– Я человек беглый, – продолжал Вахрич, – думал поступить на княжескую службу, а видя меня с этим семнадцатилетним юношей, решил я, меня будут принимать за его воспитателя. Когда он начнет заниматься делами и разбогатеет, полагал я, то, естественно, я буду его казначеем и стану богаче чем он. В-третьих, я уже опытный воин, убивший на своем веку не одного курда, хорошо владеющий оружием, ясно, и им буду повелевать, ибо этот юный князь, конечно, будет робеть.

Достигнув границ Тарона, я попросил князя взять меня к себе на службу. Он рассмешил меня своими простыми и наивными вопросами, согласился принять, но сказал, что никогда не простит мне лжи. Я с трудом удержался от смеха, ведь я был уже зрелым тридцатилетним мужчиной. «Очень хорошо», – ответил я, согласившись с ним. Через три дня мы заночевали в деревне на берегу Евфрата. Утром, когда мы собрались уезжать, к моему князю подошел крестьянин и пожаловался, что я накануне хотел силой обнять и поцеловать молодую девушку и только ее крики заставили меня отпустить. Сказал, что я наговорил грубостей пожилым женщинам, защищавшим красотку, Князь спокойно спросил меня, правда ли это. Я, посмеиваясь, признался в своем поступке. Мог ли я бояться этого мальчика? Тогда князь обратился к крестьянину: «Отец, ты видишь, что мой слуга признался в своем проступке?. Будь спокоен, больше этого не повторится».

Мы вскочили на коней и выехали из села, Когда мы переехали Евфрат и под вечер уже подъезжали к селу, где должны были переночевать у родника, князь спрыгнул с коня, велел и мне спешиться и привязать коня к дереву. То же сделал и он сам, Я не понимал, что он хочет сделать, когда он спокойно сказал: «Ты сегодня утром признался в своем непристойном поступке. А так как я обещал, что этого больше не повторится, я должен наказать тебя». Не успел я расхохотаться, как он, взяв меня левой рукой за шею и стиснув ее, как железом, швырнул меня оземь. Наступив коленом мне на спину, он так высек меня своей плетью, что я, не в силах двинуться, стал умолять отпустить меня. Но он нещадно продолжал бить, пока я, как ребенок, не промолвил: «больше не буду». Он сейчас же отпустил меня и спокойно, словно ничего не произошло, сказал: «Ты тогда же должен был дать мне слово больше этого не делать. Я бы тебя так легко не отпустил, но вспомнил, что ты не забыл моего первого наказа и не солгал, а признался в своем проступке. Так впредь берегись». Я хотел было подняться, но спина моя, на которую он наступил коленом, онемела, я не мог повернуть головы. Кое-как, избитый и пристыженный, я поднялся с земли. А суровый князь, которого я четверть часа тому назад считал юнцом и высмеивал, вскочил на коня и ускакал. Тогда у родника я стал раздумывать – не уйти ли мне со службы от этого горячего юноши?.. В село входить мне не хотелось, но надо было подлечиться, и я прошел вместо четверти часа целый час, пока с трудом не добрался до первого дома и не попросил ночлега. Наши крестьяне – народ добрый. Когда они увидели, в каком я состоянии, и узнали, что меня избили, сейчас же позвали ко мне старуху-лекарку. О, снадобье этой старухи было ужаснее порки!.. Не в силах терпеть, я громко мычал, как бык. Вдруг над головой раздался знакомый голос: «Вахрич, не стыдно тебе реветь, как мальчишке?» Это был мой князь. Мне, и верно, стало совестно. А старушка, безжалостная и спокойная, как лекарь, говорила: «Ты хотел скорее поправиться, и я приготовила сильное снадобье. Утром сядешь на коня и уедешь. Не бойся, все пройдет». Я лежал на животе. Когда меня стали угощать ужином, я не смог глотать. Опять позвали старуху. Она пришла, осмотрела мне шею и сказала: «Видать, три человека били его. Один держал голову, другой наступил на спину, а третий порол. Ничего, и это пройдет». Она смазала мне шею своим снадобьем. Охая и вздыхая, я, наконец, уснул, а утром проснулся здоровехонек. Лежу себе и думаю: «Этот князь со своей невероятной силой далеко пойдет, а если он станет великим человеком, часть его величия тогда, естественно, перепадет и мне. Будь умен, Вахрич, не расставайся с ним, не говори ему неправды. Какое счастье, что я не солгал тогда, иначе он избил бы меня насмерть. Но преступление ли поцеловать девушку? Сегодня же в пути я осмелею и попрошу его сказать, сколько есть на свете преступлений. Кто мог подумать, что этот нежный, как девушка, юнец, обладает такой чудовищной силой? Только Гайк26 был такой сильный, да еще царь Трдат. А этот юноша, когда ему будет лет двадцать, горы может сдвинуть. Нет, я не расстанусь с ним, а если еще раз меня бес попутает, скажу: „больше не буду, пощади“, – и он простит».

Встал я с места, вижу – могу двигаться, возблагодарил господа бога, поцеловал старухе руку (за этот поцелуй мне порка не угрожала) и выехал из села.

С того дня прошло вот уже восемь лет, но я ни разу больше не слыхал от князя сурового слова и не видел порки. Но зная его характер, я уже не перечу ему. Он мне рассказывал потом, как он служил в войсках Манвела Мамиконяна, как, возглавив небольшой полк, храбро воевал, как за это греческий император даровал ему область Тортум и много денег, как спарапет Манвел хотел оставить его при себе и отдать ему в жены одну из своих дочерей, но Гурген отказался. Всем казалось, что спарапет не простит этого, но он до самой своей смерти продолжал любить князя.

Вахрич рассказал, как он с князем ездил в Тортум, где князь перестроил заново прекрасный замок у самого озера и дачу рядом с водопадом.

– Он хоть и молчит, но, видимо, обручен с какой-то княжной, и любимая его где-то здесь близко, так как сегодня он умчался, как одержимый, и мгновенно исчез с глаз. Кто знает, может, и коня своего заездил теперь совсем…

– Князьям, нахарарам, епископам легко живется. Лучше, братец ты мой, поговорим о народе, которому приходится работать и на князя, и на попа, и на разбойника. Скажи лучше, выгодно ли работать тебе у князя?

– Бог свидетель, что я от своего князя видел много добра. Он заботился о моей семье, писал ей, передавал мне ответы, смотрел за мной, когда я болел. Да он обо всех своих слугах заботится, не только обо мне.

– Этот князь из рода Арцруни?

– Да.

– Так зачем же он покидает Армению? Нам нужен такой храбрец. Он бы нас защищал от врагов и разбойников, а таких, как ты, негодников, ставил бы на путь истинный.

– Правильно говоришь, братец Карапет. Очень правильно. А кто сейчас ваш князь?

– Ашот Арцруни. Человек неплохой, но что он может сделать? Страну защитить он не в силах. Когда врагов мало, князья идут на них, разгоняют, а когда вражьих войск много, все укрываются в своих крепостях и замках и спокойно смотрят, как эти нечестивцы убивают, грабят и уводят в плен народ, жгут города и села. Когда же враг уходит, они спокойно выходят из своих замков, начинают уговаривать народ снова сеять, жать и строить себе жилища. Вот какова наша судьба. Совсем недавно проклятые арабы снова разорили нашу страну. А что сделал князь Ашот? Укрепился в своей крепости, послал арабам заложников, богатые дары и сам себя освободил, правдам и нас вместе с собой, но было уже поздно – потери у народа большие.

– Вот сасунцы, брат Карапет, – это настоящие люди! То, что не смогли сделать нахарары, князья, все эти Арцруни и Багратуни, сделали они. В Таране сейчас не осталось ни одного араба.

– Что ты говоришь!.. Еще двух недель нет, как они были здесь по пути из Тарона. Мы и сами приготовились дать им отпор. Умирать – так умирать, хоть за дело. И вдруг слышим, что они исчезли. Эти нечестивцы все время появляются то тут, то там. Надо их как следует разбить, чтобы им неповадно было.

– Если бы так, то им хватило бы и последнего удара сасунцев три дня тому назад. Ни одного араба не осталось в Муше: востикан, военачальники, конники, пешие – все перебиты.

– Ты что, братец Вахрич, бредишь?

– Какой там бред? Святой Карапет свидетель, что никого не осталось.

– Откуда ты знаешь? Кто тебе рассказал?

– Я сам был там с ними. Я же тебе сказал, что вот этой рукой перерезал несколько человек. Ты, видно, плохо слышишь.