— Продайте мне во-о-он того шустрого.

— Да я вам его и так отдам! — отвечает хозяйка.

— Ну что вы… — стесняюсь я.

— Берите, берите! Только…

— Что «только»?

— Только не знаю, можно ли его есть.

— А почему же нельзя? — удивился я.

— Да он у нас особый. Проглоченный.

И рассказала про петушка историю. В саманном сарайчике устроила курица гнездо. Нанесла яиц, села высиживать. Вот уж и цыплята стали в яичках попискивать, а тут заползла в сарай кобра. Курица поклевать выбежала, а она давай яйца глотать! Пока курица ее увидела и крик подняла, она два яйца проглотила. Тут на крик прибежали, увидели кобру, стукнули палкой по голове. Из двух проглоченных яиц одно оказалось целым. Его пометили и снова под курицу положили. Вылупился из яйца цыпленок, совсем такой же, конечно, как и другие. И петушок из него вырос обыкновенный. А хозяйка все на него косится: как-никак, а в животе у кобры был.

— Берите, берите! — говорит хозяйка. — Только…

Поймали мы петушка, но плов делать не стали. Может, и смешно это и даже глупо, но что тут поделаешь?

Так и жил проглоченный петушок у нашей палатки. По ночам кукарекал. Хрипло, как и все молодые петушки.

На поле стрекочет комбайн. На стрекот слетаются пустельги, луни, чеглоки, даже орлы. Кружатся и перелетают за комбайном, как у нас грачи за трактором. В густой-то пшенице ничего им не видно, а на скошенном поле все как на ладони. Все позади комбайна: пустельги хватают саранчу, кобылок, жуков, луни — мышей и полевок, а орлы — сусликов. И только одни чеглоки обгоняют комбайн: хватают вылетающих перед ним из пшеницы прожорливых воробьев.

Комбайн убирает пшеницу, хищники очищают поле от вредителей-зерноедов. Работа кипит.

Краснохвостые песчанки наворовали зерна и набили им свои подземные кладовые. Но как-то пронюхали про их кладовые дикие кабаны. Спустились с гор, разрыли рылами землю и слопали все запасы. А запасы были не малые: по пяти пудов на нору!

Утренний лов кончался, поймал я немного, а ноги в камнях набил до невозможности. И как только увидел среди камней травяную полянку, сразу же на ней растянулся, накрыл лицо кепкой от солнца и задремал.

Проснулся я, наверное, оттого, что трудно стало дышать: кепка нагрелась на солнце и стала странно тяжелой. В полусне я протянул руку, чтобы сбросить кепку с лица, но рука вдруг наткнулась не на мягкую кепку, а на упругое тело змеи! Я отдернул руку и быстро вскочил. Кепка упала, и с ней упал большой пятнистый щитомордник — змея очень ядовитая. Он сипло шипел, и кончик хвоста у него злобно дрожал.

Видно, обоим нам приглянулась эта травяная полянка и обоим хотелось вздремнуть. И моя мягкая теплая кепка показалась щитоморднику очень удобной лежанкой.

Щитомордника я посадил в мешок: зверь на ловца прибежал! И зарубил себе на носу — впредь быть осмотрительней и осторожней!

Лов был удачным, я заполнил змеями все мешочки. Солнце здорово припекало, я уже направился к дому, как вдруг на уступе лёссового обрыва у чьей-то норы увидел краснополосого полоза. Узнал я его по розовой полоске на теле, ошибиться было нельзя. Полоз этот не часто встречается, и нужно было его поймать.

Пока я сбрасывал с плеч рюкзак, полоз заполз в нору. Не раздумывая, я запустил туда руку по самое плечо. Краснополосый полоз, как и все полозы, совершенно не ядовит.

В глубине норы я нащупал змеиное тело, без церемоний схватил его рукой и выволок змею наружу. Но это был не полоз, а ядовитая гюрза! И я держал ее за середину тела!

Я успел отшвырнуть змею — она тяжело плюхнулась в пыль и зашипела, словно проколотая автомобильная шина.

В таких случаях всегда пугаешься задним числом. Сердце мое заколотилось, и я сразу вспотел. Я проклинал себя за глупую выходку: как я не подумал, что в норе может оказаться и другая змея! Я так расстроился, что не стал выуживать из норы полоза. Но гюрзу все же придавил рогулькой и упрятал в мешок.

Змей за свою жизнь я поймал много: каких только не приходилось видеть! И коротеньких — с червяка! — слепозмеек, и длинных, как бельевая веревка, полозов; и тоненьких — в карандаш! — змеек-стрелок, и толстенных, как колбаса, гюрз. Уж чем-чем, а видом змеи меня не удивишь, и тем более не напугаешь.

И все же я испугался! Встретил раз такое, чего и предположить-то раньше не мог. Как сейчас помню, перевернул я каменную плиту, а под ней — до сих пор спина холодеет! — змея двухголовая! Тело на конце раздваивается рогулькой, и на каждом конце рогульки голова! Две пасти шипят, два раздвоенных языка дрожат, четыре глаза блестят. Меня так и передернуло. Отскочил назад, как ошпаренный, даже толком не разглядел, что за змея. Большая, полоз, наверное.

Потом мне говорили, что это очень редкий случай, ученые спасибо бы мне за такую змею сказали, но тогда не мог я с собой совладать, сильно перепугался, хоть и насмотрелся на разных змей досыта и для меня они не диковина.

Как бы ты хорошо ни знал змей — всегда они могут такое выкинуть, чего и придумать нельзя! Видишь палец — он у меня не гнется. Гюрза «ударила». А ведь до этого сколько лет проработал без происшествий.

«Доили» мы змей — брали у змей яд. Дело знакомое и привычное. Берешь правой рукой змею за шею, а левой, когда змея разинет пасть, подставляешь под ядовитые зубы стеклянную чашечку. Помощник надежно держит змею за хвост. Все проверено, предусмотрено, ничего случиться не может. И все же случилось…

Надежно держал гюрзу за шею. Ни вперед ей не вывернуться, ни назад. Сейчас разинет пасть, выставит ядовитые клыки, я подставлю под них чашечку и начну «доить» — слегка надавливать на ядовитые железы на голове. Но дойка не началась. Гюрза дернулась и выскользнула вперед из своей собственной кожи, как из чулка! Оказывается, она вот-вот должна была перелинять. Кто мог это предвидеть!

Зубы ее кольнули меня в палец, и мне показалось, что палец мой окунули в клокочущий кипяток. Только через месяц вышел я из больницы. А палец не сгибается до сих пор.

Зима

Зимы в пустыне случаются разные. Бывают такие, как и у нас, — и снег и мороз. А то совсем зимы не бывает — ни снега и ни мороза. Бывают зимы засушливые: ни капли дождя, ни снежинки снега. Но чаще зима то наступает, то отступает.

То выбелит снег барханы, то ветер снег сдует. То мороз скует мокрый песок, то солнце его нагреет. То ясно, то мутно, то бело, то серо, то холодно, то тепло.

И случаются удивительные деньки: желтые заглаженные пески и белые, мохнатые от инея саксаулы!