Батареи стояли на своих местах, частично укрытые брустверами из плетеных туров, засыпанных землей. То одна, то другая пушка с грохотом выбрасывала столб белого дыма и откатывалась назад, зарываясь хоботом в красную сухую землю. Номера наваливались на колеса, поддевали лафет гандшпугами и накатывали, другие банили ствол, прибивали заряд. Бомбардир припадал к прицелу, щурился, подкручивал винт наводки, вскидывал руку. Пальник с тлеющим в железном зажиме фитилем вжимался в затравку, пушка ухала, и черный мячик гранаты летел в сторону неприятеля.

Три батареи 17-й дивизии вяло постреливали по бродам. Еще две бросали ядра по барказам, выползающим на мелководье. За шлюпками строем фронта двигались громады линкоров. Стеньги по случаю боя спущены, мачты торчат кургузыми обрубками. Корабли отчаянно дымят; в бинокль видно, что пушечные порты открыты, высовываются из них тупые рыла орудий. Пока они молчат, обстреливать высокий берег из погонных пушек смысла не имеет. И только колесный шлюп, следующий за барказами, уже повернулся и грохнул по очереди обеими своими пушчонками. Лобанов-Ростовский перевел на него бинокль: на гафеле бизани полоскался «Юнион Джек».

– Это «Карадок», – сказал Великий князь. – Если верить записке, которую передал ваш генерал, здесь три французских линкора, британский «Агамемнон» – вон он, самый правый, – и большой фрегат. Самые лучшие их корабли, все винтовые!

– Как бы этот мелкий англичашка не подпортил нам обедню, – забеспокоился прапорщик. – Выползет сдуру на минную банку, лягушатники и насторожатся…

За линией паровых линкоров виднелись парусные корабли. Шесть махин, каждая на буксире за отчаянно чадящим колесным пароходом. Идут в строю фронта, забирая к норду, в обход винтовых собратьев. «Встанут правее, аккурат на траверзе речного устья, – понял прапорщик. – Что ж, толково. Тогда край плато вместе с батареями и передовыми позициями пулеметчиков окажется в фокусе дуги из… сколько их там? Раз, два три… да, из одиннадцати больших кораблей. Считая по четыре десятка пушек на борт – по плато будет бить пять с половиной сотен орудий. Такой ураган чугуна способен смести любые полевые укрепления».

С моря снова громыхнуло. Ядра с «Карадока» ударили в край обрыва.

– Сейчас пристреляются, – прошептал Николай Николаевич. – Ну, теперь держись…

Прапорщик покосился на собеседника. Высокий, юношески стройный, затянутый в безупречный, без единой складки, темно-зеленый мундир с серебряными эполетами. Форма конно-пионерного дивизиона, которую Николай Николаевич носит с 1850 года. Каску-пикельхауб держит в руке, за спиной. Бравирует, хочет показать свою храбрость под огнем?

Над головой взвизгнуло ядро, Великий князь чуть вздрогнул, но не стал втягивать голову в плечи – прапорщик видел, какого усилия воли ему это стоило.

«Да, Ваше Высочество, то ли еще будет, когда начнется настоящий обстрел…»

Впрочем, надо признать, что августейший гость показал себя лихим воякой. И в Балканской кампании отличился, и при Инкермане пулям не кланялся. И сейчас держится отменно, разве что немного побледнел.

С моря раздался многопушечный рык: головной «Агамемнон» развернулся, ударил залпом. Недолет.

На батареях засуетилась прислуга. Передки подкатывали ближе, ездовые стояли, держа лошадей под уздцы. Скоро придется уходить – и быстро, потому что открыто стоящие на гребне пушки не продержатся и четверти часа под градом ядер и бомб с четырех линкоров.

– Ладно, пора и нам. – Прапорщик сжалился над царским сыном. – Пойдемте, Ваше Высочество, французы вот-вот начнут подниматься на плато. Ни к чему им видеть движение возле наших пулеметных гнезд.

Но не успели сделать десятка шагов, как звук артиллерийской канонады перекрыл гулкий удар. Лобанов-Ростовский обернулся, вскинул бинокль и заорал от восторга. Секундой позже к нему присоединилась и прислуга орудий. Даже Великий князь, не в силах сдержать эмоции, подкинул вверх свою каску, украшенную литым из серебра императорским орлом.

«Агамемнон», возле борта которого оседал высокий водяной столб, кренился, валился на борт. И без бинокля было видно, как с палубы падают в воду крошечные фигурки. Идущий в кильватере корабль отвернул, избегая столкновения. На минуту его высокий борт закрыл от зрителей картину погибающего судна, и тут новый взрыв подбросил носовую часть линкора. По инерции его потащило вперед – снова оглушительный удар, новый столб пены и дыма под скулой. Когда пелена рассеялась, стало видно, что корабль стремительно уходит в воду, высоко задирая корму.

– Получилось! – в восторге орал Николай Николаевич. – Получилось ведь, мон шер ами! Как котята топнут!

Он порывался кинуться к орудиям, лично возглавить обстрел уцелевших французских кораблей, и прапорщику пришлось чуть ли не силой уводить своего подопечного прочь. Два подорвавшихся на минах линкора – это, конечно, замечательно, но не стоит забывать и о французах, карабкающихся на плато. Еще пятнадцать, от силы двадцать минут – они перевалят через гребень и окажутся в пределах действия «Максимов».

Слух авиатора привычно уловил сквозь канонаду далекое жужжание. Он поднял голову, вгляделся, схватил Великого князя за рукав и ткнул пальцем на юг. Оттуда, на высоте примерно трехсот метров, выстроившись строем пеленга, подлетали три гидроплана. Когда моторы затарахтели прямо над головой, от ведущего аппарата (прапорщик ясно различал цифры «37», машина Эссена), чиркнула косым взблеском и повисла зеленая ракета. Гидропланы один за другим заложили вираж в сторону неприятельского ордера.

Ну вот шутки и кончились, господа союзники. Теперь все, теперь повоюем по-настоящему…

Гидроплан М-5, бортовой номер 37.

27 сентября 1854 г.

Реймонд фон Эссен

– Тридцать седьмой, я Первый, как слышно, прием?

До Альмы оставалось минут пять лету, когда Эссена вызвали с «Адаманта».

– Я Тридцать седьмой, слышу хорошо!

Петька-Патрик перестал вертеться и с интересом вслушивался. Он еще не настолько освоил русский язык, но голос из загадочной коробочки действовал на мальчишку завораживающе.

– Тридцать седьмой, задача меняется. Первый удар наносите по колонне линейных кораблей на буксирах за пароходами. Ориентир – устье Альмы. Повторяю – бейте по кораблям, идущим на буксирах! Как поняли, прием?

– Понял вас, Первый, атаковать линейные корабли, буксируемые пароходами на траверзе устья Альмы, – дисциплинированно отозвался Эссен. И после короткой паузы спросил: – В чем дело?

Первый – это был позывной «Адаманта»; сторожевик с его мощными системами связи, всевидящим оком радиолокатора и беспилотником играл роль штабного корабля. По всем правилам, оттуда должны были ответить: «Отставить вопросы, исполнять!» Так уже случалось, и не раз, но сейчас Первый снизошел до разъяснений:

– Первая колонна наскочила на мины, два подрыва… нет, уже три. Вторая пытается встать между ними и берегом, к зюйду. Надо их пугнуть, чтобы кинулись врассыпную, авось да выскочат на вторую линию мин. Работайте бутылками и стрелами, атака по команде. Как поняли?

Как, удивился Эссен, стрелками-флешеттами – и по кораблям? И вспомнил палубы линкоров, кишащие, как муравейники, матросами и пушкарями. Да, это, пожалуй, имеет смысл. Паника будет, и еще какая…

Лейтенант оглянулся. Корнилович с Энгельмейером держались справа в строю пеленга. Эссен повернулся в Патрику, ткнул большим пальцем вверх, потом показал три пальца. Мальчишка закивал. По их коду это означало «дать зеленую ракету»; если бы палец был один, ракета была бы белой, если два – красной. Зеленая же означала команду ведомым «делай как я».

Юный ирландец клацнул замком, загнал в ствол картонный цилиндрик патрона. Поднял массивную ракетницу обеими руками, зажмурился и надавил на спуск. Зеленый комок огня улетел вверх и вперед, и лейтенант дважды, с секундным интервалом, качнул плоскостями – сигнал ведомым выстраиваться для атаки.

Внизу мелькали домики татарской деревни, за ними, на Севастопольской дороге, пылили прямоугольники пехотных колонн, разворачивались орудийные запряжки, двигались массы кавалерии.