- Братья - богачи, - задумчиво проронил Шевандин. - Нальяновы оба чалокаевские миллионы поделят: тётка-то бездетна. Кроме них - ни одного наследника.

- В золоте купаться будут, - поддержал его из угла гостиной высокий тенор Харитонова, полноватого увальня с прозрачными голубыми глазами, кои он прятал за толстыми стёклами круглых очков в золотой оправе. В свои тридцать лет уже заметно лысеющий, Харитонов разделял царящие в обществе принципы бремени вины интеллигенции перед народом, но сам едва ли был в состоянии носить какие-то бремена. Его, личной безобидностью сравнимого с божьей коровкой, неоднократно встречали даже в кругах бомбистов, однако всерьёз нигде не принимали. Его бесхребетность обычно сходила за утончённую интеллигентность истинного петербуржанина.

-- Вам тоже кажется, что эти Нальяновы такие уж красавцы? - спросила Лизавета, как обычно, ни к кому конкретно не обращаясь. - А то сестрица Анюта на премьере "Пиковой дамы" в Мариинке на Рождество, по-моему, ни Лавровской, ни Никольского не заметила: рядом в соседней ложе господин Юлиан Нальянов сидеть изволили, так она весь спектакль глаз с него не сводила, - подпустила Лиза шпильку сестрице.

-- Перестань, Лиза, что ты говоришь-то? - Анна поморщилась: ей были неприятны слова Лизаветы. - Нальянов хорош собой, это все признают, но мне-то что на него пялиться?

Лиза бросила быстрый взгляд на Анну, но ничего не сказала. Анастасия Шевандина, не принимавшая участия в разговоре, села к роялю и заиграла. Осоргин отдал замешкавшемуся лакею шляпу и вошёл в гостиную. Елизавета с улыбкой поднялась навстречу, Леонид небрежно обнял её и поинтересовался у Харитонова.

-- А Юлиан этот, Нальянов - что собой представляет? А то я с ним из Варшавы ехал, но понял только, что франт.

Илларион замялся.

-- Юлиан?... Юлиан не франт.

-- А что он такое?

Харитонов пожал плечами и снова замялся, сам того не замечая начав грызть ногти. "Он странный...", пробормотал он и умолк. Впрочем, Осоргин не удивился. Харитонов, по его мнению, никогда не мог толком ничего объяснить.

В эту минуту в зал вошли Аристарх Деветилевич и Павел Левашов, считавшиеся в семье "светскими львами", но бывшие, на взгляд Осоргина "мартовскими котами", мотами и картёжниками. Черты смуглого лица Аристарха несли в себе что-то воровато-цыганское, но не отталкивали, и только малый рост мешал ему нравиться женщинам. Павел же Левашов, высокий чернявый молодой человек с козлиным профилем, усугублённым козлиной бородкой, с неприятными, словно накрашенными, томно-распутными глазами, считал себя неотразимым. Он любил сплетни и не только мастерски вынюхивал их, но и довольно талантливо распространял. Осоргин, впрочем, замечал, что иногда Левашов был не прочь и просто сочинить их.

К вошедшему Деветилевичу, прерывая шум приветствий и музыкальный пассаж Насти, обратился Харитонов.

-- Аристарх, вы же Нальяновых знаете? Тут до вас им косточки перемывали.

Улыбка сползла с губ Деветилевича. Он прежде, чем ответить, несколько мгновений задумчиво смотрел в пол.

-- С Юлианом Нальяновым? Знаком-с, конечно.

-- Кто же Юлиана свет-Витольдовича-то не знает, - тихо, но колко подхватил Левашов, - и скелеты-с в его шкафах тоже всем известны-с. Да и братец его - тот ещё фрукт, уверяю вас.

-- Полно вам вздор молоть-то, - Харитонов поморщился и замахал руками. - Вечно наговариваете на них невесть что. Юлиан мне слово чести дал, что в той истории... не замешан вовсе.

Глумливая улыбка Левашова не оставляла сомнений, что Павлуша не очень-то верит в честь Нальянова, однако вслух он ничего не сказал.

В эту минуту на пороге появился высокий, хорошо одетый человек, но отлучившийся лакей не представил его, а из угла донеслось насмешливое кряхтение. Заговорил молчавший до того старик Ростоцкий.

-- Что господин Юлиан Нальянов собой представляет, на этот счёт я вас, Леонид Михалыч, просветить могу, ибо непосредственным свидетелем чуда сего был, а было это без малого пятнадцать лет назад. - Заметив, что все обернулись к нему, он, поплотнее укутавшись пледом, с усмешкой продолжил. - Мать Юлиана и Валериана, она из Дармиловых была, тогда уже умерла, и Витольд Витольдович оставлял детей с гувернёром. Сам он тогда уже Вторую экспедицию, сиречь, уголовное ведомство в Третьем отделении возглавлял. Да только детишки были, видать, шустрыми, и когда за месяц третий гувернёр расчёт потребовал, Нальянов взбеленился. Схватил он сыновей за шиворот, швырнул в ландо, и велел ехать к Цепному мосту. Сам говорил, хотел своих хулиганов на пару часов в кутузку бросить - чтоб поумнели. Да не успел. Остановил его в коридоре Менчинский, да и докладывает, что на Невском, в доме за Исидоровским епархиальным училищем, новое убийство. Нальянов, само собой, велел подробности выложить, а про сынков-то и забыл. Малявки же первыми в кабинет отцовский просочились, у окна поместились на стульях - и тише мышей сидели. Сыскарь же, Иван Андреевич Менчинский с присными, тоже в кабинете расселись и обсуждали происшествие. А дело, что и говорить, случилось страшное. Отравлен был старый управляющий Елисеевского магазина Пётр Аверьянович Акимов, человек богатейший. Старик жил одиноко, всех наследников - только сын, увы, забулдыга, да дочь, что жила на Выборге. Ну, обсуждаем, с чего начать - по свидетельству ухаживающей за Акимовым сиделки Марии Абрамцевой, старик её отослал накануне вечером - он ждал кого-то. Не сына ли? И вдруг из угла от портьеры голос раздаётся - Юлиашка-малой в разговор встревает. "Папа, а ведь то же самое было на Малой Садовой в прошлом году, в январе, - дело о смерти старухи Аглаи Могилевской. Ты его домой приносил, я полистал. Тогда тоже сына заподозрили, да улик не было..." Витольд Витольдович сынишку только ироничным взглядом смерили-с. "И что с того?", спрашивает. "А то, что там свидетелем по делу тоже проходила сестра милосердия из исидоровской богадельни. И тоже Мария Абрамцева. Не она ли и подсыпала чего? Не странно ли: где сиделка мелькает - там и покойник?" Нальянов онемел, а Менчинский серьёзно так у мальчонки - тому едва шестнадцать, почитай, только стукнуло, спрашивает: "Так ведь она не наследовала ничего, зачем же ей? Логика-то где-с?" Мальчишка же, не поверите, этак свысока поглядел на него глазёнками-то своими малахитовыми, да и говорит с непонятным для отрока житейским цинизмом: "Плевать на логику. Для нищей бабёнки и гривенник деньги, а кроме того, поди, узнай, что из квартиры-то пропало. Люди убиты небедные, мало ли тайников могли иметь. Да и показания её в деле-то прошлом - подозрительны. Говорила, что сразу после причастия на утрени в храме Боголюбской иконы Божьей матери к Могилевской в девять сорок утра пришла и покойную обнаружила. А только утреня-то воскресная раньше десяти не кончается. В девять сорок ей туда никак не поспеть было. Зачем же лгать про службу-то было, а? Святошу из себя корчить?" Тут меньшой, Валериан, птенец тринадцатилетний, тоже голос подаёт. "Даже если предположить, что она тогда целования креста не дождалась, а на рысаке до Могилевской за десяток минут доехала, придётся заключить, что скорость лошади была свыше ста двадцати вёрст в час"

И что вы думаете? Правы детишки-то оказались! Причём - во всем. Мерзавка втиралась в доверие к состоятельным клиентам, божьего человека из себя строила, травила их и обчищала, а подозрение, конечно, падало на родню да наследников. Вот с тех пор-то слава об уме и талантах братцев Нальяновых и пошла гулять по Отделению.

Рассказ старика все выслушали молча. Первым откликнулся Харитонов. Теперь он разрумянился и похорошел.

-- Да, братья умны, как черти, - оживлённо кивнул он. - Оба николаевское "Уложение о наказаниях уголовных и исправительных" сорок пятого года в две тысячи с лишком статей наизусть знают. А когда вдвоём соберутся - любят преступления вековой давности обсуждать. Как-то сошлись у Фабера - час кряду препирались. О чём бы вы думали? О какой-то кровавой графине Эржбет из Эчеда! Я поинтересовался - не всё же дураком-то сидеть было - и что оказалось? Жила эта графиня в шестнадцатом веке, сестрой была короля Польши Стефана Батория, и знаменита убийствами девиц. Что братцам до какой-то графини? Так нет же. После - убийство какого-то Эрколе Строцци в Ферраре обсуждали - тоже триста лет назад дело было, а они час копья ломали. Валериан уголовный аспект просчитывает безошибочно, а братец Юлиан иногда нечто такое подметит, что и Валериановы выкладки по швам затрещат.