Юлиан неожиданно весело расхохотался, - до того, что на глазах выступили слезы, и долго покатывался со смеху. Наконец успокоился и, все ещё улыбаясь, спросил.

-- Насколько я это понимаю, чем ниже ты стоишь в организации, тем больше рискуешь, а чем выше поднимаешься в иерархии, тем реже приходится голову подставлять, да? Забавно. А что известно об остальных?

-- Ванда Галчинская и Мария Тузикова - студентки Женских курсов, обучаются стенографии, - начал деловым тоном Валериан. - Мария никогда не отличалась ни родовитостью, ни образованностью, это полная противоположность интеллектуальным барышням из хороших семейств, которые, закусив удила, ринулись сдуру просвещать народ. Но эта тоже начиталась Чернышевского и ушла от мужа, да-да, - кивнул он, заметив ошарашенный взгляд братца, - Тузикова она была в девичестве, по мужу - Нифонтова, но ушла к любовнику и снова взяла девичью фамилию. Однако любовник исчез, а она записалась на курсы стенографии, подружилась с курсистками, а там возникли и таинственные пропагандисты с запрещённой литературой - полный романтический набор для восторженной дурёхи. Поначалу она оказывала пропагандистам...- Валериан замялся, - м-м-м... разные мелкие услуги. Простая, малоинтеллигентная девушка, она, конечно, как говорил один её коллега, "больше по чувству, чем теоретическому пониманию, тяготеет к социализму". Это "чувство социализма" мне понравилось. На самом деле, Тюфяк сказал, что она распробовала "мелкие услуги", и они ей понравились.

-- Валье, - укоризненно проронил Юлиан и, заметив, что брат поднял на него глаза, сказал, - я видел этих особ на похоронах, и всё понял. Надеюсь, и ты поймёшь меня. Я с ними дела иметь не желаю. Отец хотел воспитать из нас верных слуг империи, готовых защищать её до смерти. - Он поднялся. - До смерти я защищать её готов. Но не до сифилиса, Валье. Проваленный нос - это мерзость. Кроме того, будет очень трудно уверить отца, что я подхватил люэс на службе империи.

--Девицы экзотичны, да, но что делать? - Брат Юлиана спокойно глотнул из чашки пахнущий имбирём и аравийским ветром кофе, сладостный и возвышающий, как право первой ночи. - Ты думаешь, всё так ужасно?

-- Рискнуть проверить? - ехидно спросил Юлиан, на что Валериан просто вздохнул и развёл руками.

Потом он снова заговорил.

-- При этом мадемуазель Тузикова обладает любвеобильностью Мессалины, но и только, а вот мадемуазель Галчинская ... - Валериан замялся.

Юлиан завёл глаза в потолок.

-- Ладно уж, выкладывай... Неужели вроде Перовской? Ты слышал, кстати, рассказ Художника? Он говорил, когда в Херсоне они делали подкоп под банк, работа была адская: задыхались от удушья, в ледяной воде, подтекавшей отовсюду, рыли сутки напролёт. Из чёрного отверстия подкопа тянуло леденящим холодом, мраком, смрадом и тишиной могилы. Свеча гасла, из земли шли зловонные миазмы, воздух был отравлен, невозможно дышать. Недоставало сил проработать и десяток минут. Так вот Перовская скинула блузку, юбки, панталоны и, оставшись в одной рубашке, чулках и башмаках, встав на четвереньки, поползла вниз по галерее, волоча за собой железный лист с привязанной к нему верёвкой. Через пять минут верёвка задвигалась: пора было вытягивать нагруженный землёй железный лист. Лист за листом шли вниз, пустые втягивались обратно в подкоп. Мужчины только переглядывались: она работала третий час без отдыха! Наконец из подкопа показались облепленные глиной чёрные чулки, и она выползла наружу - в насквозь промокшей рубашке, с покрытыми глиной волосами, чёрным лицом и мутными глазами.

-- Милая девочка.

-- Да, в их компании именно ей в случае прихода полиции поручали выстрелить в бутылку с нитроглицерином, чтобы взорвать всё и всех. У любого из этих прирождённых убийц могла дрогнуть рука, а у неё нет, это знали все. При этом она тоже слаба на передок и возбуждала в мужчинах, как с ужасом признавался Тюфяк, какое-то патологически-покорное вожделение, род животной похоти, и каждый под ней чувствовал себя бабой...

Валье переглянулся с Юлианом, глаза их на мгновение встретились, и оба почему-то побледнели и умолкли.

-- Ладно, так что Галчинская-то? Такая же? - нарушил наконец молчание Юлиан.

-- Ну, в их организации постельная разборчивость считается отжившим предрассудком и проявлением глубочайшего недружелюбия к товарищам по борьбе. Все девицы охотно угождают в постели любому товарищу. Люди это раскрепощённые, никто не верит в Бога, значит, и таинства брака быть для них не может, - Валериан вздохнул. - Что до Галчинской, а она, кстати, генеральская дочь, то да, распутство стало причиной её давнего разрыва с семьёй и ухода из дома в революцию. Но до Перовской ей далеко. Ей ничего серьёзного пока не поручают, однако есть нюанс. Все эти "революционерки" обычно любовницы психопата-революционера, ведь в этой среде женщина может претендовать на мужчину в открытую. При этом они фанатичнее мужчин, отличаются большей стойкостью и не склонны к самоанализу, что раз усвоили, того держатся до конца. Но... - он снова замялся. - Есть и некий процент просто ненормальных. Галчинская некоторое время назад наблюдалась у врача. Род истерии или эпилепсии, - выговорил он наконец.

-- И её-то ты мне предлагаешь заставить выдать своего нынешнего любовника? Или я должен, по-твоему, заменить его? - Юлиан прищурился.

Валериан бросил на брата быстрый взгляд. Вздохнул.

-- Нам нужен Француз или повод для ареста Галчинской, - напрямик сказал он.

Юлиан с сомнением покачал головой.

-- У каждого артиста - своё амплуа. Я могу прикинуться парижским пшютом, английским коммивояжёром или русским барином, но притвориться бомбистом у меня не получится. В кругах, где вращаются Осоргины и Галчинские, такие как я - изгои. Тем более старший Осоргин видел меня в поезде в вагоне первого класса, а на похоронах - с отцом. Не настолько же он дурак, чтобы два и два не сложить. Нет, всё это, увы, невозможно.

-- А никем и не надо прикидываться, - веско бросил Валериан. - Твоя задача - даже не столько выведать что-либо, а спровоцировать хоть что-то. В этом умении тебе равных нет.

-- Да где и как их свести со мной?

Допив кофе, Валериан откинулся на стуле.

-- Тут есть одна возможность, - заметил он. - Георгий Ростоцкий, ему семьдесят недавно стукнуло, он юбилей отмечает сначала дома в пятницу, а на субботу и воскресение его гости поедут в Павловск, на дачу генеральскую. Сказал, что там будут "очаровательные сестры Шевандины", Осоргины, Харитонов, Деветилевич и Левашов, а также подружка одной из сестёр - Елена Климентьева.

-- Пёстрая компания подберётся.

-- Да. Я извинился, что дел невпроворот, но обронил, что ты, может, придёшь.

-- Так не ты ли, братец, эту идейку Ростоцкому и подбросил-то, а? - чуть прищурив глаз, наклонился к брату Юлиан.

-- А вот и не угадал, - заметил тот, вытирая губы салфеткой и бросая её на стол. - Я тут совершенно ни при чём. Идеальное стечение обстоятельств. Единственно, чего недостаёт, это как туда эту Ванду с подружкой отправить?

Валериан Нальянов слукавил, точнее, чего уж там, - бессовестно солгал брату. Старик Ростоцкий, бывший подчинённый его отца, питал к обоим братьям Нальяновым уважение глубочайшее, и потому откликнулся на просьбу Валериана устроить празднование юбилея с той же готовностью, с какой всегда выполнял поручения Витольда Витольдовича, нисколько не сомневаясь, что эта просьба исходит от самого тайного советника.

В итоге старик уже известил Шевандиных, Иллариона Харитонова, братьев Осоргиных, Аристарха Деветилевича и Павлушу Левашова, что приглашает их всех к себе в будущую пятницу - в дом, а потом на выходные в Павловск - отметить его семидесятилетие.

-- Как же, идеальное, - не похоже было, чтобы Юлиан поверил брату. - Ты или темнишь, или недоговариваешь. За каким чёртом ты всё это затеваешь? Выйди на своего иуду и разговори. Что тебе в этом Французе?

Валериан минуту сидел молча, глядя в пол, потом всё же проговорил.