Змея смотрела на фонарь и стягивала кольца своего черного тела в тугой узел. Так змеи всегда делают перед броском.

О, я знал, что такое бросок змеи! Он почти неуловим для глаза: кажется, что змеиная головка просто вздрогнет. А она успеет метнуться вперед, успеет кусить и отпрянуть в прежнее положение.

Змея напряглась, подняла, как лебедь, тонкую шею, кончик хвоста ее торчал из черного узла и сердито вздрагивал.

Самое страшное сейчас — испугаться.

Стоит пошевелиться — и плоская головка дрогнет. Почувствуешь укол иглы в лицо. Легкий угол иглы, от которого по лицу сразу разольется жгучий огонь. Посинеет кожа, заплывут глаза, начнется тошнота и полузабытье.

Как четко работает голова!

Замереть, не моргать, не сопеть носом, в который забилась пыль. Зажать фонарь зубами так, чтобы свет его не дрожал на камнях и не дразнил эту висящую в воздухе головку с порхающим белым язычком.

Тело мое съежилось: оно рвалось назад, скорей назад, прочь из тесной норы! Но нора стиснула плечи и руки прижала к бокам. Шевелить можно было только пальцами где-то у бедер.

Может, крикнуть и напугать? Нет, нет, — только не пугать!

Змея всегда кусает то, что ее пугает, даже если это палка или нога в толстом сапоге.

Спасение одно: не пугать и не пугаться. Не шевелиться, не моргать и дышать медленно и неслышно. Лучше всего закрыть глаза: живой блеск глаз раздражает; может дрогнуть веко — и змея укусит прямо в зрачок.

Я тихо опустил веки и замер. Это была первая победа: пока что победа только над самим собой.

Тело подчинилось и лежало пластом, зато мысль исступленно билась в каменной норе, ища выхода.

Если змея успокоится и опустит голову на свои черные кольца, можно будет тихонько, чуть заметно вытягиваться назад. Батарейка в фонаре новая, хватит ее надолго — за змеей можно следить. И вдруг я почувствовал на лице ласковое поглаживание: будто трепетная травинка, толкаемая ветерком, прикасалась к коже. Змея ощупывала лицо языком!

Будто липкая паутинка протянулась по щеке наискосок, на фонарь что-то надавило, и чуть слышный звон осыпающихся песчинок послышался у самого уха.

Я перестал дышать. Если бы хоть одна рука была свободна! Я сумел бы схватить змею за тонкую шею сразу позади затылка, и пусть бы она тогда в ярости хлестала хвостом по лицу, — хвост не голова!

Я чуть приоткрыл глаза. Змея лежала рядом. Она свернулась у самого фонаря — грелась. Голова лежала на теле; мне виден был только затылок с вздувшимися ядовитыми буграми.

Стоит попробовать…

Чуть заметно я стал разжимать зубы; стекло фонаря упёрлось в песок у самого змеиного бока.

Змея не шевельнулась.

Я отпустил фонарь, он медленно съехал по подбородку вниз. Я уперся подбородком в песок и на сантиметр подался назад.

Змеиная головка быстро поднялась — и язычок, как белый мотылек, запорхал у граненых губ. Я не успел закрыть глаза и теперь смотрел на змею не моргая. Но глаза мои были уже в тени и не раздражали ее.

Головка медленно опустилась вниз. Я подался еще на сантиметр.

Меня спас фонарь. Змея пригрелась около него, и ей лень стало оглядываться на чуть слышный шорох позади.

А я скреб пальцами землю, ломал ногти, упирался в уступы, извивался, как червяк. И все дальше и дальше отползал от своего фонаря. Одежда завернулась на голову, песок сыпался на голую спину, но я ничего уже не видел и не слышал: я рванулся назад и выскочил из трубы.

Ну, вот и все.

Теперь это — далекое воспоминание. Оно почти забылось. Ясно запомнилось только, что шипение рассерженной змеи очень похоже на свист. И помнится прикосновение змеиного язычка — будто липкая паутинка тянется по лицу.

Страшный случай со мной произошел не на змеиной ловле, а после нее. И перепугался я не за себя, а за других.

На ловле мне повезло: я поймал двух больших кобр. Всех пойманных ядовитых змей — эф, гюрз, щитомордников — я отправил посылкой, а ценных и редких кобр решил везти с собой в поезде. Холщовый мешочек с кобрами я положил на верхнюю полку за свои чемоданы. Видно, мешочек потерся за лето, кобры стали тыкать в слабое место носами и продолбили в мешке дырку. Одна кобра сейчас же выползла через нее и шлепнулась с полки вниз. В купе нас было четверо, мы сидели внизу — и вдруг у наших ног появилась змея! Пораженные пассажиры онемели; не шевелилась и обалдевшая от падения кобра. Волосы зашевелились у меня на голове: сейчас пассажиры придут в себя и замечутся по купе; кобра тоже очнется и начнет кусать направо и налево.

— Не шевелитесь! — рявкнул я. И не раздумывая наступил ногой в одном тонком носке кобре на шею. Тут же перехватил за шею рукой и засунул змею в новый мешок.

Самый смелый пассажир заулыбался:

— Мальчишкой я тоже не боялся ужей, даже, бывало, за пазухой их таскал!

А самая пугливая пассажирка брезгливо передернула плечами и процедила:

— Все равно гадость, хоть и безвредная.

Пассажиры тут же успокоились и стали подшучивать друг над другом, а меня, старого ловца змей, бил озноб страха. Я был до смерти напуган: я-то хорошо знал, что это был за уж!

Я бежал с вараном наперегонки. Варана я не догнал, и он с ходу нырнул в нору песчанки. Но я все же изловчился и успел-таки сцапать его за хвост. Выволок из норы и поднял вверх.

Дергался и вертелся варан отчаянно, шипел и щелкал зубами. Чтобы хоть немножко его утихомирить, я раза два его хорошенько встряхнул. И вдруг из пасти у варана что-то вывалилось. «Что-то» оказалось двумя крохотными черепашками: видно, варан только что их проглотил. Черепашки неуклюже поворочались в песке и… поползли в разные стороны.

Я удивленно на них уставился, на мгновение забыв о варане, а он извернулся и вцепился мне в ногу! Хватка у варана бульдожья, мертвая, — пришлось разжимать зубы ножом.

Вечером мы снимали кожи с добытых варанов. У самого большого что-то уж очень было раздуто брюхо. Посмотрели, а он прямо набит черепашьими яйцами! Целая дюжина яиц, и все целехоньки. Мы их хорошенько вымыли и сварили. Ужин наш получился из двух блюд: на первое варанье мясо, на второе — черепашьи яйца.

Хотите верьте, хотите нет, но мы однажды приспособили варана сторожить лагерь. Спать в палатках было душно, а на земле опасно: очень уж много там было всякой ядовитой гадости. И вот мы придумали: спать ложились на брезент, а рядом на длинной веревке привязывали варана. Как только он замечал змею, паука или скорпиона, сейчас же их хватал и съедал. Мы спали спокойно, и варан сторожил нас и днем никого к палаткам не подпускал. Хотите верьте, хотите нет…

Осень

Наша осень начинается в сентябре — с пожелтения и умирания. В пустыне пожелтение и умирание начинается в… мае! Осень же в пустыне начинается с… позеленения и оживления!

Осень пустыни — это вторая маленькая весна. Падают на пески дожди, пустыня облегченно вздыхает. Снова везде зеленеет трава, снова зацветают цветы, снова оживляются насекомые, птицы и звери. Но это недолгое оживление. Сперва ночи, а потом и дни, становятся холодней и суровей. И незаметно приходит зима.