Запах совсем особый: кто хоть раз вдохнул его — никогда не забудет. А вспомнит запах — вспомнит и лес…

Розовые кусты, похожие на копны пуха, это кусты тамариска. Кусты розовые с ног до головы: от стволиков до кончиков веток. И хочется сравнивать то с розовым инеем, то с розовым пухом, то с розовой пеной из розовых пузырьков. Пчелы гудят в нагретых ветвях, хлопочут в них, копошатся — варят розовое варенье.

У невиданного леса неслыханное название — тугай. Не бор, не тайга, не дубрава, не роща, а таинственное — тугай…

Тугай пропитан жаркими красками юга. Яркие бабочки, яркие птицы, яркие цветы и травы.

На солнечные тропинки из тенистых зарослей выходят по утрам фазаны. Перо их багрово вспыхивает и переливается. Это живые жар-птицы: когда они взлетают, кажется — вспыхивает фейерверк!

На сухих серых сучках любят сидеть щурки. Птицы совершенно тропические: грудки лазоревые, горлышки желтые, спинки золотистые. И красные — как рубины! — глаза. Когда они носятся над кустами розовых тамарисков — у всех в глазах рябит.

Голубые сизоворонки кричат резкими трескучими голосами. Желтые овсянки, похожие на канареек, поют старательно, задирая клювики в небо. Удоды порхают словно огромные пестрые бабочки. И воробьи тут не наши серенькие обыкновенные, а испанские черногрудые: очень яркие, очень пестрые, страшно горластые.

Вечера в тугаях тихие, настороженные. Но вдруг в тишине отчаянно закричит фазан и захлопает быстрыми крыльями. Значит, лиса или кот дикий вспугнули его с земли.

Вдруг услышишь сердитый звериный рев. Но рев никого не пугает: это косуля ревет. У безобиднейшего существа почему-то голос страшного зверя.

Шелест тростника, дробный топот копыт: на полянку вымахнули кабаны. Тихо перехрюкиваются-переговариваются.

Звонко и хлестко свистит соловей — как кнутом щелкает. Желтая луна показалась за черными перекрученными стволами. Ночь. Пахнет цветущей джидой. Незабываемый запах. Незабываемый лес.

26 мая. Спим под москитными сетками в розовых кустах тамариска. Всю ночь над головой свистят соловьи. Один уселся прямо против луны: видно, как у него подскакивает язычок в раскрытом клювике и как дрожит встопорщенное горлышко.

27 мая. Обрыв у речушки весь в дырах, словно стена дома в окошках. И кто только из окошек не выглядывает! Воробьи в красноватых беретиках и белых шарфиках. Носатые галки в серых косынках. Крикливые сизоворонки в синих жилетках. Щурки-франтихи в расписных шалях. Суетливый кривоносый удод. Задумчивый голубой зимородок. И все своими разноцветными глазами на меня смотрят: белыми, черными, карими, красными, голубыми. С чем я пришел: с добром или злом?

28 мая. Вечером над водой загудело темное облако. Облако то сплющивалось в лепешку, то вытягивалось столбом, то закручивалось штопором. Гудение нарастало, накатывалось, переходило в вой. Казалось, вот-вот облако не выдержит и взорвется!

Это свадьба маленьких стрекозок подёнок.

Они гудели и ныли, как гигантский пчелиный рой, как телеграфные провода в бурю.

Когда облако спустилось — все, словно тополевым пухом, покрылось серыми крылатыми насекомыми: деревья, кусты, трава. Они набились нам в волосы, в уши, глаза, за ворот, за пазуху, даже в карманы.

Мы сметаем их веником у палатки — намели целую горку!

29 мая. Через мелкие перекаты ручья пробиваются вверх золотые сазаны. Где мелко, они на боку ползут, цепляясь плавниками и хлеща бешеными хвостами. Брызги, всплески, в голубом вспыхивает золотое. Содранные чешуи, как бронзовые копейки, покачиваясь, опускаются на дно. И в воде тянутся струйки крови…

30 мая. На поляне посеян горох. Повадились воровать горох зайцы. Выйдешь из леса, а они, как испуганные мальчишки, шасть в разные стороны! А иные, самые хитрые, ложатся и затаиваются. Один хитрец сегодня прилег, спрятался, а уши свои длинные забыл на спину уложить — так и торчат из гороха!

31 мая. Шагаю по лесному тоннелю: пол у тоннеля из желтого песка, стены из бледно-розового чингиля, а потолок — из серебристого лоха. Незнакомые шустрые зверьки перескакивают вдруг тропинку — один за другим! Какие-то взъерошенные, всклокоченные, очумелые. А за ними выходит… свинья! Поджарая, длинномордая, хвост как малярная кисточка. Повернула ко мне узкое тощее рыло, посмотрела косыми глазами, пошевелила мохнатым лопухом-ухом, сказала «уфф!» — и исчезла. Мало она похожа на дворовую хавронью. А поросята совсем зверьки дикие.

1 июня. Кто только по лесной дорожке не ходит! На твердых копытцах косуля прошла. Удод натоптал и носом дырочек натыкал. Тут слизни ползали — оставили за собой слюдяные полоски. Там заяц проскакал легким скоком. Фазан крестиков наследил. Вкрадчиво прошел дикий кот. Следки его аккуратные, словно ягодки-малинки выдавлены. Змея наелозила извилин. Жук-навозник шар прокатил: будто тяжелая многоножка пробежала. А поверх всех мои следы — рубчатые и большие.

Получил письмо: «В розовом лесу наводнение, река вдруг вышла из берега. Бродил по лесу в высоких резиновых сапогах. Деревья и кусты по колено в воде, везде плавают сухие ветки, палки, сучки. На наклонном дереве сидел, как белка, заяц-песчаник, а на спине у зайца спасался большой черный жук. На сухом бугорке металась вымокшая лисица, вода затопила ее нору. А на пеньке, как на плотике, сгрудились плюшевые фазанята. Они не очень-то унывают и бодро клюют спасающихся на пеньке муравьев.

Фазанов-стариков вода выгнала из травяных зарослей, и они сидят на деревьях, как куры на насесте.

Фазанят я положил в шапку и отнес на сухое место: они раскатились от меня словно горох. Но прилетела фазанка-мать и быстро созвала их к себе под крылья. Я не стал им мешать и вышел из леса на затопленную опушку. Тут на крошечном травяном островке собралась целая дюжина перепелов. Они бегали и кричали отчаянно: „Вот так-так! Вот так-так!“».

Второе письмо: «Диковинное событие наблюдал в серебряном лесу. Посредине поляны лежала лиса, справа от нее сидели три сороки, а слева стоял фазан. Лиса игриво ерзала на спине, виляла хвостом и болтала в воздухе лапами, будто отмахивалась от комаров. Сороки возбужденно скакали и отчаянно стрекотали, а фазан даже поднимался на цыпочки, вытягивал к лисе шею и гнусаво выкрикивал свое „цок-цок“.

Удивленные птицы подходили к лисе все ближе и ближе. И лиса, ерзая и извиваясь, подкатывалась к птицам тоже все ближе и ближе. И когда до птиц стало хвостом достать, лиса вдруг крутнулась и кинулась к ближней сороке. Но сороке удалось увернуться, она взлетела с отчаянным криком и… тут же опустилась на землю! А лиса опять повалилась на спину, стала кататься и вилять хвостом. Теперь она незаметно перекатывалась к фазану. Вот до него три прыжка, вот два, вот один. А фазан все поднимается на цыпочки и тянет ей навстречу любопытный свой нос. Прыжок, лопот крыльев, отчаянный крик. Фазану тоже удалось увернуться, он высоко взлетел и… опять опустился на землю!

Что за странная игра в пятнашки!

И лиса снова катается на спине, виляет хвостом и развлекает зрителей. И зрители снова потихоньку подвигаются ближе и ближе.

Не знаю, чем бы кончилось это лесное представление, но тут на шум прилетела еще сорока, увидела меня за кустом, затарахтела особым голосом. Лиса сразу же вскочила и ускакала, сороки с криками разлетелись, а фазан молча шмыгнул в кусты».