Annotation
Это роман о революции и морали. Если один человек присваивает себе право распоряжаться жизнью другого, он становится палачом. Иногда даже - палачом Бога. Но эта вакансия занята. Палач Бога - это Сатана, и присвоивший себе право решать, жить или не жить ближнему, сатанеет... Это роман о том, что, борясь с сатаной, очень важно не осатанеть самому.
Михайлова Ольга Николаевна
Глава 1. Двое подлецов в купе первого класса
Глава 2. Нитроглицерин и сладострастные грёзы.
Глава 3.
Глава 4. Беседа на постели.
Глава 5. Мазурочная болтовня и ресторанные трапезы.
Глава 6. Дурные кладбищенские впечатления господина Дибича.
Глава 7. "Холодный идол морали"
Глава 8. Казнь прелюбодеек и дела Третьего Отделения.
Глава 9. Юбилей генерала Ростоцкого.
Глава 10. Ночные разговоры.
Глава 11. Разбитые мечты.
Глава 12. Молох морали.
Глава 13. Дурная ночь.
Глава 14. Труп в водах Славянки.
Глава 15. Кое-какие объяснения.
Глава 16. Новые недоумения
Глава 17. Зигзаги следствия.
Глава 18. Офелия, о, нимфа...
Глава 19. Математика преступления.
Глава 20. Исповедь.
Михайлова Ольга Николаевна
Молох морали
Молох морали
Opfer fallen hier
Weder Lamm noch Stier,
Aber Menschenopfer - unerhЖrt.
Goethe, Die Braut von Korinht
Жертвы падают здесь.
Не телец, не овца,
Люди - без числа и без конца.
Гёте, Коринфская невеста
Делая подлости, не ссылайтесь на время.
Помните, что время может сослаться на вас.
Неизвестный автор
Пролог. Апрель 1879 года.
На Северный или на Восточный? Иванников решил рискнуть, над ним мелькнул чёрный купол неба, чуть подтаявший по краю лунный диск и стеклянный полукруг огромной розетки на центральном фасаде Восточного вокзала. Он ринулся к входу, толпа в недоумении расступилась, и ещё от дверей вокзала, выходящих на платформы, он увидел того, кого искал.
Но по первому пути в предутреннем тумане уже двигался состав, извергая из-под колёс густые клубы сероватого пара. Иванников остановился, дожидаясь, когда поезд пройдёт, чуть отдышался, и тут в стеклянной вокзальной двери, выходящей на перрон, увидел своё отражение. Торопливо вынул платок, стирая со лба пот, кое-как пригладил взлохмаченные рыжеватые волосы, ибо в спешке совсем забыл про шляпу, поправил галстук. Последний вагон, грузно прогромыхав по рельсам, исчез в тумане, а на второй платформе в свете фонаря, удлинявшем его тень до рельсов, по-прежнему стоял стройный черноволосый человек, опиравшийся на трость с золотым набалдашником, и смотрел на пути, откуда ждал поезда. Спокойная расслабленность его позы задела Иванникова почище любого оскорбления.
- Выступление Мак-Магона в Национальном собрании! Покушение на российского императора Александра! Хедив Египта Исмаил-Паша объявил об отставке кабинета! Столкновение паромов на Темзе! Новая драма Ибсена! - вопили бегающие по вокзалу мальчишки, торгующие газетами. Один из них ринулся к Иванникову, потрясая свежими номерами "Temps", "Rеpublique FranГaise" и "Monde", но тот отмахнулся, стремительно перебежал через рельсы первого пути на вторую платформу и окликнул стоящего под фонарём.
- Юлиан Витольдович! - Иванников поморщился от звука собственного голоса, прозвучавшего надсадно и горестно, и снова почувствовал жалкую неуверенность в себе.
Мужчина медленно обернулся, окинув его высокомерным взглядом. Иванников знал, что это иллюзия, причиной надменного выражения на лице Нальянова были его глаза, обременённые тяготой томно-грузных век, придававших взору что-то невыразимо величественное и царственное. Если бы не они, Юлиан Нальянов едва ли привлекал к себе внимание, но эти проклятые глаза почему-то сводили женщин с ума и приковывали к молодому русскому все взгляды, где бы он ни появлялся.
Сам же Иванников никогда не назвал бы это лицо красивым. Нальянов, с его тяжёлыми веждами и горделивой осанкой камергера, казался ему пугающе неживым, ожившим мертвецом, выходцем с того света. Сейчас, даже не затруднившись придать лицу вопросительное выражение, наглец бесстрастно смотрел на Иванникова и молча ждал вопроса.
- Вы... вы уезжаете? А как же... как же Лиза? Лизавета Аркадьевна ведь... - Иванников совсем смешался.
Его собеседник молчал несколько секунд, потом с явной неохотой всё же проронил:
- Причём тут мадемуазель Елецкая? - он пожал плечами. - Мне нужно в Петербург.
- Но ведь... она любит вас! Вы не можете! - У Иванникова потемнело в глазах. - Мне говорили, что вы...но дворянин не может так поступить!
Брови Нальянова чуть поднялись, придав лицу выражение лёгкого недоумения.
- Лизавета Елецкая - ваша невеста, если не ошибаюсь, Пётр Дмитриевич? - осведомился он любезно, хоть в этой любезности Иванникову померещилась наглая издёвка.
- Перестаньте! - Иванников почувствовал, что закипает, - вы же... всё понимаете. Мне нужно... мне нужно только её счастье! Не заставляйте же меня...- Иванников ненавидел себя, но куда большую ненависть вызывал в нем этот жуткий человек, пугавший ледяным бесстрастием и глазами ящера. - Неужели вы нуждаетесь в признании вашего превосходства? Вам нужно моё унижение? Вы - хуже Дибича! Вы просто подлец! - последняя фраза вырвалась у Иванникова неумышленно, на изломе отчаяния.
Нальянов закусил губу и несколько минут отстранённо смотрел, как к перрону подавали состав на Страсбург. Иванников совсем смешался, ему казалось, он оскорбил Нальянова, но тот вдруг задумчиво проговорил:
