Столь малая щедрость и столь великая угроза мне пришлись не по сердцу.

„Вместо того, чтобы за эту цену служить тебе, я поеду и буду служить греческому императору“, – подумал я. – И я перешел через реки Арацани и Евфрат, вступил в греческую армию как раз во время войны и – удивительное совпадение – греческим спарапетом оказался не только армянин, но и мой родич, военачальник Манвел Мамиконян. Тот самый, кто спас от плена и смерти императора Теофилия. Когда спарапет увидел меня, тогда еще безбородого восемнадцатилетнего юношу, узнал, кто я и кем были мой дед и мой дядя, он окинул меня взглядом и сказал:

– Хоть ты и юн, но не можешь не быть храбрецом, раз ты потомок Арцруни и Мамиконянов. Иди же вперед, мой сын, ты счастлив еще и потому, что перед нами поприще славы – бранное поле. Ты в стане христиан, и одно это уже великое благо.

Едем же в столицу княжества Рштуни, едем, чтобы скорее вернуться в мой родной Тортум, где все готово к достойному приему моей Эхинэ, все, что может скрасить ее жизнь на чужбине. О, если она будет любить меня так же сильно, как я ее, она будет счастлива, даже вдали от своего Ванского озера!..“»

Долго еще ехали наши всадники, и молчание Гургена заставляло молчать и остальных, тем более, что пронизывающий до костей мороз сковывал их волю. Но было нечто, что не могло не нарушить молчания всадников. Это был голод. И когда небольшой отряд проехал монастырь Апостолов и свернул к Марку, а солнце стало клониться к закату, то, словно проснувшись от она, Гурген обратился к своим спутникам:

– Братцы, вы не голодны? Что вы молчите? Много ли мы проехали? Вахрич, ты эти места знаешь хорошо. Где ты? Голоса твоего не слышно. Или язык у тебя примерз к гортани? Ты даже есть не хочешь?

– Князь, – сказал, подъехав к нему, Вахрич. – По такому снегу мы проделали немалый путь. Возможно, скоро доедем и до Норашена. А если и завтра погода будет нам благоприятствовать, еще быстрее доедем до Датвана. Там уже дорога станет легче.

– Неужели путь от Норашена к Датвану такой трудный и долгий?

– Не трудный и не долгий, князь, но очень опасный в зимнюю пору. Небольшой восточный ветер – и мы погибли, потому что легкий ветерок, дующий с озера, в горах Гргура и Небровта превратится в бешеный ураган.

– Когда, по-твоему, мы доедем до Норашена?

– Если погнать коней, то к закату доедем.

– Что ж, погоним, если вы не очень устали и не голодны.

– Мне-то не трудно, князь, но наши благородные всадники, кажется, и голодны, и устали, хоть и не решаются говорить.

– Что ты, Вахрич, разве они не Арцруни?

– Да, Арцруни, но не каждый из них Гурген.

– Князья! – окликнул своих спутников Гурген. – Не лучше ли нам подхлестнуть коней и скорей доедать до Норашена? Заморим червячка, не сходя с лошадей, зато вечером хорошо поужинаем и отдохнем. Ну-ка, Вахрич, дай князьям чего-нибудь поесть.

– Я могу дать князьям не только поесть, но и слегка смочить горло. Глупые арабы, расхитив все, забыли о вине. А вино благородное, из Тарона. Верно ли то, что Святой Карапет пил только это вино перед тем, как попасть в рай, не знаю, но я наполнил им свой бурдюк.

– А ну, дай мне его.

– Соблаговоли, князь, – сказал Вахрич, протягивая бурдюк Гургену. Он достал из переметной сумы лаваш24, мясо и раздал всадникам.

– Вино твое прекрасно, но ты должен был наполнить бурдюк до краев. Ты оказался беспечным, Вахрич.

– Нет, князь, он был у меня полон, но разве вино выдержит такую стужу? Оно испаряется тут же.

Посмеявшись над таким «чудом», всадники погнали коней и до наступления темноты приехали в Норашен. Крестьяне, увидев княжеский отряд, с армянским гостеприимством и почестями приняли его. Излишне говорить, что, к великому горю Вахрича и разочарованию остальных, вино в бурдюке скоро иссякло.

Еще затемно князь Гурген разбудил товарищей, и при лунном свете они доехали до Датвана, откуда, не останавливаясь, свернули на дорогу, которая вилась по берегу Ванского озера. Сегодня князь уже не говорил и не ел ничего, он только похлопывал по шее своего коня…

– Ну, Цолак, ты у меня молодец, умнее глупца, ты чувствуешь, что творится в моем сердце.

И конь, погоняемый Гургеном, мчался еще быстрее, между тем как всадники, не особенно довольные, тоже невольно подхлестывали своих лошадей.

Вахрич скакал в конце отряда и, посасывая остатки вина из бурдюка, бормотал про себя:

«Пошли бог тебе удачи, князь Гурген. Не знаю, в тебя ли вселился бес или в твоего Цолака. Если в Цоляка, ты бы давно изгнал его – так нещадно хлещешь бедного коня. Видно, бес вселился в тебя, и ты хочешь уморить и людей, и животных. Вахрич, тебе надо поговорить с князем, остальные, видно, не решаются. До сего дня он так не бесился, ехали мы себе, как полагается, по-благородному. Вчера было хорошо, он хоть и не говорил, но думал, а сегодня мчится вперед и не оглянется, не посмотрит, что стало с другими. А ну, Вахрич, догоним-ка князя!».

И погоняя ногами и руками свою несчастную лошадь, Вахрич, задыхаясь, догнал князя. Но ни князь, ни его конь не в состоянии были уже понимать что-либо. Чуть только князь потрепал коня по шее, тот понесся вперед, а услыхав за собой еще конский топот, помчался, как вихрь. Гурген, которого Вахрич считал одержимым, стремительно летел вперед, уже не обращая внимания ни на что.

«Вот и мой князь, лучший из лучших людей, – рассуждал измученный и отчаявшийся Вахрич. – Что ему до того, как замучились люди и кони? Взбрело ему что-то на ум, и летит вперед, а остальные, если не догонят, пусть растянутся на дороге… Ладно, пусть мчится, куда хочет, а я поеду, как смогу».

И Вахрич отпустил поводья. Гурген вскоре скрылся с глаз.

Ни холод, ни длинная дорога и короткий день, ни наступившая темнота не помешали Гургену продолжать свой путь вдоль левого берега Ванского озера, то отдаляясь, то приближаясь к нему. Он ехал прямо по узкой протоптанной в снегу тропинке, изредка останавливаясь только для того, чтобы узнать название сел и дать отдышаться коню. И так, не делая нигде привала, доехал он до столицы княжества Рштуни и около полуночи спешился у крепостных ворот. Он нещадно стал стучать в железные ворота, но, судя по гробовому молчанию, царившему в крепости, казалось, ему и из думали открывать. Гурген был не из тех, кто легко приходит в отчаяние. Не для того скакал он четырнадцать часов без передышки в эту стужу, заездив до полусмерти своего Цолака, чтобы возвращаться обратно, когда сердце его трепетало при одной мысли об Эхинз. О, сколько он должен ей рассказать!.. Он поднял такой шум и грохот, так колотил в крепостные ворота, что окрестные крестьяне, выглядывая из домов, думали, что у цитадели стоит целая толпа, и были очень удивлены, увидев только одного человека. Наконец из сторожевой башни раздался чей-то голос:

– Эй, кто ты и чего тебе надо? Кто просит гостеприимства в такую позднюю пору?

– Я, Гурген Арцруни, открой! – крикнули снизу.

– А ну, братцы, несите свет! Это княжеский брат. Живее!

И старый замок ожил, наполнился шумом и движением.

Гургену была безразлична эта суматоха, лишь бы скорей ему открыли.

Когда, наконец, ворота распахнулись, то слуги увидели только одного высокого, статного мужчину, который спокойно и быстро вошел в крепость, ведя в поводу коня. Он поздоровался с ними, приложив руку к груди, и повернул к лестнице, кинув на ходу: «Накормите коня получше – получите вознаграждение». Шагай через несколько ступенек, он поднялся вверх, в оружейные покои, откуда прошел в пустой, холодный зал. Слуга с фонарем в руке следовал за ним.

– Послушай, юноша, – сказал Гурген. – Неужели все спят? Княгиня и княжна у себя? Где же остальные?

– Никого здесь нет, князь, – ответил слуга. – Сейчас придет смотритель крепости, а я здесь недавно и ничего не знаю.

Тем временем Гурген радостно ходил по залу, разглядывая все вокруг. Слуга зажигал светильники, вытирал пыль с диванов и ковров. Другой в это время разжигал в камине огонь.