В саду жили цветы. Жили они, естественно, в королевском саду, потому что ведь каждый хочет жить, как король. А что такое королевский сад, вы должны себе представлять. Во-первых, он был огромный [Андерсен. Соловей], во-вторых, прекрасный и, в-третьих, разнообразный. Если вы бывали в Версале или, скажем, в Петергофе, то можете себе представить, какая красота и какой порядок царили там.

Цветы были разные. Вообще-то цветы подразделяются на дикорастущие и декоративные, хотя не всегда их можно отличить друг от друга, как шиповник или лотосы, но в королевском саду такого, конечно, быть не могло.

Вдоль парадных аллей с фонтанами, мраморными фигурами и лестницами выстраивались приведённые к общему знаменателю правильные ряды небольших и причудливых разноцветных клумб, создающих неповторимые узоры. Чуть в стороне от главных направлений, окружая их, чередуясь с подстриженными и не подстриженными кустами, образуя вместе с ними единый пейзаж, громоздились массивы якобы дикой природы. На огромном пространстве характер посадок, пейзажа, ландшафта менялся, там можно было найти участки на любой вкус – от полных орхидей джунглей до эдельвейсовых лугов и кедрового стланика. Я не силён в ботанике и не могу назвать вам все тысячи и тысячи растений, тенистых и вьющихся, цветущих и благоухающих, которыми был полон сад, который можно было бы назвать музеем, если бы такие музеи уже не имели названия – Ботанический сад. Однако королевский сад – это не только музей, это среда обитания королей, место для их прогулок, отдохновения и лёгких шалостей, а иногда и для серьёзных политических интриг. Но это дело королей и их окружения, а нас интересуют цветы и прочие растения, потому что не все растения цветут. То есть цветут-то почти все, мало осталось на Земле нецветковых растений, только не всегда их цветы ярки и прекрасны. Ведь цветок – это всего лишь орган любви растений, а поскольку они намного уступают человеку в подвижности и в технике, то и приходится наиболее изобретательным отращивать самые фантастические органы, чтобы привлекать – нет, не соловьёв, которые абсолютно не способны опылять, – а насекомых, которых мы, человеки, так не любим, – жужжат, надоедают, не отмахнуться, а некоторые ещё и кусаются. Кусаются, правда, только те, которые не порхают по цветочкам, но для нас нет разницы – мало у нас общего с насекомыми, и не хотим мы с ними дружить. И кто больше виноват в разнообразии форм и цвета, цветы или насекомые, так же трудно определить, как и кто был раньше – яйцо или петух. И только человек всегда ищет виноватых.

В этом саду гуляли мало. Мало не по продолжительности, а по количеству приглашённых. Бывало, праздники растягивались на несколько дней и ночей, но как правило, все разбивались на пары, или очень небольшие группы, и растворялись в садовом пространстве, приближаясь к природе, иногда сбрасывая одежды и занимаясь тем, чем и велит природа. А обслуживающий персонал, хоть и более многочисленный, всегда ограничивался специально отведёнными местами и не лез туда, где был бы нежелателен. В остальное время сад был почти пустым, если не считать садовников, но ведь они – это то же, что и сад, его неотъемлемая часть, ибо без них сад станет зарослями, каждое растение будет бороться за жизнь, часть победит, часть погибнет, так как может жить только в искусственно поддерживаемой среде, и в конце концов воцарится дикая природа. Но садовники за то и получают жалование, что то, что не может расти там, где хочется человеку – растёт.

Растения растут медленно. Точнее, они растут не очень быстро, хотя на отдельных этапах их развитие становится стремительным – за одну ночь сады покрываются белым безумием весеннего цвета, и бамбук прорастает сквозь тела казнимых, – но в основном человек вполне успевает предупредить нежелательные фокусы в их развитии, и это больше потому, что человек может передвигаться от куста к кусту, а кусты, да, впрочем, и деревья, навек привязаны к одной точке пространства. Человек ведь тоже растёт медленно, хотя бывает, особенно весной… Но не с садовниками. Эта работа, как и всякая настоящая работа, не терпит суеты и спешки, и чем неторопливее, вдумчивее её выполняешь, тем лучшие плоды она приносит. Плоды здесь в прямом смысле. Хотя сад и не был плодовым, но много, много экзотических деревьев росло в самых неожиданных, но тщательно выбранных местах, чтобы какой-нибудь повеса, сорвав персик и поднеся его своей возлюбленной, мог сказать: – О, персик души моей! – Потому что нельзя же сказать: – О, гуайява души моей! – такое прилично было бы только среди диких народов Южной Америки.

Я размечтался.

Девушка, которой я когда-то говорил: – О, персик души моей! – давным-давно не со мной, хотя воспоминания живы и часто, слишком часто тревожат душу.

Растениям проще. Раз и навсегда привязанные к своему окружению, они не могут и помыслить о том, чтобы свободно сменить партнёра, и поэтому партнёров у них и нет, а летают туда и сюда неотличимые друг от друга перепончатокрылые и прочие, либо ветер задувает со всех 32 румбов одновременно, и все довольны, а что не так – на это и имеются садовники.

Растениям проще. Хотя если вспомнить борьбу листьев за кванты солнечного света, и борьбу корней под землёй за молекулы влаги, особенно если никто не заботится о прополке (хотя прополка – это уничтожение, равносильное войне, на которой врага уничтожают), поливке и прочем, то каждому живётся тяжело в меру его способностей. И не надо никому завидовать.

Главным достоинством сада была его систематичность, – всё было расставлено, рассажено, сгруппировано, выверено. Самое большое богатство сада, по признанию всего мира, составляли розы. Царь цветов, символ любви, источник наслаждения для глаз, обоняния, вкуса и прочего, розы в их бесконечном разнообразии, гораздо большем, чем даже в Никитском ботаническом саду, занимали огромные поляны среди экзотических лесов, разбросанные, казалось, совершенно случайным образом, но с каждым разом открывавшие всё большие богатства разнообразия цвета и форм. Я не уверен, но возможно, что там росли и голубые, и зелёные розы, которых нет и не было в природе. Но то в природе, а то в королевском саду. А тюльпанные и маковые поля – совсем такие, как они бывают в горах, огромные, однотонные, окружённые недалёкими горными цепями. И незабудки, мои любимые незабудки на влажных опушках леса, где так хорошо мечтается в жаркий день. Да что там говорить. Цветы существуют сами для себя, и красота их не является красотой в человеческом понимании, – это только целесообразность сочетания формы, цвета и запаха для максимальной вероятности продолжения рода и вида, сами же и цветы, и насекомые категории красоты не осознают, для этого нужно иметь более развитую, чем у них, систему оценок, которая как минимум должна включать в себя весь опыт, пройденный человечеством от букашки до того существа, которое могло сказать: – Это красиво. – Потому что красота – это понятие, а понятие может быть выражено только в слове, а слово – это речь, язык, который свойственен только человеку. И в этом человек ошибается, потому что язык как система обозначений – примитивней, чем у людей, но тем не менее действенно для своего уровня, – существует и у кошек, и у букашек, и у цветов. Точнее, растений, но цветы – это романтичнее, и не тот язык, что придумали люди для них, а тот язык, которым пользуются цветы в общении друг с другом и с теми, кто умеет этот язык понимать. Конечно, простейшую систему знаков, которую тоже можно назвать языком, понимает мало-мальски наблюдательный человек или работающий с растениями: начинает вянуть – мало воды, желтеет – много солнца, бледнеет и тянется вверх – мало света. Но мало кому известно даже среди опытнейших садовников, что язык растений развит гораздо больше, слова, то есть понятия, в нём выражаются разными способами – и лёгким шумом разных оттенков, и положением листьев, и изгибом стеблей и веток, вплоть до того, что наиболее развитые экземпляры могут передавать слова чем-то вроде семафора из листьев и цветов, ведь что-то подобное зрению у них существует, они различают светлое и тёмное, и основные цвета, хотя специального органа зрения у них нет. И до сих пор никто не смог этот язык изучить, даже просто научиться понимать его.