морщинами и плавно переходящим по верхним краям в две продолговатые пролысины, впрочем, не мешающие Косолапову носить длинные волосы, которые он собирает, к удивлению многих, в косичку; лопаткообразная, будто бы не своя борода, рост которой, можно подумать, подчиняется какому-то тайному замыслу (тогда как на самом деле она истинно дикорастущая), решительно украшает лицо Косолапова закономерно снизу; ну, а посередине лица присутствует, как водится, нос, в конкретном случае – греческий.
Он больше похож на бродячего проповедника или городского сумасшедшего, чем на модного политтехнолога. Впечатление усугубляет манера Косолапова одеваться как-то не по-людски, не по правилам, не по имиджмейкерской науке – и как будто без вызова, без преднамеренности. Он и мысли, казалось, не может допустить, что способен кто-то о нем вообще подумать что-либо.
Филимонов смотрел на него и думал: «Косолапов хитер».
«Косолапов как миф» статья называлась в ежегоднике «Факты».
Ни мифом, ни выдумкой, ни фантомом, ни мозговой игрой, ни виртуальным объектом он не был. Косолапов был во плоти. Филимонов хорошо изучил Косолапова.
Сколько же можно, однако, читать? Наизусть, что ли, учит?
Вот: не отрываясь от текста, потрогал косичку, словно проверил, на месте ли. Ну куда ж без нее! На иных представителей региональных элит косичка эта просто оторопь наводила, потому что не должен быть таким уважающий себя политтехнолог, с косичкой, – каким угодно, но без косички! Разве можно давать под косичку?
Можно. Давали.
После того как он провел в губернаторы подряд в двух городах почти аутсайдеров – одного своего на Алтае, другого своего в Сибири, – акции Косолапова выросли до необычайности.
Теперь он сам выбирает, у кого брать и на кого работать.
Боятся, что не возьмет, не возьмется. Не за всякое брался. Со своим артистизмом.
Некоторых забавляла фамилия Косолапов – уж очень она имиджмейкерская. Тетюрин тоже вчера веселился. «Да у них у всех такие фамилии, – оправдывался Филимонов. – А Мясоедов? А Родимчик? А Криворотов, не слышал?… имиджмейкер – и ничего!.. А в других областях? А чемпион мира по фехтованию Кровопусков?… А прокурор Веревкин?… А Харон?… мы с Косолаповым печень у Харона подлечиваем… Как тебе нравится: доктор Харон?»
Филимонов привык защищать фамилию Косолапов.
